— Я всегда любил женщин, мсье Лакомб, — вытирая жирный рот салфеткой и с кряканьем отпивая глоток вина, признался мэтр Дюшан. — И считал это единственной безобидной слабостью, полагая, что при своих доходах я смогу ей без особых трудностей потакать. Но увы! — Он скривил рот. — С любовницами постоянно не везет, они меня не любят, обирают, обкрадывают и придумывают всевозможные поводы, чтобы лишить меня маленьких сексуальных удовольствий. Последний раз, взглянув на меня, даже

проститутка мне отказала, заявив, что с таким уродом, как я, она и за тысячу долларов в постель не ляжет! Жуткий век! Прошу простить, мсье Лакомб, за столь фривольные разговоры, вы их не любите, я знаю, но у кого что болит...

Адвокат завистливо и плотоядно посматривал на русскую медсестру, сидевшую напротив, но из его маленьких голубых глазок выливалась столь жуткая тоска, что Алена невольно прониклась жалостью к мэтру Дюшану. Через десять минут адвокат, взглянув на часы, заторопился и, распрощавшись с Мишелем и «Несравненной Алин», откланялся и уехал.

— Я хочу, чтоб ты знала, зачем приезжал мэтр Дюшан, — необычайно посерьезнев, проговорил мсье Лакомб.

Он вытащил из кармана листок, который чуть подрагивал в его тонких пальцах, пробежал его беглым взглядом и неожиданно стал читать:

— Весь текст я написал на бумаге, чтобы не запинаться и не искать те слова, каковые мне надо тебе сказать. Вот... — Он надел очки и зачитал: — Мэтр Дюшан приезжал, чтобы переписать мое завещание. В старом варианте после моей смерти все мое движимое и недвижимое имущество переходило к моему

сыну Филиппу Лакомбу. Сейчас же я изменил свою волю. Нувель текст звучит теперь так: «В том случае, если мадемуазель Алин Нежнова, гражданка республики России на данный момент, согласится провести со мной остаток моей жизни и стать моей женой, она после моей смерти становится владелицей всего моего состояния, каково бы оно ни было, мой сын же не получает ничего. В случае отказа мадемуазель Алин Нежновой, гражданки республики России на данный момент, стать моей супругой и провести со мной остаток жизни я завещаю все мое состояние сиротскому приюту в Лионе, сыну же ничего» Такова

моя новая воля. Я принял это решение в здравом уме и здравой памяти и уже подписал все соответствующие бумаги. Завтра мэтр Дюшан известит моего сына...

Алена смотрела на хозяина с некоторой оторопью, потому что была потрясена и напугана этим известием. Напугана тем, что уже с завтрашнего дня станет самым ненавистным врагом Филиппа, человека непомерно злобного, жадного и мстительного. Причем в любом случае — выйдет за его отца замуж или нет.

Мишель, выдержав короткую паузу, продолжил:

Тебе совсем не нужно отвечать сейчас, ты должна очень хорошо думать, потому что я, увы, не самый лучший и даже очень невыгодный жених. — Он с грустью усмехнулся. — Состояние, мое составляет около миллиона долларов, и мне, как ты успела заметить, приходится работать и по сей день: писать книги, рецензии, комментарии, кое-что редактировать, то есть иметь постоянный заработок, и не заводить много прислуги, дабы не чувствовать себя стесненно. И ты станешь не такой уж богатой гранд дамой, как это вообще можно вообразить. А потому подумай, моя милая, и не спеши произносить свой окончательный приговор!

Алена помедлила и кивнула.

7

Мишель нежно поцеловал сиделку в щеку и отправился наверх отдыхать, оставив ее, потрясенную, в столовой. Дождь не переставая моросил за окном. Алена не сразу опомнилась и понесла грязную посуду Колетт, которая набросилась на нее с упреками, так как хотела сегодня уйти пораньше: у невестки день рождения и надо помочь приготовить стол.

— Чего мэтр Дюшан приезжал? — ловко перемывая тарелки и успевая набивать сумку едой, оставшейся от обеда, заинтересовалась стряпуха.

Под давлением Алены Колетт грязную посуду в раковине уже не копила, мыла тарелки с мылом, а сама ходила в белом халате и поварском колпаке. И вообще, на кухне царила чистота, за которой строго следила медсестра, и Мишель, однажды спустившись туда, ахнул, обнаружив там идеальный порядок.

— Чего молчишь?! — не дождавшись от Алены ответа, сердито рыкнула на нее стряпуха. — Хозяин завещание переписал? На кого? Уж не на тебя ли?!

Она зыркнула в сторону сиделки, пробовавшей соус, приготовленный для рыбы на ужин. Ее вороний нос мгновенно учуял жареное, но и Алена кое-чему научилась в своей жизни, а потому таким сплетницам, как Колетт, не давала много пищи для пересудов.

— Я не знаю.

— А о чем же за столом говорили?

— Гость только и говорил что о женщинах.

— — Он старый греховодник! Как-то лет пять назад случайно забрел на кухню, увидел меня и сразу стал хватать за сиськи! —хрипло рассмеялась она. — Я сразу поняла, чего мэтр хочет, да больно уж он противный! Изо рта воняет, слюнявый, потный — ужас! Да и в штанах ничего путного не оказалось. К тебе тоже приставал?

— Нет.

— Еще бы! Сейчас он, наверное, еще противнее!

Алена кивнула:

— Мне даже его жалко стало.

— Таких жалеть не надо! — проворчала повариха. — У адвокатов всегда много денег, а их они высасывают из добрых людей!

Она вспомнила:в завещании говорится, что Алена должна будет провести с Мишелем остаток его жизни, то есть жить здесь, во Франции, а не в России, и это уже серьезно. Французы — хорошие люди, и жизнь в Овере, возможно, имеет свои преимущества, но провести тридцать или сорок лет, а Мишель при таком умеренно-правильном образе жизни дотянет до ста, пусть и в «Гранд этуаль», но в унылой деревушке, изо дня в день гуляя по тоскливому саду, от него к Роне и обратно, а вечерами слушая любимого Лакомбом Моцарта или глядя унылую «Смерть в Венеции» Висконти, — этак недолго и свихнуться!

Она вернулась к себе с чашкой черного кофе, который обычно варила себе Колетт. От него мозг начинал работать предельно активно, только что не выпрыгивал из черепной коробки, настолько кофе был крепок. Но ей сейчас как раз и хотелось взбодриться. Еще день-два она помолчит, но потом Мишель потребует ответа. Он не такой уж мямля, как может показаться с первого взгляда. И что она ответит? «Нет»? Или «да»? Ее подружка Варвара согласилась бы не раздумывая. А она? Неужели для того и рождена, чтобы стать медсестрой и сиделкой в «Гранд этуаль»? Мишель, даже если она станет его женой, новую сиделку не возьмет из экономии. И это вся ее жизнь? А что, разве у нее есть некая высшая цель? И кто будет содержать их с дочерыо? Дураков нет. Значит, придется ишачить медсестрой в Мытищах. Это ее мечта? Зато здесь Катерина выучится, станет тем же доктором медицины. Тогда жить ради дочери? А что сейчас? Разве не ради нее все?

Алена шумно вздохнула, допила горький кофе, прилегла на постель, решив тоже пару часов передохнуть, но в висках сразу же застучали маленькие молоточки, и она вдруг так явственно вспомнила ту свою свадьбу, заонежскую, словно все случилось вчера.

Женили Грабова всем поселком. Так настояли свекор со свекровью: если уж гулять, то пусть пыль столбом летит. Но восемь больших столов всех гостей не вместили, а потому многие менялись. Те, кто не числился в близких да друзьях грабовской семьи, приходили на час-полтора, дабы выпить чарку-другую за молодых да освободить свое место еще не сидевшим, толпившимся на крыльце Дома культуры, где происходил свадебный пир. Кузовлев на празднество не пришел, хотя сам Ефим Матвеевич уговаривал его заглянуть, поздравить молодых. Хирург отказался наотрез.

— Не понимаю хирургов, странные они люди! — вздыхая, признавался Конюхов дородной Полине Сергеевне, сидевшей рядом, поскольку жена Ефима Матвеевича по полгода, а то и больше проводила у дочери в Санкт-Петербурге, нянча внуков и смело поручая секретарше присматривать за мужем в вопросах питания и постирушек.

Сама же Полина Сергеевна, миловидная и отзывчивая, успела схоронить четырех мужей и теперь приглядывала себе пятого. Может быть, поэтому все с завидной смелостью за ней ухаживали, но вступать в брак не решались.