— Итак, мы все при том же, Гриффин! — воскликнул безнадежно Куф. — Если Клинч опоздает, я никогда себе этого не прощу!

— Нельзя всего предвидеть, капитан; вы сделали все, что могли, и ваша совесть должна быть покойна. Нельзя ли было бы… К этому средству, впрочем, не любят прибегать! Однако, по необходимости…

— Объяснитесь, Гриффин, что вы хотите сказать?

— Я думал, капитан, не может ли та молоденькая итальянка дать какие-нибудь сведения о люгере? И так как она любит Рауля Ивара, то, может быть…

Куф пристально смотрел на лейтенанта с полминуты, а затем сказал, отрицательно покачивая головой:

— Нет, нет, Гриффин, я ни за что на это не соглашусь. Одно дело пустить все в ход с таким негодяем, как этот американец, и совсем другое играть на чистом чувстве невинной любящей девушки. Нет, нет, никогда! Сердце молодой девушки должно быть свято при всех обстоятельствах!

Гриффин покраснел и закусил губы; ему было неприятно, что капитан превзошел его в великодушии.

— Но мне кажется, капитан, что она осталась бы только в выигрыше, если бы предала люгер ценой спасения жизни Рауля. Другое дело, если бы потребовали от нее выдачи любимого ею человека.

— Все равно, Гриффин, не станем поднимать покрова, закрывающего тайные чувства молодой девушки, случайно обнаруженные перед нами. Как только мы ближе подойдем к берегу, я решил отправить старика итальянца с его племянницей на их лодке. Таким образом мы честно избавимся от них. Но что станется с французом, одному Богу известно!

На этом разговор кончился. Гриффин вернулся на палубу, куда его призывали обязанности, а Куф принялся в восьмой или девятый раз перечитывать полученные им от адмирала инструкции.

День уже начал склоняться к вечеру, и беспокойство Куфа росло не без причины. Ни разу до сих пор не приходилось фрегату «Прозерпина» так глубоко въезжать в Салернский залив, и чудная картина природы, представшая перед глазами, помогла офицерам отвлечься от гнетущего созерцания их пленника. Грандиозные скалы с лепящимися по склонам и между ними деревушками, монастырями и церквами представляли такое величественное и живописное зрелище, в сравнении с которым совершенно уничтожались размеры военного фрегата, и с берега он должен был казаться не более как небольшим торговым судном. Но моряки менее чем кто-либо склонны проявлять свой восторг внешними знаками удовольствия; напротив, особенным достоинством считается между ними полное ко всему равнодушие. Наибольшим авторитетом пользуются опытные старые моряки, и каждый новичок больше всего заботится о том, чтобы своим равнодушием ко всякой новизне доказать свою большую опытность.

Но самым сдержанным в этом отношении являлся боцман Странд, лондонец по происхождению.

В то время как «Прозерпина» медленно подвигалась, следуя направлению берега, Странд стоял на своем посту, где чувствовал себя полным хозяином, и, имея вполне деловой вид, прислушивался к разговорам других офицеров. В смысле безусловного послушания начальству он был безупречен, будучи для этого слишком опытным моряком, но на все имел свое мнение, которое не постеснялся бы отстаивать даже перед самим Нельсоном.

Один из младших офицеров, Кэтфол, старый моряк, стоял в группе нескольких матросов около бушприта и, как старший перед ними по рангу, был в разговоре главным. Матросы стояли со скрещенными на груди руками, с щепотью жевательного табака за щекой и то и дело подтягивали штаны, которые они носили без подтяжек и между которыми и курткой неизбежно лежала кольцом полоса белой рубахи, резко оттеняя голубой цвет платья.

— Говорят, эти горы высоки, грандиозны! — говорил старик Кэтфол. — Я этого не нахожу. Я не вижу ничего необычайного в этих берегах! И все, что мы тут видим, эти дома, деревни, — все это можно встретить на любом из островов. Когда я делал кругосветное путешествие с капитаном Куком…

Но в эту минуту появился Куф. Он редко появлялся в этой части судна, но его, конечно, везде встречали как лицо привилегированное. Все поднялись из уважения к нему, а Странд уступил ему свое место. Куф подошел к нему твердой, хотя и легкой походкой, так как ему не было еще и тридцати шести лет. Куф состоял еще мичманом на корабле, на котором тогда уже боцманом был Странд. Куф никогда не забывал этого обстоятельства и всегда находил возможность сказать несколько приветливых слов опытному моряку.

— Замечательная местность, Странд, — заговорил он присаживаясь, — в Англии можно проездить неделю и не найти ничего подобного.

Между ними завязался довольно бессодержательный разговор, но Странд время от времени самодовольно поглядывал на матросов, несколько отступивших из почтения к капитану, точно взглядами хотел им сказать: видите, какой старый друг вашему боцману наш капитан!

— Тут решительно негде спрятаться «Блуждающему Огню», Странд! — проговорил между тем капитан.

Боцман хитро улыбнулся, как человек, не желающий ни с кем делиться своими секретами.

— «Блуждающий Огонь» не из тех судов, которые мы опять увидим, капитан, — ответил он, считая невежливым оставить без ответа замечание капитана.

— Почему? «Прозерпина» всегда находила то, что искала.

— Видите ли, капитан, были уже с нашей стороны три неудачные попытки овладеть этим люгером, и четвертая не приведет ни к чему; все хорошо только до трех раз.

Куф с удивлением посмотрел на боцмана.

— Заметьте, — продолжал тот, — все идет по трое: у нас три класса адмиралов, три цвета для флагов, три мачты на корабле…

— И один капитан! — засмеялся Куф, для которого была новинкой эта тройная теория.

— Да, потому что в противном случае экипаж не знал бы, которого слушаться. Все можно высмеять, капитан, если пуститься в рассуждения.

Оба с минуту помолчали.

— Какое печальное зрелище представляет тот человек между двух пушек, там на штирборте, капитан!

— Вы говорите о нашем пленном, Странд? О, я бы от всего сердца желал, чтобы он был где-нибудь в другом месте. Больше всего хотел бы я, чтобы он был на своем люгере и чтобы мы пошли на него в четвертый раз, хотя вы этого и не одобряете, Странд.

— Нередко совершение казни на корабле приносит ему несчастье, капитан.

Куф задумчиво молчал, а когда это случалось, никто не решался с ним заговаривать. Затем он встал и, не останавливаясь, прошел на противоположный конец корабля, не поднимая головы и с тем же рассеянным взглядом. Все перед ним расступались, давая ему дорогу, и даже сам Винчестер уважал это настроение своего командира и не подошел к нему, хотя имел к нему дело.

Андреа Баррофальди и Вито Вити все еще находились на корабле и начали понемногу осваиваться с неудобствами непривычных для них условий. Конечно, они не избежали глупого подшучиванья, но в общем к ним относились хорошо, и у них не было причин жаловаться на свое положение, особенно с тех пор, как снова разгорелась надежда на поимку люгера. Они, конечно, знали о смертельном приговоре над Раулем, и так как оба были люди гуманные и сердечные, то, естественно, пожелали повидать его еще раз, чтобы уверить его в своем полном прощении за обман. Они сказали об этом Винчестеру, и тот выжидал теперь удобной минуты спросить на то разрешение капитана.

Наконец Куф очнулся от своей задумчивости, и Винчестер передал ему просьбу двоих итальянцев.

— Бедняга! Ему немного остается жить, если только мы не получим каких-нибудь известий от Клинча. Мы ничем не рискуем, если позволим себе все возможные ему уступки. Допустите к нему всех, кто желает его видеть, Винчестер.

— Даже старика Джунтотарди и его племянницу? И нашего дезертира Вольта? Он также желал бы проститься со своим прежним командиром.