— Что же это значит, сударь! — закричал Куф, пронзительным и резким голосом, когда в дверях показалась голова злополучного офицера с красным и в то же время смуглым лицом, с правильными чертами. — За кем это вы нас заставили гоняться? И теперь благодаря вам мы туда зашли, откуда неизвестно когда выберемся по милости ветра.

Клинч по опыту знал, что в таких случаях надо дать гневу начальники излиться беспрепятственно, а потому не возражал; единственно, что он позволял себе в таких случаях, это выражение некоторого недоумения и сожаления на своем лице, как будто говорившем: «Но что же я такое сделал? А если я действительно в чем-нибудь виноват, то вы видите, как я об этом сокрушаюсь». И это немного комическое его выражение всегда влияло смягчающим образом на расходившегося командира.

— Извольте же объясниться, по крайней мере, — закончил, наконец, Куф, передохнув.

— Будьте любезны, капитан, скажите мне, что я должен вам объяснить? — возразил Клинч с ясно выраженным недоумением.

— Это мне нравится! Но, послушайте, как можно было понять ваш сигнал? Разве вы действительно видели «Блуждающий Огонь»?

— Видел, и я вижу, капитан, что поданные мной сигналы были поняты совершенно правильно. Я видел люгер около южной части Капри — я не мог ошибиться, слишком характерна внешность этого люгера, и кто раз его видел, тот навсегда запомнит.

— Но куда же он в таком случае девался?

— Я полагаю, капитан, что, пользуясь ночной тьмой, люгер проскользнул незамеченным и ушел из залива в открытое море; на это у него хватило смелости. Но что это был именно тот люгер, это несомненно, я его видел на расстоянии не более четырех миль!

— Четырех? Я полагал, что на восьми, по крайней мере. Почему вы не дали нам знать о расстоянии?

— У меня не имелось для этого надлежащих сигналов, да и к тому же…

— Что к тому же? Говорите.

— Я полагал, что на фрегате никто не может сомневаться в том, что небольшой люгер не может быть виден на расстоянии восьми-девяти миль.

На самом деле «Блуждающий Огонь», которого действительно видел Клинч, прошел ночью между обоими фрегатами никем не замеченный под благодатным покровом ночи и направился в пространство между Парни и Искией, пересекая как раз последнее место стоянки трех судов. Оставляя люгер, Рауль условился относительно сигналов со своим старшим лейтенантом Пентаром; но тот напрасно прождал в обоих указанных пунктах: он не получил никакого сигнала от своего капитана, да и не мог получить, как мы знаем. Замеченные с люгера корвет и два фрегата были им приняты за отправлявшиеся на Мальту и в Сицилию, а сам люгер до наступления ночи спасало от посторонних глаз частью отсутствие верхних парусов, что практикуется корсарами именно во избежание быть замеченными, частью скалы, до некоторой степени прикрывавшие его. Клинч же не мог видеть дальнейшего движения «Блуждающего Огня», так как поспешил со своими матросами отыскать какую-нибудь деревушку, где можно было бы приютиться на ночь, как только увидел, что «Прозерпина» откликнулась на подаваемые сигналы.

— Где вы переночевали, Клинч? Надеюсь, не под открытым небом на той возвышенности? — спросил Куф после того, как уже исчерпан был весь материал, касающийся люгера.

— Как нельзя лучше, капитан, в деревне, где нас и приютили, и накормили.

— И вы не надеялись растерять ваших людей, Клинч? Вино и хорошенькие девушки — такая приманка для наших матросов.

— Как видите, мы возвратились в полном составе. И вообще мне ни разу не случалось терять моих людей.

— Вероятно, вы выбрали с собой женатых?

— Напротив, я совершенно не этим руководствовался. Наши семьянины еще хуже холостых, капитан, они рады избавиться от своих жен.

— Да, это, пожалуй, верно. А вы сами женаты, Клинч? Я слышал, что-то говорили.

— Ради самого неба, капитан Куф! Это одна из сказок наших мичманов. Если верить половине того, что они сочиняют, можно утратить все нравственные и религиозные понятия. На нашем фрегате в настоящее время такие сумасбродные мичманы, что надо только удивляться тому, как справляется с ними Винчестер.

— Мы с вами тоже были молоды, Клинч, не будем слишком строги к молодежи. Но расскажите-ка, как же вы устроились на ночь?

— Так хорошо, как только может быть вне Англии. Бок о бок с одной старой женщиной по имени Джунтотарди — итальянской фелукой, наверное, сооруженной шестьдесят лет тому назад.

— А!.. Но вы немного понимаете по-итальянски, если не ошибаюсь?

— Я так много ездил по свету, что кое-что удержал из каждого языка — все, знаете, пригодится, когда захочешь достать чего-нибудь поесть или выпить. Так вот она мне рассказала целую историю, так как была в большой тревоге и сильно огорчена. К ней, видите ли, приехали погостить брат и племянница да отправились в Неаполь, откуда должны были возвратиться еще третьего дня вечером, а между тем их нет и до сих пор. Она спрашивала, не повстречалась ли нам их лодка.

— С нами Бог, Клинч, мы напали на след, и я сожалею, что вы об этом ничего не знали. Наш арестант ссылался на то, что был в этой местности, и от этой женщины мы могли бы кое-что разузнать, если бы ее половчей выспросить. Надеюсь, что вы расстались друзьями?

— Лучшими в мире, капитан. Мне всегда друг тот, кто меня пригреет и накормит.

— Я в этом не сомневаюсь, Клинч, вы верный человек.

Легкая судорога передернула лицо честного моряка, и его глаза забегали по всей комнате, кроме лица его командира. Он знал, что давно пора ему было повыситься по службе, и также знал, что служило ему помехой.

— Я служу верой и правдой своему королю, а он кормит меня ложкой подшкипера и укрывает в трюме, — проговорил Клинч, отпивая грог.

— Мы с вами давно вместе служим, Клинч, — мягко возразил ему Куф, — мне знакомо ваше положение, и вы не обидитесь на меня, если я скажу вам, что всему виной ваш любимый враг, который вам тем более вредит, чем вы чаще к нему прибегаете. Вы понимаете меня, Клинч?

— Да, капитан, и я не могу не согласиться с вами. Но тяжела жизнь без всякой надежды впереди.

Эти слова, произнесенные с неподдельной тоской, вообще свойственной Клинчу, тронули Куфа. Он вспомнил, как они оба с Клинчем одновременно служили мичманами и какая теперь разница в их служебном положении.

— Конечно, тяжела жизнь без надежды, — начал опять Куф, — но надежда — это последнее, что должно умереть в человеке. Вы должны еще раз испробовать свои силы, прежде чем окончательно отказаться от всякой надежды.

— Если я об этом думаю, капитан, то не столько ради себя, сколько ради моих родных. Когда мой отец, пользующийся общим уважением купец в Плимуте, отдал меня в морскую службу, он надеялся, что я со временем стану выше его по общественному положению. И вот, вы видите, я занимаю положение скорее низшее сравнительно с ним.

— Но это может быть переходной ступенью, Клинч. Почему вы ставите крест на возможности вашего повышения?

— Подшкипер в мои годы, капитан, — это безнадежно.

— Но вы, должно быть, моих лет, Клинч? Сколько вам?

— Тридцать два, капитан. А моя мать мечтала видеть меня на более видном месте… И еще одна молодая особа, подарившая всю свою привязанность человеку недостойному.

— Вот это новость для меня, Клинч! — с любопытством обернулся к нему Куф. — Я почему-то никогда не думал о возможности женитьбы с вашей стороны. К тому же люди вашего положения редко женятся.

— Мы с Джейн решили ждать более благоприятного времени и не торопиться со свадьбой.

— А справедливо ли это, Клинч, держать таким образом молодую девушку на буксире без ее ведома, куда ее ведут, в таком возрасте, когда она могла бы, может быть, найти хорошую гавань и бросить якорь на всю жизнь?

Глаза Клинча поднялись к лицу его капитана и подернулись слезой. Он не дотрагивался до своего стакана с тех пор, как разговор принял это последнее направление, а на лице, обыкновенно бесстрастном, отразилось сдерживаемое глубокое волнение.

— Это не моя вина, капитан, — отвечал он, понижая голос, — вот уже шесть лет, как я прошу ее забыть обо мне, но она и слышать не хочет. Ей представлялись случаи выйти замуж, и я уговаривал ее, но она отвечала мне на это, что считает святотатством даже думать об этом и что выйдет не иначе как за моряка, или останется незамужней.