Нет, он не посмел бы употребить слово «кокаин» в печати – это было бы подсудно, так как доказать он ничего бы не смог, однако все его читатели знают зашифрованный язык «Тромбона» и отлично поняли бы, что он имеет в виду.

– Тем не менее, – сказал старший инспектор, – если слухи о вашей зависимости циркулировали уже много лет, как мы узнали от мисс Маунт, так, конечно же, опубликованные «Тромбоном» зашифрованные намеки, как вы их назвали, особой разницы не составили бы?

– Казалось бы, так, верно? Однако на деле все по-другому. Подумайте о том, как мы все говорим о наших ближайших друзьях у них за спиной, о беспощадности, с которой мы анатомируем их пошлые мелочные грешки, – точно так же, как они говорят о нас в нашем отсутствии, когда мы не можем себя защитить. Так вот: одно дело знать, что про нас сплетничают, и совсем другое, если нам эти сплетни передают. Ну и со слухами то же самое. До тех пор, пока они «циркулируют», как вы выразились, заметного вреда они причинить не могут – слишком уж много сплетен циркулирует, как правдивых, так и лживых. Но когда они попадают в печать, пусть и называются «слухами», когда превращаются в газетную новость, вот тогда они становятся опасными.

– Да, по-моему, я понял, что вы имеете в виду.

– И дело не только в наркотиках. Кроме того…

И тут она вновь замолчала.

Трабшо выждал несколько секунд, прежде чем подтолкнуть ее. Затем:

– Кроме того – что еще?

– Я… ну, собственно, не мне касаться… другого.

– Простите, мисс Резерфорд, насколько я понимаю, до сих пор вы играли честно. Я настаиваю, чтобы вы сообщили мне все, что может касаться ситуации, в которой вы все оказались.

Актриса продолжала молчать.

– Не имеет ли ваше нежелание продолжать, – спросил он тогда, – какое-то отношение к… – Он снова вынул листок с пометками Джентри и прочел вслух, как он подозревал, значимую строчку: – «KP плюс ЭМ равно КОКА плюс ЛЕС»?

– Д-да, да, возможно, – ответила Кора Резерфорд, несколько секунд поколебавшись. – Проблема в том, Трабшо, тут замешана личная жизнь другого лица, и я чувствую…

– Ах, Кора, просто ответь ему, – резко перебила Эвадна Маунт. – Все равно это же откроется. Не сейчас, так после.

– Ты серьезно, Эви? – сказала актриса. – В конце-то концов, как мы можем быть уверены, что он подразумевал… ты знаешь что?

– Ну конечно же, мерзкий гаденыш. Чем еще это могло быть? Но если у нас будет слово Трабшо, что ничего не выйдет за пределы этих четырех стен, то я готова быть такой же откровенной, как ты.

– Это слово я вам уже дал.

Теперь настал момент, чтобы историю продолжила писательница.

– Ну, видите ли, старший инспектор, Кора и я, мы были задушевными подругами с энного года. Когда нам было по двадцать с чем-то, она была молодой начинающей актрисой, а я – пробивающей себе путь молодой писательницей. Года два мы вдвоем снимали квартиру в Блумсбери. Чуточную квартирку, какую только можно вообразить.

– Чуточную! – сказала актриса. – Куда там чуточную! В ней не хватило бы места и кошку за хвост раскрутить.

– Кошку? – сказала писательница. – Там и мышь за хвост раскрутить не удалось бы.

Внезапно атакованные воспоминаниями о смутном непознаваемом прошлом, доступном только им одним, обе они захихикали, будто две долговязые разбитные девчонки, какими, вероятно, когда-то и были. В этом чудилось что-то вроде пронзительной ностальгии.

– Как бы то ни было, – продолжала Эвадна Маунт, утирая с глаза последнюю ностальгическую слезинку, – я писала свой самый первый роман и…

– Нет! – почти прикрикнул на нее инспектор. – Я настаиваю! Сейчас не время для еще одного из ваших сверххитроумных сюжетов!

– Да успокойтесь! Сюжет вот этого романа я ни за что не посмею изложить в подробностях. Во всяком случае, не в присутствии викария.

– А? Что вы сказали? – перебил полицейский, невольно заинтригованный. – Так что… э… объясните мне точно, что это был за роман.

– В том-то и дело. Он не принадлежал к «Ищи убийцу!». В те дни моим честолюбивым желанием было стать литературным гением. Образчиком для той книги послужил «Колодец одиночества» – ну, Рэдклиффа Холла, как вам известно. Заглавие, краснею сказать теперь, но заглавие я выбрала «Уринал никчемности», и речь шла о девственно наивной молодой женщине, только что окончившей женский колледж в Оксфорде, с ее мучительным примирением с собственной, – тут голос писательницы перешел на шепот, – со своей гомосексуальностью. – Затем, проговорив по буквам непристойное слово, она вновь обрела естественную звучность голоса, будто повернула ручку громкости радиоприемника. – Ну и о ее интимных отношениях с… с… Ну, скажем, роман был автобиографическим.

Да, Клем, вы верно расслышали. Он был автобиографическим. И да, я знаю, как вы впечатлительны и принципиальны, но у вас нет права выглядеть таким шокированным. Я не одна здесь, с кем жизнь сыграла исподтишка подлую штуку. Как-никак вы страдаете плоскостопием.

– Эви, прошу вас! – сказал священник с подобающим упреком. – Я не могу принять подобное утверждение, будто плоскостопие и то, чем страдали вы – и, уповаю, я не ошибаюсь, говоря «страдали», – хоть в какой-то степени сравнимы.

– Все это очень интересно, мисс Маунт, – вмешался Трабшо, – но, видимо, я вновь отупел, так как не вижу, при чем тут мисс Резерфорд.

– Да ну же! – вскричала писательница. – Оно же прямо-таки напрашивается?

– Да, тем не менее я…

– Послушайте, нам с Корой, как я упомянула, было только-только за двадцать, и она была обворожительна, каким бы невероятным это вам ни показалось, я и сама была очень даже ничего – уж во всяком случае, не выглядела пандой в твиде, которую сейчас вы видите перед собой. И мы обе были одиноки и делили микроскопическую квартирку, в которой помещалась всего одна, зато большая, кровать, и… и, цитируя Кору, вы мне позволите обойтись без подробностей?

– Да! – с дрожью выдавил из себя старший инспектор. – Боюсь, вы уже на них не поскупились.

– В любом случае, – энергично отозвалась Эвадна Маунт, – в конечном счете никакой роли это ни для нее, ни для меня не сыграло. Ведь, как прекрасно знают читатели «Киновестника», Кора сменила не менее трех мужей. Верно, Кора, милочка, трех?

– Четырех, милочка, если ты внесешь в счет графа.

– Граф не в счет, так я всегда считала.

– Как и я, – засмеялась Кора.

– Что до меня, то я предпочла вкладывать всю мою эмоциональную энергию в мои книги, и под ними я подразумеваю мои «Ищи убийцу!». «Уринал никчемности» был опубликован – приватно, – но я не допустила его переиздания и всегда пропускала его в посвященной мне статье в «Кто есть кто». Его автор – не КТО я теперь и не КТО, кем я была уже много лет. И слава Богу, должна я сказать. Мои читатели – все, я не сомневаюсь, крайне респектабельные люди, но, согласно моему опыту, стоит позондировать поглубже за общепринятые любезности «как вы поживаете» и «так приятно повидаться с вами», и оказывается, что эти же самые очень респектабельные люди придерживаются жутчайших ханжеских мнений.

– Да-да, – нетерпеливо согласился Трабшо, – но не могли бы мы вернуться к Джентри, будьте так добры.

– Собственно, добавить почти нечего. С нами произошло точно то же, что и с бедняжкой Клемом. Каким-то образом проведав о нашем общем прошлом, нашем с Корой, Джентри за обедом начал язвить нас обеих. И так хитро и тонко, что никто, кроме нас с ней, не понимал, о чем он говорит.

– Каким образом возникла эта тема?

– Я, собственно, не помню, так глупо это было.

– «Дама из Испании», Эви – подсказала актриса. – Ты могла упомянуть что-то такое.

– «Дама из Испании»? – ошеломленно повторил Тробшо.

– Да, верно. Селина сидела за роялем, и она спросила, нет ли у кого-нибудь желания послушать что-нибудь. И когда Синтия попросила «Даму из Испании» – ну, вы знаете: «Дама из Испании, я вас обожаю, тра-ля-ля-ля, я вас умоляю!», Джентри тут же одарил Кору и меня своим подхихикивающим взглядом и заметил, что в нашу честь песню следовало бы назвать не «Дама из Испании», а «Дамы из Лиссабона».