— Знаю я эту былину, — вздохнул Рахта.

— Нойдак не знает! — возразил Сухмат.

— Нойдак не знает! — те же слова были произнесены и Нойдаком, но совсем в другой интонации. Северянин явно хотел послушать сказку.

— А случилась история эта от того, что не проста жена была у Потыка, — начал сказывать Сухмат, — не проста жена, а дивожена…

— Что такое дивожена? — спросил Нойдак.

— Я-то знаю, — сказал Рахта, — но ему расскажи!

— Дивожены — гордячки, конечно, — как бы рассуждая сам с собой, начал объяснения Сухмат, — но и есть отчего — себе цену знают…

— А есть от чего? — переспросил Нойдак.

— Есть, конечно, отчего загордиться, — кивнул Сухмат, — если в девичестве белой лебедью в небе летаешь…

— Или белорыбицей в море плещешься? — в тон богатырю добавил Нойдак.

— Белорыбицей? — удивился Сухмат, — не слыхал о таких… А что, у вас там, на Севере, есть и такие?

— Есть, — самодовольно ответствовал Нойдак.

— И чего только на свете белом нету…

— Ты не перебивай, — сказал Рахта Нойдаку, — дай сказ дослушать!

— Ну, поскольку всем здесь уже ведомо, кто такие дивожены, расскажу, как Потык свою кралю подобрал. Было это в дальних странах, а отец ее, Вахрамей Вахрамеевич, князем был в тех краях. Не просто приходил в те края Потык, за данью, князю киевскому положенной, но да это уже другая история. А наша история такова… Как увидели Потык да Марья-девица друг друга, так и полюбили сразу и накрепко. А та Марья-девица на дела скора была, так сразу и в ножки своему батюшке и кинулась:

Да ай же ты да мой родной батюшко,

А царь ты Вахрамей Вахрамеевич!

А дал ты мне прощенья благословленьица

Летать-то мне по тихиим заводям,

А по тым по зеленыим по затресьям,

А белой лебедью три году.

А там я налеталась, нагулялася,

Еще ведь я наволеваласе

По тыим по тихиим по заводям,

А по тым по зеленыим по затресьям.

А нуньчу ведь ты да позволь-ко мне

А друго ты еще мне-ка три году

Ходить гулять-то во далечем мни во чистом поли,

А красной мне гулять еще девушкой.

На что говорил ей царь таковы слова:

Да ах же ты да Марья лебедь белая,

Ай же ты да дочка-га царская мудреная!

Когда плавала по тихиим по заводям,

По тым по зеленыим по затресьям,

А белой ты лебедушкой три году,

Ходи же ты гуляй красной девушкой

А друго-то еще три да три году,

А тожно тут я тебя замуж отдам.

Но не стала ждать Марья-девица три года, батюшкой отведенные, а бросилась любимому на шею, да умоляла в жены взять, да в Киев-град отвезти. Полюбилась Марья-красавица Потыку, посадил он ее на коня да повез в Киев… Там и свадебку сыграли, все честь да по чести, но не все просто было. Потому как боги у Марьи-красавицы свои были, да свои обычаи. Позабыл обо всем на свете Потык, слово дал по закону да обычаю предков Марьиных поступить, а обычай тот не прост был… Словом:

Как клали оны заповедь великую:

Который-то у их да наперед умрет,

Тому итти во матушку сыру землю на три году

С тыим со телом со мертвыим.

— Ой, страшно-то как! — воскликнул Нойдак.

— То-то и оно, что страшно, — кивнул Сухмат.

— Совсем Потык голову потерял…

— Любовь… — пожал плечами богатырь, лишь мельком взглянув на Рахту. Тот молчал.

— Любовь-то любовь, да нечисто дело… — заявил Нойдак.

— Может, и нечисто, ведь от любви да до ненависти один шаг, говорят, — неожиданно согласился Сухмат, — а Марья-девица не долетала белой лебедью, да не догуляла красной девицей срок положенный. За муж пошла по воле да охоте, но потом, может, и пожалела… А кто виноват получился? Известно дело — муж, кого ж еще винить?

— Так кто умер первым? — нетерпеливо перебил богатыря Нойдак.

— Знамо дело, Марья умерла. Был в то время Потык в походе дальнем, а как узнал про смерть своей суженой, все бросил, да в Киев прискакал. Но уж только мертвой Марью-красавицу и застал. Впрочем, много чего говорили, буде она и не мертвая, а заколдована была… О многом рядили, да где нам правду знать?

— И что Потык?

— Как что? Знамо дело — слово держать надобно… Построили колоду белодубову, да припасов запасли аж на три года — хлеба, соли да воды. А сам Потык сковал себе клещи железные, ибо знал он, как сгодятся они!

— Помогали Потыку его побратимы боевые, старые богатыри — Добрынюшка да Илья Муромец… Они все и устроили.

— Ты бы рассказ так, как в песне поется, — вдруг нарушил молчание Рахта, — да с самого начала…

— С самого начала?

— Или хоть с того места, как ушел Потык в новый поход…

— Хорошо, слушайте… — и Сухмат начал говорить. Удивительно, богатырь помнил стихотворный слог не хуже, чем его знали настоящие сказители. Будь Рахта таким, как раньше, до своей несчастной любви, он бы обязательно похвалил бы побратима, а может, и пошутил бы — типа — «шел бы ты в Баяны»…

Да тут затым князь тот стольне-киевской

Как сделал он задернул свой почестный пир

Для князей бояр да для киевских,

А для русийских всих могучих богатырев.

Как тут-то ведь не ясный соколы

Во чистом поли еще розлеталися,

Так русийские могучие богатыри

В одно место сьезжалися

А на тот-то на тот на почестней пир.

Каждый хвастал, кто чем. Илья, тот, который всех сильней, рассказывал о подвигах своих в поле чистом, о том, как прибавилось земли у княжества Киевского. Добрынюшка, второй богатырь русский, был далеко за синем морем, и не посрамил там чести оружия русского, побил ворогов…

Пришла пора и Потыку повыхваляться, задумался добрый молодец:

Как я, у меня нуньчу у молодца

Получена стольки есть молода жена.

Безумной-от как хвастат молодой женой,

А умной-от как хвастат старой матушкой.

Как тут-то он Михайлушка повыдумал:

Как был-то я у корбы у темный

А у тьш у грязи я у черный,

А у того царя Вахрамея Вахрамеева.

Еще-то я с царем там во другиих

Играл-то я во доски там во шахматны

А в дороги тавлеи золоченый;

Как я с его еще там повыиграл

Бессчётной-то еще-то золотой казны

А сорок-то телег я ордынскиих.

Повёз-то я казну да во Киев град,

Как отвозил я ю на чисто поле,

Как оси-ты тележный железны подломилисе,

Копал-то тут я погребы глубокий,

Спустил казну во погребы глубокий.

Как князи тут-то киевски, ecu бояра

А тот ли этот князь стольнё-киевской

Как говорит, промолвит таково слово:

Да ай же вы бояра вы мои все киевски,

Русийски всё могучий богатыри!

Когда нунь у Михайлушка казна еще

Повьшграна с царя с Вахрамея Вахрамеева,

Дак нунечку еще да топеречку

Из Киева нунь дань поспросиласе

Царю тут Вахрамею Вахрамееву,

Пошлем-то мы его да туды-ка-ва

Отдать назад бессчётна золота казна,

А за двенадцать лет за прошлый годы что за нунешний.-

Сухмат передохнул и продолжил:

— Много было всего, и в шахматы Потык с царем Вахромеем играл, и казну за двенадцать лет выиграл, да не о том сейчас речь…

На ту пору было на то времечко

А налетал тут голуб на окошечко,

Садился-то тут голуб со голубкою,

Начал по окошечку прохаживать,

А начал он затым выговаривать

А тым а тым языком человеческим:

Молодой Михаила Потык сын Иванович!

Ты играшь молодец да проклаждаешься,

А над собой незгодушки не ведаешь.

Твоя-то есть ведь молода жена,

А тая-та ведь Марья лебедь белая, преставилась.

— Что тут было, что было! Ведь любил Потык жену свою, лебедь белую, безумно. Да и об уговоре помнил…

Скочил тут как Михаила на резвы ноги,

Хватил он эту доску тут шахматню,

Как бросил эту доску о кирпичной мост

А во полаты тут да во царский.

А терема ecu тут пошаталисе,

Хрустальнии оконницы посыпались,

Да князи тут бояра все мертвы лежат,

А царь тот Вахрамей Вахрамеевич

А ходит-то ведь он роскоракою.