— В голове не укладывается, — пожаловалась мама.

— Я тебе помогу, Гретхен, — сказала Фрида, когда сумела, наконец, отвести глаза от маминого лица.

Старшие сестры медленно направились в сторону кухни. Им не хотелось бросать мать в таком состоянии, но и оставаться в гостиной было неуютно. Неловкость и беспомощность — вот что они ощущали. Анна знала — ее саму обуревали те же чувства.

"До чего странно мы говорим, будто воздуха не хватает. У всех, наверно, одно и то же. Горло перехватывает, и слова такие огромные — не пролезают в узкое отверстие и оттого звучат необычно".

— Умираю с голоду, — заявил Фриц, его-то голос не изменился ни чуточки. — Ты уж приготовь побольше, Гретхен. Может, яичницу с колбасой?

— Вообще-то я собиралась готовить завтрак маме, а не тебе, — возразила Гретхен, но при этом благодарно улыбнулась брату. Он двинулся за ней, явно рассчитывая на завтрак.

— Я помогу, — внезапно вызвался Руди.

Не дожидаясь ответа сестер, он тут же вышел из комнаты. Три девочки и мама с одинаковым изумлением уставились ему вслед. Хотел этого Руди или нет, но ему удалось вывести маму из полуобморочного состояния.

Папа хмыкнул, потом глубоко вздохнул.

— Да, пусть поможет. Он просто не знает, что с собой делать. Началась его первая война. Вы помните, конечно, у нас с мамой уже была одна война. Мы тогда познакомились.

Тут даже мама рассмеялась.

— Ты казался таким напыщенным в форме, — поддразнила она отца. — Прямо молодой павлин, да и только.

— Зато ты передо мной не устояла, — напомнил папа. — Не ты одна, но тебя я пожалел.

Мама легонечко стукнула папу.

— Пожалел, да, — рассмеялась она. — Помнится, кто-то меня на коленях умолял, да и все эти дети — от моей жалости к тебе.

Смешная перепалка помогла, старшие девочки, а следом и Фриц, отправились на кухню. Анна, оставшись с родителями одна, глазам своим не верила. Минуту назад сестры заливались слезами, а теперь смеются — и чему, тому, что отец идет на фронт.

У Анны колени подгибались от страха. Папа на войне!

— Папа, — еле выговорила девочка, — папа…

Ей не было нужды продолжать. Он повернулся и — о чудо! — ответил на невысказанный, но такой ужасный вопрос.

— Детка, мне уже сорок восемь, и у меня пятеро детей. Никто не пошлет меня воевать.

— Как такое может прийти в голову! — закричала мама. — Эта война не имеет к тебе никакого отношения! Сражаться против своего отечества? Гитлер — просто сумасшедший! Скоро немцы поймут, куда их завели, придут в себя, и тогда все кончится.

Папа вскочил и крепко взял маму за руки:

— Клара, успокойся, Анна ничего такого не имела в виду.

Он увел маму из комнаты, не обернувшись, не поглядев на дочку, не успокоив ее даже взглядом. Анна услышала дрожащий мамин голос:

— Эрнст, нам надо узнать… У Тани все в порядке?

Тетя Таня! Глаза девочки скользнули по каминной доске — там стояла фотография, снятая давным-давно, перед домом в Гамбурге, в день рождения дяди Карла, ему тогда исполнился двадцать один год. Дядя Карл стоит ужасно прямо и гордо, точь-в-точь Руди, хотя на карточке в возрасте Руди снят папа. Тете Тане, младшей, только пятнадцать.

Симпатичный подросток на фотографии ничуть не похож на тетю Таню, какой она запомнилась Анне. Девочка очень ее любила, тетя занимала большое место в их жизни, пока они не уехали из Франкфурта. Тетя Таня, веселая толстушка, любила посмеяться, она неуловимо напоминала папу и вслед за ним выделяла Анну, гадкого утенка среди остальных братьев и сестер.

В ту пору маме часто не хватало терпения, она нередко всерьез сердилась на дочку. Теперь Анна понимала, в чем было дело — младшая такая неуклюжая, а все остальные умелые, медлительная, а остальные проворные, некрасивая, а остальные просто радуют глаз — Руди и Гретхен высокие и светловолосые, похожи на папу, Фрида и Фриц смуглые и подвижные, как она сама, мама. Но тетя Таня, казалось, не замечала, что ее маленькая племянница не блещет красотой.

Анне припомнился один такой день. Они играют в салочки, и ей никак никого не поймать — все бегают куда быстрее. Она ужасно старается догнать Гретхен и, конечно же, спотыкается и падает.

— Вот балда, — насмешливо кричит Руди. — Споткнулась, ясное дело, на ровном месте. Наверно, в своих длинных ногах запуталась!

Девочка поднимается безо всяких жалоб. Она уже почти приучила себя никогда не плакать, догадываясь, что Руди только того и надо — довести ее до слез. Ничего страшного не произошло, решают остальные и еще громче хохочут вместе со старшим братом.

— Не может догнать и черепаху, — продолжает насмешничать Руди. — Не говоря уже об улитке. Глупый младенчик! Слишком мала играть с нами. Убирайся отсюда!

— И не стыдно вам? — вдруг раздался голос тети Тани.

Анна не знала, как давно тетя наблюдает за ними, но от одного ее взгляда братья и сестры тут же перестали смеяться, будто их окатили ледяной водой.

— Четверо на одного, и все старше! Я бы с удовольствием отказалась от таких племянников — не нужны мне трусливые безобразники!

Не говоря больше ни слова, тетя Таня подняла Анну, большую и тяжелую, на руки и отнесла в дом. Там она села в мамино кресло-качалку и, прижав к себе девочку, запела:

Под кроваткою стоит козочка,

С шерстью мяконькой, с шерстью беленькой.

На базар пойдет завтра козочка,

Принесет она нам гостинчика,

Миндаля да изюма сладкого

Принесет она нашей деточке.

^[3]

— He держи ее на руках, — резко сказала мама, когда колыбельная закончилась. — Анна уже слишком велика для подобного баловства. Ничего серьезного не случилось!

Но тетя Таня будто не слышала, вот Анне и запал в память этот незначительный случай. Потом девочка нередко напевала про себя коротенькую песенку на идиш.

А тогда Анна облекла в слова свое странное, неясное желание:

"Лучше бы тетя Таня стала моей мамой".

Но тут же поняла — она этого вовсе не хочет. Не нужен ей другой папа! Ни за что! В ужасе от собственных мыслей, Анна пробормотала:

— Со мной все в порядке. Отпусти меня.

Мама, похоже, была довольна, но девочка, боясь встретиться с тетей глазами, бросилась вон из комнаты.

Тетя Таня все еще в Германии. Получается, теперь объявлена война между Германией и Канадой. Уже воюют Британия и Германия. Как же оказалось — они на одной стороне, а тетя Таня — на другой?

"Но мы тоже немцы, — окончательно запуталась девочка. — Только против Гитлера. И тетя Таня, конечно, против него".

Анне становилось все страшнее и страшнее от собственных раздумий. Оставалось только пойти на кухню. Заслышав шаги сестры, даже не оборачиваясь, Гретхен распорядилась:

— Фрида пошла наверх умыться и причесаться, отнеси, пожалуйста, булочки. Я приготовила кучу еды — может, завтрак отвлечет маму от всех этих мыслей.

Анна подхватила корзинку с теплыми булочками и задержалась на минутку предупредить сестру:

— Мама беспокоится о тете Тане.

На секунду быстрая рука Гретхен замерла. Затем она снова принялась мешать какао, не давая молоку пригореть.

— Что тут скажешь, оттуда уже несколько месяцев нет писем. Сейчас ни ты, ни я тете Тане не поможем, давай лучше подумаем о маме, ей ведь так тяжело!

— И о папе, — добавила Анна, направляясь в столовую.

Гретхен понизила голос, не услышали бы родители в спальне:

— Конечно, только мужчинам все легче дается. Проверь ложки и вилки на столе.

Анна посмотрела на обеденный стол. Посреди стояла большая ваза с настурциями, золотистые и огненно-красные цветы сияли той же красотой, что и вчера, до объявления войны. Свет отражался в блестящих ножах, вилках и ложках, синие фарфоровые подставки для яиц, подаренные маме на свадьбу, сверкали в солнечных лучах. Польша, Чемберлен, даже тетя Таня казались такими нереальными, тусклыми и далекими, ничего общего не имеющими с жизнью в Торонто.