— Не надо звать добрую женщину, — махнул рукой князь, — все и так ясно. Слышь, ты, уголек, повезло тебе, лекарь-то вовремя закон да обычай припомнил. Но ведь мог и сам сказать, что стал сварогова рода человеком…

Алуша давно уже не удерживали. Более того, один из дружинников, минутами назад державший руки беглого раба, предложил ему свои брони на время грядущего поединка. А теперь довольно похлопал молодого мужа по плечу. Тот не растерялся, бросился обнимать супругу.

— Извини, купец, но людей своего рода-племени я не выдаю, — развел руками князь, — но, если хочешь, выставляй поединщиков. Но предупреждаю: встанут против них не только братья Осьняка да Сосняка, но и вся моя дружина, да еще, — Дидомысл оглядел толпу, — и весь Крутен в придачу.

— Что же, один раб — потеря не велика, — сдался купец, — велика чести потеря! Но раз таков обычай этой земли, коли боги так порешили, а волхвы — обряды провели, не нам, простым людям идти против закона… Меня никто не упрекнет…

Младояр, возвращаясь с гульбища вдвоем с наставником, не находил себе места, бегал вокруг Иггельда, заново переживая увиденные сцены, то восхищаясь отцом, то упрекая его…

— А что это за обряд, ну, что этот иноземец стал сварожичем? — вдруг напал княжич на воспитателя.

— Так слышал сам, мужчинам то знать не положено… Тайна!

— Брось, Игг…

— Отчего ж?

— Во-первых, Алуш, обряд пройдя, тайны сей вдоволь поднабрался, расспросить можно, — махнул рукой Младояр, — а во-вторых, какие могут быть тайны в бабском деле от тебя, лекаря?

— Ну, положим, меня на тот обряд не звали, — возразил Иггельд.

— А как же ты догадался, что чужеземца наша усыновила?

— Стоило просто как следует подумать…

— Да, конечно, — теперь княжич уже упрекал самого себя — ведь не додумался и он тоже. Мгновением позже Младояр встрепенулся, — А ты все одно — расскажи, Игг, что там с парнем делали? Ведь знаешь?

— Ну, раз видывал…

— Ну, рассказывай, рассказывай!

— Обряд забавный, — начал Иггельд, — перво-наперво доброго молодца раздели, да бычьими пузырями обтянули, так, как младенец в утробе в пузыре плавает. Мажут кровицей его же собственной, с кровью будущей матери перемешанной. Потом прячут под широкой скамейкой, полотнами укрывают. А мамка его на тех палатях, поверх «младенца» схороненного, должна лежать, живот под сарафаном тряпьем набитым гладить, стонать да жалобиться. Прибегают повитухи, да кричат: «Ой, рожать пора уже, вот родит скоро, смотри, Макошь, смотри Матерь, смотри Лада, смотри Дива! Вот женщина рожает, матерью станет! Глядите богини, вот ребенок ножкой стучит, головкой вертит, дорогу в мир светлый ищет!». Возятся те повитухи, воду меж ног мамаши льют, головой качают. А мамка все стонет, да причитает. Приходит жрица, на воду показывает, с мудрым видом изрекает: «Вот и воды пролились, знать — ребенок на подходе».

Младояр не выдержал, расхохотался. Иггельд, уже не сдерживаясь дальше, присоединился…

— Ну, дальше, дальше! — теребил княжич старого лекаря.

— Да сейчас, сейчас… — Иггельд утер выступившие слезы, — Как слова жрица скажет, начинает мамаша криком кричать: «Ой, рожаю, ой мамонька, ой лезет, ой мама!». Тут повитухи ее со всех сторон окружают, закрывают, чтобы, стало быть, боги не увидели, как их обмануть придумали. А спрятанный «сыночек», меж тем, из-под лавки выпазит. Повитухи кричать: «Вот родила, вот родила, да большого какого, богатыря родила!». Показывают голову парня белому свету. Подходит старшая жрица, снимает бычий пузырь с молодецкой башки, да приговаривает: «Смотрите боги и богини! Смотри Род, смотри Сварог, смотри Велес! Смотри Макошь, смотри Матерь, смотри Лада, смотри Дива! Вот сварожич родился, от честной матки, в рубашке родился, счастливому быть!». Начинают бабки молодца от кровей оттирать, моют, да приговаривают: «Ай да доброго молодца наша мама родила, ай да здорового, ай да пригожего!». Маманя кричит: «Покажите мне, девочка или мальчик? Меня не обманывайте!». Повитухи показывают, что мальчик…

Новый взрыв веселья. Младояр, давясь от смеха, спросил:

— Ну а к грудям-то, к грудям прикладывали?

— А как же! — старик веселился от души, — «Младенчика» туго спеленали, потом приговаривать начали: «Ой, проголодался младенчик-то, ой голодный». А «мамаша» им отвечает: «Молоком груди полнятся, несите скорей, буду сыночка кормить!». Несут младенчика к «мамаше», к груди прикладывают, тот сосать пытается. А «мамаша» приговаривает, голову «деточке» поглаживая: «Кушай милый сыночек, пей молочко, силенок набирайся!»…

— А потом?

— А всё, — махнул рукой Иггельд, — на том и кончается.

— Вот так и стал Алуш из рабов да свободным сварожичем!

Лекарь не ответил, продолжая улыбаться — видать, вспоминал еще что-то.

— Как все-таки хорошо все закончилось, правда, Игг? — спросил Младояр наставника.

— Да.

— Какое счастье, что в нашем княжестве нет рабства!

— Конечно, — кивнул головой Иггельд.

— Потому у нас все хорошо и кончается, — продолжал княжич.

— Разве?

— Что не так? — удивился Младояр.

— А ты вспомни, Млад, зиму, да юную поляницу, да жертвенный нож с канавкой для кровицы…

Княжич помрачнел, его уста надолго замолчали. Рана — не телесная, душевная — нанесенная позапрошлой зимой, еще не закрылась. И заживет ли когда-нибудь?

Падал редкий снег, поблескивая в лучах солнца. Воины стояли, перетаптываясь, молчали, слушали.

— Так, всем полоненным крутенцам, по десять монет жалую, и харчей на дорогу, — распоряжался князь, стоя перед дружиной на большом черном камне, — тем, которые занемогли, или ранены — лошадей с телегами из добычи. Пусть быстрее забывают плохое!

Речь Дидомысла была встречена довольными криками только что освобожденных пленников, да и всей дружины — и вообще правильно, да и у многих воинов среди спасенных родичи оказались, да знакомые. Князь сделал невозможное — успел обогнать врагов, разбить их. Конечно, скиты пожадничали, захватив в полон слишком много сварожичей. После того, как Кий-град огородился от степняков валами, они давненько поглядывали дальше на север. А тут морозец сковал болота крутенские — главную защиту от набегов. Скиты и решились. Полонить практически безоружных землепашцев — дело не хитрое, да вот быстро уйти — куда трудней. Налетела железная дружина княжеская, побила кожами прикрытых степняков, не помогли тем и тучи стрел длинных — отлетали они от броней крутенских. А когда дошло до веселья ратного, друг против дружки, случилось избиение. Кто-то из скитских всадников пытался уйти на конях лихих, не в пример крутенским — быстрых, что ветер. Да не тут-то было, хоть князь и спешил, да рассчитал, где сечу затеять — уткнулись степняки в темный лес-бурелом, да там их настигли, да порубали.

— А что с невольниками делать, которые не наши? — напомнил князю воевода. Ведь в войске скитов было немало рабов-слуг.

— Всех сынов Сварога — отпустить с миром, пусть идут к своим очагам, — решил Дидомысл, — дадим и им серебра, по пять монет. Но сначала доведем их до границ Крутена, что б не шастали по нашим землям зазря, а шли домой! И предупредить ласково, — добавил князь тихо, — коли повернут обратно — врагами посчитаем…

— А полоненных скитов? Продадим? — не выдержал Крутомил.

— Продают рабов, — спокойно возразил князь.

— Ну, да…

— В Крутене нет рабства. Таков обычай отцов наших, дедов и прадедов!

— Ну, до продажи только…

— Нет такого обычая, — покачал головой князь.

— А поменять на наших?

— Есть у нас в землях скитских заложники? — спросил Дидомысл воеводу.

— Нет.

— Ты слышал, княжич? — молвил князь строго, — Не на кого менять этих татей!

— И каков приговор? — спросил воевода.

— Пусть Крот потешится, Яша порадуется!

У Младояра, стоявшего в паре шагов от князя, мурашки пошли по телу. В Крутен-граде человеческих жертв не приносили. Но отрок слышал, и не раз, что добрые к иноземным гостям дома крутенцы не знают пощады в военных походах, заливая землю реками жертвенной крови. И вот сегодня он, никогда прежде не видевший этих мужских обрядов, станет свидетелем кровавого действа…