— Ну давай, Игг, я слушаю!
— Не знаю, с чего и начать…
— Начни с моей мамы, я же ее не помню!
— Мать твоя красотой была женщина видная, высокая да стройная, любил ее твой отец, никаких других женщин не искал — ни тогда, ни потом… Крепка и сильна телом была баба, в девках с парнями боролась, не одного на лопатки укладывала. Оттого и вы, княжичи, телом крепки, вон, Крутомил — гордость дружины, настоящий богатырь. Да и тебя боги силушкой не обидели, для твоих-то четырнадцати — ведь у парней повзрослее, небось, девок отбивал?
Младояр промолчал, немало удивившись. Ну как об этом-то мог прознать наставник?
— В сем и благо, в сем и беда, — продолжил ведун, не дождавшись ответа от Младояра, — не всегда те бабы, что велики да сильны, рожают легко. Широка кость была у княгини, не всякий и запястье-то обхватить мог. Оттого и рожала в муках, да и сыновья — Крут да Гориполк — все крупненькими получались. Трудно ей, бедняжке, рожать было, оттого и не погодками вы шли, а через два года.Л Лекарь-то тогдашний княжий, не хочу даже имени вспоминать стервеца, он знал, объяснил, даже про запретные дни княгинюшке рассказал, да что толку? И она рожать хотела, и Дидомысл о сынах мечтал. Ну, да я в те времена о сем и не задумывался, мне уж сорок с хвостиком годков было, коли б не тот случай — воеводой бы стал. Ан нет! Ну, не знаю, что там лекарь делал, только когда нас призвали, княгиня умирала уже, не могла тобой разродиться — и все тут. Может, и не понимал лекарь, что ты поперек живота в утробе материнской встал. Или понял поздно, когда уж и не повернуть. Али еще что… Ну, бабки-жрицы, те только пуповину резать и умели, а как ребенку помочь — их руки бесполезны! А из мамки твоей уже кровь ручьем, сама лежит бледная, что полотно под солнцем, губки пепельные. Только и успела что-то муженьку шепнуть, да отошла. Князь криком кричал, да тут оказалось, что лекарь-то сбежал давно… Мы, други княжьи, стоим молча, глаза потупив, а Дидо с ума сходит. Жрицы тоже рядом, помалкивают. Князь женку мертвую обнимает, да вдруг как вскрикнет — мол, сыночек-то шевелится, стало быть, жив! На помощь позвал. А кому помогать, коли лекаря нет? Бабки только заклинания шепчут, да руками машут. А чего колдовать, руками сколько не маши, мертвая все одно — не родит. Ну, князь и молвил — так хоть ножом, но достаньте моего сына. Сам, я понял, не может, рука не поднимается. Смотрю — стоит рядом Ярополк, молод был еще воевода тогда, весь трясется. Остальные вои — не лучше, роды — не битва, тут другая отвага нужна. Не знаю, что на меня нашло. Положил я руку на плечо князю, он понял, отстранился. И как я решился тогда — до сих пор не понимаю, ведь все правильно сделал, хоть и не ведал, как да что у баб состроено. Может, в одной из предыдущих жизней лекарил — не знаю… Разрезал кожу, потом — женское место одним махом, как князь увидел тебя, еще в рубашечке, так и закричал — что б быстрей вынимал. Так мой нож тебя на свет и вывел, ну, а как ты закричал — тут жрицы подскочили, пуповину серебряным серпом обрезали, да все пошло, как заведено…
— А что потом?
— Ну, Дидомысл, после обряда, неделю запершись просидел… Оправившись, потихоньку за дела взялся. И меня позвал, сказал, что отныне — я в семье княжьей. И приговорил — что хошь, то и проси!
— И что ты попросил? — Младояру показалось, что ему рассказывают сказку. Может, у ней и конец какой-нибудь волшебный?
— Да все дни те о младенчике думал, понял, что теперь я — вроде второго отца. Так прямо князю и сказал. Мол, подрастет княжич — отдай мне его на воспитание! Дидо и думать не стал, расцеловал меня, да слов наговорил разных. Хороших… А уж в лекаря пойти я чуть позже решил, долго думал, оно почетно — коли в семью княжью вошел, воеводой буду, дружину в поход поведу. Однако ж, как хорошо мне стало, когда жизнь человеческую спас! Может, думаю, хватит убивать, пора начать долг обратно отдавать? Людей лечить, от смерти уберегать? И так мне эта мысль в голову втемяшилась, что пошел я снова к князю, да спросил позволенья. То-то он удивился, даже подумать попросил пару дней — это князь-то попросил меня разрешения подумать! А потом, позвав, молвил — так-то и так, представил я себя на твоем месте. Может, говорит, и мен бы в лекаря захотелось… Ну, пока тебе пяти лет не исполнилось, ходил я по княжествам, где речь внуков Сварожьих понимают, да по иным странам, где языки другие. И вернулся, выучившись, с целом возом свитков лекарских, да трав, да всего другого. Ну, и ты к тому времени подрос, остальное — и сам помнишь, небось?
— Ага, помню, — улыбнулся Младояр, — братьев моих драли крапивой, секли розгами, а ты — все словами меня корил, руку не поднимал… Такой мне второй отец попался!
* * *
В город въезжали ранним утром. Крутен относился к тому небольшому числу немаленьких городов, у которых не поймешь — где пригород, а где сам град. На пути все чаще встречались хутора, деревеньки, затем домики пошли уже сплошняком. Крутенцы использовали каждую сажень, точнее — каждый локоть и, даже, вершок — лишь бы двор выходил на большую дорогу. Если нет крепостных стен — как понять, что ты уже в городе? По первому попавшемуся терему в три этажа? У большинства городов граница — это крепостная стена, позволяющая отсидеться в случае осады. Чем больше город — тем выше стена. Но есть ли крепости, которые ни разу не взял враг?! «Лучшая защита города — мужество его обитателей» — любят повторять крутенцы. Не без лукавства, само собой. Ведь мужеством должен обладать и тот, кто пожелает придти воевать этот городок. Летом, весной, осенью — чащи лесов, непроходимые болота. Только местный знает тропы, позволяющие обойти трясины, другими словами — для того, чтобы воевать эту землю, надо на ней родиться и вырасти. Зимой, оно конечно, все промерзает, свароговичи, живущие южнее, только зимой и воюют. Да вот в Крутен не любят походами хаживать — уж больно здесь студено! Иные города с моря берут, подплывет тьма тьмущая корабликов — и полонят. И тут Крутен всех обманул — море-то рядом, да между ним и городом — леса да топи. Торговать — пожалуйста! Проведи корабль с моря, меж двух озер каналом рукотворным — и ты в Крутене. А канал-то не широк, не захотят тебя пустить — лучше и не суйся, цепи, что по дну лежат, натянут — кораблики встанут, ни туда, ни сюда, потом поговорят-поговорят, ежели договорятся — твое счастье, а нет — так полетят стрелы огненные…
Вот и терема пошли, Младояр все оглядывается, голова вертится то направо, то налево. Почти забыл в походе, а теперь — из головы не выходит. Эх, увидала бы сейчас его Сойка! На коне боевом, у ног — драгоценный трофей болтается, княжич даже мешочек снял — пусть все видят, чья голова у стремени! Все хорошо, вот бы она увидела… Сердце так и сжимается. Вот и терем ее отца, тут, рядом. Нет, не повезло. Говорят — не везет в жизни, повезет в любви. Младояру повезло — сделал невозможное, самого Белого Ведуна побил. Так что теперь — в любви удач не будет, что ль?!
Впереди послышалось ржание. Так — шум, топот, голоса. Младояр припустил жеребца, Иггельд, спохватившись — за ним. Вот оно что! Вся дружина верхом, в полном боевом облачении. Разве что враг напал? Не похоже — город спит себе, только коров поутру и гнали. Дружинники расступаются, слышны приветствия, хари — растягиваются в улыбках, показывают пальцами на младояров трофей. А вот и князь, рядом — Крутомил да воевода, дядя.
— Куда это вы собрались?
— Теперь, как я понимаю, — Дидомысл указал рукой на голову Белого Ведуна, — уже никуда…
Только теперь до княжича доходит, что все эти люди, вся крутенская дружина, собрались здесь — идти на выручку им с Иггельдом…
Чужая судьба.
Прошли дни. У Младояра болели бока — чуть ли не каждый посчитал за непременную обязанность обнять княжича, в том числе и богатыри, это только Крутомил — нежно, по братски, иные ведмеди, вроде молодого Валидуба — им только силу показать, как облапил — так что-то внутри груди младояровой и хрустнуло. Может — и ребро сломал! Вот так и бывает — пустоглазы даже не поцарапали, колдун не заволховал, каменный топор лишь синяк оставил, а вернувшись домой — поздравлениями покалечен…
