— Я уж сообразил!
— Ну и как?
— Отмутузили Речаню всем миром, да отстали…
— А еще чего народ говорит?
— Что увез хитрый нессиль кольчугу, в город богатый, в Александрию какую-нибудь, там и продаст самому-самому богатенькому… Только я так думаю, слух-то князь распустил, хитер отец, да вот одна нелада — нессиль-то брони предлагал, так где те брони?
— Все у тебя хитрые! — вздохнул старик, — И князь хитрый, и купец, даже пирожник — и тот хитрец…
— Дык всяк народ себя за самого хитрющего и признает. Сколько сказов я читал. И хнаи — хитры, на корабликах по морям ходят, за стеклянные бусы самородки золотые меняют, и хуася — самые-пресамые, а уж элласы — и говорить нечего, все глупую историю с конем деревянным поминают… Одиссеос хитроумный, пятнадцать лет до дому доплыть не мог. Читал я, решил один купец теми морями проплыть, как у слепого элласа сказано. Меньше одной луны и потребовалось! А все одно — хитрые мы, мол, нет народа на выдумки гораздее…
— Слышал я сказку одну, когда князь Черной Земли…
— Параон, — подсказал Младояр.
— Да, так их называют… — кивнул старик, — Он даже наградил обманувшего его…
— Не слышал, не читал — расскажи! — привычная фраза, столь много раз уже повторявшаяся юношей, скороговоркой вылетела из-под язычка.
— Жил в давние времена, лет так тысячу назад, в граде стольном… — Иггельд почесал в голове, пытаясь вспомнить название.
— В Александрии, в Фивах, в Мемфисе? — попытался подсказать княжич.
— В Фивах. Не перебивай, Млад, сам же глупость выказал — Александрии всего сотня лет, а я же сказал — тысячу лет тому сказу! Жил в Фивах… — лекарь попытался продолжить.
— …стовратных… — вновь влез юноша.
— Кто рассказывает — ты или я? — Иггельд эдак глаза выпучил, челюсть вперед — во, как осерчал!
— Ладно, ладно, молчу! — засмеялся Младояр, — Прости дурь молодецкую, о мудрейший, мои уши готовы внимать твоим речам, а рот с языком презренным — отныне на замке, и во веки веков…
— Во веки веков не надо, — на лице ведуна промелькнула довольная улыбка, — но немножко помолчать тебе не вредно. Итак, жил в городе Фивах, ну, пусть стовратных, один князь, по имени Рампсинит, третий из носивших его. Богат он был несказанно, Луту много продавали хлеба в иные страны, оттого и злато текло к параону рекой. Да и сейчас продают немало, хороша у них земля! Уж и не знал Рампсинит, куда его еще прятать, не посреди ж двора деньги держать. Но и хоронить вдали от палат не желал — боялся, как бы не обокрали. Да и деньги все время под рукой держать хотел — купить чего, ссуду дать, опять же — вернул с приростом — положил обратно!
И повелел князь сложить каменное хранилище, прямо у спаленки Рампсинита. Случилось так, что Локи попутал зодчего, один камень оставил строитель незакрепленным, хоть снаружи и не видать. Перенес князь в ту сокровищницу все золото. А зодчий долго маялся, все мечтал хоть малую толику злата похитить, да боялся. Потому и помер раньше положенного. А перед смертью признался двум своим сыновьям , носивших имена Агамес и Трофонес, в содеянном. Мол, я не попользовался — так хоть вы поживите в богатстве!
В первую безлунную ночь направились молодые люди к сокровищнице. Покойный отец описал заветное место в стене, нашли его сыновья, вытащили камень, в образовавшуюся дыру узкую пролезли по очереди — один сторожил наружи, пока другой средь горшков с монетами хозяйничал. Набрали братья золота, сколько смогли, да решили, как у воров в первый раз водится — мол, больше никогда!
Деньги улетели быстро, тратить — не зарабатывать, тут особого ума не надо. Прогулялись братья к сокровищнице еще разок, потом — повторили и в третий. Так и подворовывали, пока князь не стал замечать — хоть злата и добавлял — а больше не становилось, даже кое-где поуменьшилось. Начал Рампсинит в своей спаленке сторожить — сам, потому как никому не доверял. На беду братья в ту ночь еще сокровищницу почистили. Утром смотрит параон — золота в некоторых кувшинах явно меньше. А единственный ход в казне — через спальню. Будто духи бесплотные золото таскают. Другой бы так и решил, на колдунов все списал, но не таков был Рампсинит. У них, на Черных Землях, издревле параон богом числится, да не только народ его таковым почитает, но и сам владыка в то верит. А коли я бог, подумал Рампсинит, то меня злые духи убояться должны. Стало быть — не существа бесплотные, а люди зло вершат. Да, и к слову сказать, зачем духам злато?
Быстро наделали ковали ловушечек медных, капканов, как на крупного зверя, расставил князь охотничьи хитрости между сосудов с деньгами, да начал ждать. Прошел месяц, вновь не взошла на черном небе Ночная Хозяйка. Пришли воры, за деньгами полез Агамес, а Трофонес — сторожить остался. Попал воришка ногой в один капкан, рукой — в другой, да так — что не выбраться. Понял Агамес — все одно пропадать, да попросил брата — отруби, мол, мне голову, что б двоим не пропадать! Может, и не просил того Агамес, но Трофонес именно так потом рассказывал…
Подивился Рампсинит предусмотрительности вора, голову подельщика с собой унесшего. Что тут сделаешь? Задумался владыка, и вот чего придумал. Повесили обезглавленное тело на видном месте, а вокруг стражу поставили, приказал им Рампсинит — коли кто оплакивать будет — хватайте!
Узнала о том мать Агамеса, поплакала дома, да стала требовать от Трофонеса вернуть тело брата. А не то, мол, пойду, да все расскажу! Недолго думал вор, быстро изготовил все необходимое.
А страже, в коей наемники из других народов служили, скучно… Жара, зной. Делать нечего. Только что зевать, да мух давить. А тут — едет прямо на них осел, мехами нагруженный. Хозяин неловкий, что-то поправить в поклаже попытался — тут узел и развязался, из мехов, сразу трех — льет алое винцо прямо на землю, аромат вокруг пьянящий…
Окружили стражники осла, кувшины подставляют — все одно добро пропадают. Хозяин на них — чуть не с кулаками, ругается. Помогли наемники управиться с бедой, все крепко-накрепко перевязали, да начали дармовщину пробовать, даже самого хозяина угостили. Посидели, поговорили… Ну, за выпивкой друзьями становятся быстро, выпили за здоровье хозяина, да за то, чтобы вино из мехов больше не проливалось. Тот, в ответ — еще один мех притащил, не пожалел. Напились стражники допьяна, жарища — не нашей чета, быстро сон сморил добрых молодцев. Ну, а хозяин — им был, как ты уже догадался, Трофонес — обезглавленное тело снял, да домой отвез. Да еще и стражников наполовину обрил — на память!
Обидно стало Рампсиниту — ведь по второму разу его обставили! Долго думал параон, и так прикидывал, и эдак… Позвал дочь свою, да велел идти ей в Храм Любви. Обычай был у народа луту — жрицы могли за любовь что-то необычное требовать. Кто — монету, кто камень, кому что по вкусу. Княжна же объявила, что платой ей будут необычные истории, всяк, кто к ней за лаской придет — таковую расскажет.
Понял Трофонес, что это ему вызов, да не смог удержаться — поверил в свои силы. Оделся вор в плащ, а под материю спрятал руку покойного брата, по плечо отрубленную. Возлег Трофонес с княжной, да честно рассказал, как голову брату рубил, да как стражу опоил. Засмеялась дочь параона, а хитрец ей руку мертвую в ладошку подсунул. Схватилась княжна за пальцы неживые, да стражу звать — мол, держу вора! А Трофонес, тем временем — наутек.
Ничего не сказал владыка, только за голову схватился. В третий раз его надули, да как! Если в первый раз — по необходимости, во второй — по долгу, то ведь в третий — просто в честном единоборстве, вызов принявши. Продолжать поединок — только позора хлебнуть. А Рампсинит умен был, недаром при нем Черные Земли богатели, как никогда прежде. И принял параон вот такое решение. Велел объявить по всем Фивам, что дарует прощение вору-хитрецу, если тот добровольно к нему явится.
Подумал Трофонес, все взвесил. И то припомнил хитрец, что параон слова не нарушал! Отправился Трофонес к владыке, во всем признался. Рампсинит даровал ему прощение, потом, собрав ближних своих, да послов иноземных, объявил — мы, мол, луту, самый мудрый среди народов, а этот человек, Трофонес — самый хитрый из нас. А как поступит в таком случае владыка мудрейшего из народа? Конечно же, наградит и приблизит к себе такого человека. И отдал Рампсинит воришке свою дочь в жены. И славили в народе мудрого повелителя, кто знает, не окупилось ли злато похищенное сторицей тому параону?
