— Не понял, объясни!
— Понимаешь, вот черепа, их хранят вместе с бессмертным стариком. Стало быть — не простых людей. Предположим — князей… Причем, княживших до старости!
— Дурнями княживших? — напомнил Младояр.
— Вот-вот, каждый княжил лет по пятьдесят, их там — больше сотни, итого — пять тысяч лет проходят, один властитель сменяет другого, но то — не подлинные князья, подстава. Показать народу, жертвы какие богам принесть… А подлинные властители — другие. Так?
— Может быть, может… — ответил за княжича Иггельд, лекарь явно заинтересовался ходом мыслей мудреца.
— А вот этот Свагешт, он ведь здесь лежит, предположим, не менее двух десятков тысяч лет. Почти бессмертный. Так?
— Так, — откликнулся княжич.
— Ну, если он в домовине пролежал две тьмы, отчего же не предположить, что и до этого он жил долго, скажем, тысяч пять…
— И был тем самым подлинным властелином, по приказу которого… — молвил Иггельд, хоть и не договорил, но и Младояра озарило.
— Тогда Свагешт — страшное чудище, — тихо прошептал княжич.
* * *
Лампада давно затушена, а Младояру — редкий случай — не спалось. Изрядно наворочившись на лавке, юноша встал, прошелся по палатам. Наставника обнаружил по легкому храпу. Подошел поближе — храп сменился ровным дыханием. Просто так к старому воину не подобраться, даже когда он крепко спит.
— Чего, Млад, бродишь? — спросил Иггельд недовольно, кто же любит, когда средь ночи будят, — Приснилось что?
— Да я и не засыпал.
— Чего так?
— Вы тут с Веямой меня страшными страстями забросали, потрудились, я вот все думаю…
— Себя на месте древнего представляешь, али вдруг наколдует чего?
— Да нет же, я не о том. Вот ты всегда, когда объяснить чего хочешь, или предсказать — два предположения делаешь, иной раз даже больше. А тут приговорили — мол, Свагешт этот — жил пять тысяч лет, да все эти годы калечил народ… А я сразу не сообразил, вы меня совсем задавили…
— Лучше скажи — крутенец задним умом крепок!
— Я вот о чем. Может — и впрямь князей калечили, ума лишая. Служили те властители жертвой богам, или еще что-то такое. А потом пришел ведун, да сказал, что не надо больше никому голову дырявить, я, мол, один за всех жертвой стану, ради того готов залечь в домовину на веки вечные…
— Забавно, да верится с трудом, — голос наставника продолжал оставаться недовольным, — шел бы ты спать, Млад…
— А я вот еще чего думаю… Наш народ помнит предков своих, хранит в памяти, как пришли сюда тьму лет назад, двенадцать тысяч весен помнит, а дальше — пустота, будто и не жили вовсе. Вот и пирамиды в стране Кеме двенадцать тысяч лет стоят. И Великие Камни… Сколько ни слышу, ни читаю — все на двенадцати кончается!
— Отчего же, в той же Черной Земле жрецы хвастают, что аж сорок тысяч лет записи ведут…
— А кто те записи видывал? Книги их все — переписанные. И кумиров новых сооружают по старым. Даже самой древней книге Тота — и той, сами же луту гордятся — двенадцать тысяч…
— Ты о том с Веямой поговори, он — знаток, получше меня все знает! Я одно слышал. Те пирамиды, что в горах Крыши Мира запрятаны — куда старше…
— И строили их не люди, а боги-гиганты-змеи крылатые, — в голосе Младояра, разносившемся по палатам во тьме, сквозила насмешка, — я не к тому речь веду!
— А к чему?
— Сами же говорили, раз живем здесь, на этой земле, двенадцать тысяч лет, и никаких Свагештов, да князей с головами продырявленными не помним, вывод: это захоронение древнее.
— Ну, еще бы, раз и дух-лампа, считай, погасла, — подтвердил ведун.
— А еще много тысяч лет здесь льды по всем землям лежали! Получается, я уже уяснил — много больше лет, чем на каком-либо свитке записано. Вот я и думаю — у нас в руках единственный свидетель далеких времен, кроме него — и нет ничего. Выходит — бесценен Свагешт?
— Угу, он тебе такого нарасскажет, уши развесь, рот открой — подкинет великих истин, два дня отплевываться будешь!
— Может, миссия у него такая — принести нам знания об ушедших эпохах? — продолжал мечтать княжич, — Сколько же всего он рассказать может! Какие люди жили, как одевались, в одежды тонкие, иль шкуры грубые, что на полях росло, какой скот пасли. Небось, таких зверей помнит, гигантов… От них только кости остались. И знания древние — все при нем, как по воздуху летать, как с богами говорить…
— Да он, Свагешт, небось, только и мечтает, что еще кому дырок в голове понаделать, — оборвал сладкие грезы юноши старый скептик, — иди почивать! А коли не спится, поймай молодицу, а нет девицы…
Младояр окончательно разобиделся. Наставник его не понимал, что ни скажешь, один ответ — пошел спать! Может, и впрямь пойти побродить, кого словить, потискать — кто и сам того желает? Тут же вспомнилась Сойка, ее большие глаза. Вроде измены получится. Хотя кто она ему? Но все равно… Нет, пожалуй — надо попробовать еще раз заснуть!
* * *
Караул в пещере сменился уже пару раз. Дружинники откровенно зевали, недоумевая — и чего сторожить этого крепко-накрепко привязанного, сушеной рыбе подобного… Вскоре заскучал и Младояр, заявившийся в пещеру ни свет, и заря. Веяма продолжал учить Свагешта языку внуков Сварожьих, Иггельд понаблюдал немного, да пошел прочь, мол — больные ждут.
Младояр, дабы не терять времени зря, решил рассмотреть то, что осталось в домовине. А именно — одежду Свагешта, да два предмета, что зажимал древний в ладонях. По просьбе княжича прозрачную крышку сдвинули — помогли оставшаяся пара «нехилых» молодцев, остальным нашлись иные дела, поважнее, чем торчать в пещере. Веяма не возражал, бросил только — одежду трогай, а к серебряным реликвиям не прикасайся!
Сразу сильный запах уксуса в нос — Иггельд не пожалел кислоты, стремясь изничтожить зародыши болезней, кои могли притаиться в складках древней одеяния. Княжич потеребил хитон, пощупал между пальцами. Краски выцвели, но — сама ткань! Ведь и одежда из льняного волокна, и шерсть, и шелк, даже то, что соткано из хлопковых нитей — любое полотно быстро ветшает. А эта — сохранилась. Конечно, если пропитать смолой, другое дело. Но это сукно — мягкое, тонкое, шелковистое. Нет, не пропитано оно ничем. Таковым уродилось — вечным. Кстати, что же это за ткань? Не шерсть — точно, не лен… Похоже на шелка хуасей, но — потверже. Тот шелк, что привозят из стран желтокожих людей, от других тканей тем и отличается, что на нем вши не живут. Так, посмотрим. Нет следов насекомых, нет гнид, чистая материя. Хотя, ежели все чистое в домовину заложить, да плотно закрыть — откуда кровососам взяться? Из ничего ничто не появляется — эту истину княжич усвоил накрепко! Край одежды обметан, стежки ровные, один к одному, будто и не рука портного работала, а игла — сама!
— Что такое интересное, Млад? — Веяма краем глаза приметил, что княжича что-то заинтересовало.
— Шитье больно ровное, один стежок к другому, я такого не видел. Волшебная иголка, что ли?
— Лет двадцать назад жил в славном граде Александрии один умелец, — ведун повернулся лицом к юноше, невесело усмехнулся, — соорудил он из колес да шестеренок механизм хитрый, в нем игла сама шила, да еще и полотно подтягивало… Быстро да ровно!
— И где этот чудесный механизм? — так и подскочил на месте Младояр.
— Разломали ту чудную машину, а умельца побили чуть не до смерти…
— Кто? Почему? Не слышал я, что б на Александрию враги нападали…
— Да портные ночкой темной собрались, да порешили дело. Не нужна им такая машина, только заработка лишит, сам подумай, коли один работник за пятерых справляется, остальным четырем что? По миру идти… Так вот! — закончил мудрец.
Младояр все возился с одеждой. Застежек не нашел, все на завязочках. Покрой простой. Ткань — неизвестна, походит более всего на шелк. Шита иголкой, ведомой не пальцами человеческими, а чем-то иным, возможно — хитрым механизмом, вроде того, о котором только что поведал Иггельд.
Теперь эти два серебряных предмета. «Нет, ошибка!» — одернул себя юноша, — «Правильно — два изделия из металла серебристого цвета». Опасны ли они? Вот крестик с кольцом, его почитают жрецы Черной земли, кажись, анком зовется. А вот малый флакончик, что в нем? Может, чудище бестелесное засело? Или яд? Лучше руками не трогать. А вот крестик — можно. Младояр потянулся, было, рукой к реликвии, но тут же отдернул назад. Зачем рисковать? Княжичу вспомнился сказ о мече с хитрой пружинкой да скрытым лезвием, кто чужой брал такой в руки — без пальцев оставался. А вдруг тут иголка какая с ядом?
