Тут я и понял, что настал мой час. Раз лестницу не убрали — стало быть, в большой доме никого не осталось! Выждал я, чтоб хозяева подальше отошли — да и забрался по лесенке вверх. Трус я, да вот осмелел почему-то! Может, от криков истошных и сам свихнулся…
Быстро шмыгнул внутрь — там палаты с дверями, как в хорошем тереме, да стоны из-за дверей. Окон нет, если б не та дырка, через которую сюда залез — и вовсе темень была б. Открыл ближнюю дверь, оттуда голосов не доносилось. Светит свечка белого воска, полумрак, посреди — висит паренек незнакомый моих лет, вниз головой подвешен. Харю раздуло, аж кровь выпирает из вен застойная, синяя. Глаза открыты, на меня смотрит, да чую — не видит. Выскочил я из комнатенки, да в другую дверь. Там тоже свечка… И мальчишка висит, стон раздается, я поначалу не понял даже, на чем! Голенький, а ремни — вроде прямо от спины к потолку натянуты. Пригляделся — да ведь ремни прямо в тело, под кожу продеты, на живом висит. Стою — не жив, ни мертв, да все больше понимаю. На спине у парня — две раны от шеи до зада, широкие — то кожа вырезана. На ремни… И на эти ремни же — дав и подвесили…
Рядом ножи лежат, схватил один — острющий! Зачем взял — не знаю, может — хотел парня освободить, да только — услышал за дверьми скрип половиц. Хозяева вернулись. Я так, с ножом в руке и выскочил, а навстречу, видать, только в дыру пролез, кряхтит — тот безносый.
— А ты откуда? — вытаращился на меня, а я — на него, как заметил, что и язык раздвоен, что у гадюки, и вовсе оцепенел, — Кто тебя привел?
Только это меня и спасло — безносому и в голову не пришло, что я сам сюда забрался, решил, видать — привели очередного мальчонку, да плохо заперли, непорядок… А потом он глаза опустил, нож в моей руке приметил, да как заорет.
— А ну, отдай!
А у меня в глазах все тот паренек, что на ремнях из собственной кожи подвешен. Нет, что угодно — но такого с собой проделать не дам! Опомнился я, да смекнул, как обмануть безносого. Протянул, было, нож — отдаю, вроде, тот — руку вперед, а я — по ней и резанул. Тот опомниться не успел, а я — налево скок, да ножом ему в бок! Страшила за рукоять руками, вынуть хотел, ему не до меня. Я — в дыру, смотрю — по лестнице один из тех, кто мальчишек приводит, мне навстречу забирается. На меня глаза круглые вытаращил, видать, решил — один из мальчишек убегает.
— Стой! — Кричит.
Я так на землю и срыгнул, перекатился, да прямо под ноги еще одному… Он уже и руки протянул грязные, на мизинцах — кончики отрублены. А я, как лежал, ногой ему меж ног! И бежать, не оглядываясь. Те — за мной, кричат, проклятья сыпятся. Ногой в тисовый омут, перепрыгнул, ядовитой водицы зачерпнул — и дальше побежал. Ну, а преследователи тиса побереглись, пока воду обегали, там еще и кусты колючие… Долго я бежал, оглянуться боялся, что в след кричали — не слушал. Так жив остался. И ушел подальше от Гремячей речки. Долго потом ходил по лесам. Что с тем безносым сталось — не знаю, выжил, нет ли…
* * *
— Так что же, ты, Грыжатка, так и не стал мужчиной? — улыбнулся Иггельд.
— Стал, — покрутил головой грибной тать, — долго бродил, пока люди добрые не подсказали дороги к избенке одной яги. Доброй слыла, всем имена взрослые дарила. Она старая совсем была, глухая, я раза по три заветные слова прямо на ухо ей кричал! Да какая там банька, только и побрызгала меня водицей, парой щепоток навьей пищи угостила, зато на то сальце, что я принес, прям накинулась. Три кривых зуба во рту, а враз сжевала. Ну, как положено, мне плечико пожевала, а как «съела», так имя дала, какое — не скажу!
— А Грыжатой тебя с чего прозвали? — спросил княжич.
— То другая история, не для твоих ушей, отрок! — огрызнулся разбойник, — Да я пошел…
— Доброй дороги, боги в помощь! — пожелал лесному бродяге Младояр, совсем не обидевшийся — есть же вещи, о коих рассказывать не охота, да и ни к чему.
— И вам, вои, Сварог да Макошь в помощь, а Влесу — без гнева…
* * *
— Жуткий сказ, — признался Младояр, когда «воины княжьего рода» остались одни, — я о таком не читал. Зачем же так мучить мальчиков? Что за обычай такой?!
Тропинка расширилась, жеребцы шли голова в голову, можно было спокойно поговорить. Тем более, до заката оставалось еще немало, сверху не капало, да и любая дорога укорачивается, коли ведется разговор в охотку.
— Не нам обычаи менять, — осадил княжича лекарь, — довольствуйся хоть тем, что этот путь не для тебя. И, как я понял, не для всех…
— Ты не ответил!
— А был вопрос?
— Да. Я спросил — зачем? Ведь под каждым обычаем зерно разума!
— Почти все народы, празднуя повзросление отрока, подвергают тело нового мужа боли, только все по разному. Для одних — это настоящее испытание, скажем — для племен, занимающихся охотой. Не стерпел боли, закричал — оставайся еще год ребенком, без права перейти в мужской дом, а уж о том, чтобы жениться — и разговору нет. Это еще хорошо, иных струсивших в девичье платье наряжают и того, женским делом заниматься заставляют… На целый год. А вот у тех племен, все мужи которых — воины, смелость пытают, умение боль переносить — как себя поведет, сколько выдержит, соответственно и место займет, отличившийся — над всеми другими юношами малым воеводою…
— Не о том разговор, — стоял на своем княжич, — тех обычаев — море бескрайнее, н они — разумны. А вот зачем пытать так, что умереть можно?
— Иные племена людские устраивают испытание для того, что б волю богов прознать — Судьба ли мальчику жить, или умереть должен. Бывает — и без пытки болью. Просто надо прыгнуть — меж отравленных кольев, иль какие лепестки священные не потревожить. Иные — со змеями ядовитыми играют, счастье — у нас окромя гадюк ничего не водится, вот на юге, там…
— Отвлекся, наставник, — осадил ведуна Младояр, — про змей чужеземных — потом!
— Не пойму, о чем ты меня пытаешь? — рассердился Иггельд, — Я же не отрок, а ты не Самый Великий Колдун!
— Я же объяснил, что хочу знать, а ты не понимаешь.
— Если получаешь не тот ответ, ругай себя — стало быть, неверно спросил!
— Ладно. — признал правоту наставника княжич, после чего немного помолчал, жеребцы прошли сотню саженей, за это время Младояр сумел сформулировать вопрос, — Мне показалось, что те испытания, которым подвергал друзей Грыжа Белый Ведун, не только запредельно суровы, они еще и бессмысленны для молодых парней, становящихся юношами. Ведь колдун не стремился убить мальчиков, здесь не было признаков отбора, как ты сейчас сказал — насчет воли богов. Еще раз — смысл? Я не нахожу ответа.
— У тебя нет ответа, а у меня — целых два. — оказывается, Иггельд уже поразмышлял, предвидя суть вопроса воспитанника. Возможно, ведун просто заставил, заодно, привести беспорядочный рой мыслей в голове отрока в стройный, подобно воинскому, ряд. — Итак, первое. Долго продолжающаяся, близкая к нестерпимой, боль может привести к двум результатам. Первый — особое телесное состояние, когда кожа бледнеет, покрывается холодным потом, сердце бьется быстро, но пульс очень слабый. Тоже самое случается со многими тяжелоранеными после боя. Обрати внимание — не сразу после ранения, а чуть погодя. Помогает опий, согревание… Так, оставим лекарские дела. Если юношу доводят до такого, скорее всего, он — умрет. Смысл тут — отсеять тех, кто не перенесет ранений. Другой исход долгой чрезмерной боли — юноша как бы уходит в другой мир, ощущая себя в яви лишь равнодушным свидетелем мучений собственного тела. Боль как бы уходит. Нередко дух долетает до врат нави, испытуемому являются души предков… Переход от мальчика к юноше — это временное посещение нави, причащение тем светом. Ну, у яги причащаешься навьей пищей, получаешь тайное имя, по которому тебя знают только в мире духов, да в княжестве Вия. Повторю первый ответ. Причащение к нави с помощью боли.
— А второй?
— Второй, увы, касается нас непосредственно, — громкий стариковский вздох, — ты совершенно правильно вцепился в этот обряд, молодец! Дух испытывающего беспримерную боль мальчика может не уйти слишком далеко, опытный колдун не допусти этого. Отрок беззащитен в такой момент не только телесно, но и духовно. Избивая, мучая до полного отупения, ведун может затем оставить уже в душе мальчика своего рода надпись, внушить страх на всю жизнь, застолбить место бога… Короче, если в дальнейшем от мальчика, ставшего мужем, даже стариком с внуками, что-то потребуется — колдуну стоит слов сказать — и тот, кого Белый Ведун мучил, на ремнях из собственной кожи подвешивая, все исполнит. Теперь ясно?
