— Да, тут дух стоит особенный, — кивнул лекарь.

— А что так пахнет?

— Кто ж его знает? Может, из-под земли чем несет…

Дорога постепенно превратилась в еле заметную тропку, пару раз пришлось продираться сквозь свежие заросли. По всему видно — ходят этой дорожкой нечасто…

— И разбойники тут, видать, худые, — высказался Младояр.

— Отчего ж? — на этот раз наставник не ухватил хода мыслей княжича, — Ты все о запахе, голод отбивает?

— Да нет же, я о том, что не ходят этой дорогой. А коли нет путников — с чего татям жиреть?

Прямо из-под копыт выпрыгнул серый отъевшийся зайчара. И — наутек.

— Вот и ответ! — подмигнул старик.

— Ага, вот и я думаю, не пора ли заморить червячка?

Путники спешились, разложили на зеленом мху скатерть, из котомки появилась снедь — хлеба нетронутый пока каравай, печеная свинина, головки лука… А что еще человеку надо, что б сытно и вкусно наесться?!

— Глянь, Млад, а вон — лихой человек, — негромко заметил Иггельд, не сделав при том никаких телодвижений. Понятное дело, боялся спугнуть.

— Где?

— Слева от тебя, в полусотне саженей, прячется за молодой елью, что рядом с наклоненной сосенкой.

— И впрямь, тать… С дубиной, и с ножом, — восхитился княжич, — он что, специально показывается, заманить хочет? А там еще прячутся?

— Других пока не заметил, — пожал плечами старик.

— Я его стрелой сниму! — похвастал княжич, — На спор?

— Может, лучше позвать да угостить? — предложил Иггельд, — Небось, давненько хлебца не пробовал…

Младояр привстал и помахал рукой разбойнику. Через несколько минут лесной человек уже угощался с «княжеского стола». Против ожидаемого, от него хоть и несло немытым телом, но не шибко, не более, чем от иного торговца на рынке. Разбойник был худ, лет тридцати. Простая рубаха, порты, бос…

— Чем промышляем? — спросил разбойника Иггельд.

— Да грибки спасают, только ими живем, — признался лесной человек, — и самому поесть, впрок насушить, а как наберется — продаем.

Котомка разбойника и впрямь оказалась битком набита белыми грибами — все боровички один к другому, едины по размеру, ни одного перезрелого или червивого. Лесной человек явно не врал — так берут на продажу, для себя — чего ж вымеривать?

— И долго копишь?

— Как мешок с меня сухих наберется…

— Сам на торги ходишь?

— Нет, тут на опушке, где дорога раздваивается, есть место договоренное, там купчины ждут. Опять же, чего подкупить…

— Место договоренное, это — где не грабят? — подмигнул ведун.

— Кто ж рубит сук, на котором сидит? — равнодушно бросил лесной человек.

Толку от дальнейших расспросов не было. «Грибной тать», назвавшийся именем Грыж, хоть и хаживал по всему необъятному Алину лесу, но в редкие селения заходить избегал, предпочитая одиночество, а общения на «договоренных местах» ему вполне хватало.

— А слышал ли ты, Грыж, о Белом Ведуне? — спросил Иггельд.

В серо-голубых глазах грибного татя мелькнул страх. Промолчал.

— А сам ты из каких краев родом?

— Зачем вам Белый Ведун? — переспросил Грыж, — Вроде, княжеского рода, кольца златые в ушах, а колдуна ищете?

— А ты бы не советовал? — прищурился ведун.

— К нему как ни подойди, все одно — плохо кончится. С подношением пришедши, даже ежели он исполнит просимое… Все одно — обернется против! Поезжайте, добрые люди, назад, живы останетесь и здоровы.

— Ну, положим, в конце концов все равно умрем, — бросил Иггельд насмешливо, — вот только странно, как я понял, ты сам под Белым Ведуном ходил, а нам такие советы даешь. С чего бы это?

— Я человек свободный, да с вами хлеба поел… Вашего… И зла вам не желаю…

— А коли мы сбираемся того Белого Ведуна слегка укоротить, ровно на головушку? — задорно бросил Младояр.

— Тем хуже для вас, — вздохнул тать.

— Скажем, мы и впрямь за тем идем, — голос Иггельд был тверд, — ты бы нам помог, или помешал бы?

— Я бы помог.

— Стало быть, не жалуешь колдуна?

— Да.

— Ну, так помоги.

— Чем?

— Расскажи все, что знаешь о нем.

— Я мало чего знаю, — развел руками Грыж.

— Раз невзлюбил, стало быть — есть за что, — рассудил ведун, — так расскажи —как!

Родителей я не помню, прижился сироткой у добрых людей, с младых ногтей отрабатывал свой хлеб, как мог. К двенадцатой весне ходил в подпасках. Мальчишек, которым исполнялось тринадцать, уводили куда-то. Месяц, а то и три их никто не видел. Возвращались они уже какими-то другими, почти не улыбались. Мои сверстники пытались их выспрашивать, ответ один — сами, мол, все узнаете. У меня было двое приятелей, оба старше меня. Сначала забрали одного, Чуху, он вернулся через три месяца, встретил меня — как чужого. Потом ни с того, ни с сего избил меня… Потом увели другого моего друга, Крыска, он так и не вернулся. Я спросил у Чухи, тот ответил, как сплюнул — «Не Судьба».

Между тем, приближался и мой срок. Я все думал, что там такое — как мальчишек делают мужами? И боялся. Если Крыска, у которого отец слыл мужем уважаемым, что в воду канул, что же ждет меня, сирого? Ночами я не мог заснуть, представляя все более страшные сцены, ведь мальчишки — те, кто еще не бывал там — чего только не рассказывали. И еще я случайно увидел Белого Ведуна, он проезжал по какой-то надобности нашу деревеньку. Кажется, он заметил, вернее — почуял мой взгляд, и на мгновение наши глаза встретились. У меня так ножки и подкосились. Верно, это меня и спасло — теперь-то я знаю много, это мальчишка может смотреть куда угодно и на кого угодно, если же муж посмотрит в глаза — то вызов. А я уже приближался к тому возрасту, ночью баловал во всю. Вот я и думаю — когда я под взором Белого Ведуна на землю присел, колдун, небось, успокоился за меня…

А вот я не мог найти себе места. К тому же слышал я, что сиротки, повзрослев, нередко сами из дома уходят. Так что мне терять? И я решился нарушить обычай. Как раз пришло время одному пареньку с хуторка в трех верстах от моей деревеньки. Ну, я уже пригляделся, знал — кто забирает. Как те люди мимо нас прошли, я тут же — ноги в руки, хлеба в котомку, да другой дорожкой — к хуторку. Высидел в кустах, дождался — увели мальчишку. Я следом, шагов двести-триста держал, за кустами зелеными прятался. Как сейчас помню, сердце билось, едва из груди не вырывалось. Ежели поймали б тогда — убили смертью лютой. Но я осторожный, да и везло, видать. Или — Судьба…

Шли долго, но я лес знал, и сейчас ту дорогу показал бы! У Воронева камня, что на излучине, свернули тропкой налево, в самую чащобу. Я — за ними, вот чудеса — за буреломом — вишни посажены, как раз белыми цветами покрылись. А дальше, за священными деревьями — то ли озерцо, то ли прудик, с тисами. А за Виевым деревом — большой дом, ни дверей, ни окон. Покричали те люди, что мальчишку привели, сверху, а было в том доме два пола, открылось окошко потайное, спустили лесенку. Поднялись по ступенькам со скрипом — аж мне слышно. А я притаился, схоронился, решил выждать, сколько смогу. Не прошло и часа, как из большого дома крики донеслись, точно режут. У меня — мороз по коже. А там все кричат и кричат, я прислушался — не один мальчишка орал, два голоса точно, а может — и три. Так я и просидел у того дома день, заночевал прямо в лесу, потом еще день сидел, и еще… Хлеба по чуть-чуть только кусал, попить — к речке бегал, само собой, из тисового омута не пил. И все три дня — крики истошные…

А на четвертый день к большому дому Белый Ведун приехал. Уж как я хоронился, он ведь — все чует! Пронесло меня, не заметили. А как хозяин наверх забрался, тут такой ор занялся, хоть ухи затыкай. Так до вечера продолжалось, а как солнце зашло, лесенку опустили. Смотрю — спускается Белый Ведун, злой-презлой, а за ним те люди злые, рожи красные, потом — спускают сверху тело мальчика. Понял я тут — мертв, замучили до смерти. Куда они бездыханное тело понесли, не знаю — побоялся следить. Гляжу — позвал Белый Ведун еще кого-то , показалась наверху рожа жуткая без носа, без ушей, веки вывернуты, аж синие. На шее оберегов — дюжины дюжин! Верно — тоже ведун, точно — заглавный в большом доме. Белый Ведун страшилище за собой зовет, а тот на лестницу показывает. Ну, главный хозяин прикрикнул, да махнул рукой, мол, не все ли равно, да — прочь. Страшилище послушалось, вслед зачастил, ноги в раскоряку. А лестницу так никто и не убрал.