— Это вряд ли, — махнул рукой паренек, — он ведь брата зачем убивал? Чтобы ведуном слабым не ославится. А зачем ему сильным выглядеть? Чтоб народец за Гремячей в повиновении держать. Стало быть — стремится к власти, подобной княжеской. А такие за жизнь обоими руками держатся!

— О мудрец! — деланно поклонился Иггельд, потом добавил обычным тоном, — Видишь ли, власть верховного жреца у малых народов, в особенности у тех, кто живет дарами леса — она повыше власти вождя. Ты еще много не знаешь, я расскажу когда-нибудь, как принимают в мужи в затерянных деревнях, и кто этим занимается…

— Если Белый Ведун всех мальчиков во время обряда усыплял, да шептал…

— Если бы только усыплял!

— Расскажи!

— Потом, как-нибудь, я же сказал, — мотнул головой лекарь, — да и потом — чую, еще побываем в его владениях, сами и поспрашиваем.

— Хорошо, продолжай насчет путей!

— Второй путь — из Крутена в края иные, где мы его не достанем.

— Я его везде найду! — Младояр вскочил в возбуждении.

— Спорить не стану, но — согласись: одно дело достать его на земле Крутенской, совсем другое — за Святыми Горами?

— Да, конечно… — сник княжич, но тут же спохватился, — Нет, никуда он не уедет, за Гремячей речкой он — князь, а за святыми горами — простой перехожий!

— Третий путь — в свои леса…

— Но ты же сказал — к Дубу?

— Видишь ли, он отправится домой, под защиту своих, если не получится ничего другого, — объяснил Иггельд, — а пока у него еще пути есть. Сколько — не знаю, но, поставив себя на его место, мыслю — проще всего стать князем Священной Рощи.

— И прожить там всю жизнь? — засомневался княжич.

— Вряд ли — так. Думаю — силы набрать, может, даже, прощения у князя получить — а потом лазейку найдет!

— Прощения он не получит.

— Неизвестно, всяко бывало. Судить простого человека — одно, жреца — другое, хранителя — это уж совсем особый случай. Скажем князю — либо прощение, либо красного петуха по Священной Роще пущу! Крутенцы враз сами взбунтуются, на коленях просить Дидомысла будут, сам понимаешь…

— Но ведь это кощунство!

— Белый Ведун уже давно не знает такого слова.

Священная роща.

Выехали, как и положено ведунам, к вечеру. Младояр ничего не сказал ни отцу, ни брату. Да и правду сказать, все давно привыкли, что эта странная пара мможет сорваться в любой момент с места и отправиться куда-нибудь. А потом, непременно вернуться!

Первые двадцать верст — хоть с закрытыми глазами скачи, езжено-переезжено! Остановились на ночлег, свернув с дороги к мало кому известному хуторку. От этой ночевки у Младояра осталось пренеприятнейшее впечатление — ведь он, как и наказал Иггельд, спал в кольчуге, и, соответственно, подкольчужнике и верхней рубахе. В поле, оно привычно, но летом на теплой печке…

Утром маленький отряд уже скакал по мало кому известной тропе, прямиком к Священной Роще. Есть дорога получше, сотнями тысяч ног да копыт утоптана, мостики через речки да ручейки положены, не езда — благодать! А так — и вплавь, и сквозь кусты колючие. Зато — всего лишь двадцать верст, на полном скаку — от силы два часа. К чему загонять лошадей? «Да и небо в облаках, все одно не поймешь, сколько до полдня» — рассудил Младояр.

— А твое деревце, вернее — дерево, оно тоже в Священной роще? — спросил княжич старика.

— С какой стати? — засмеялся Иггельд, — В Священной роще зарывают последы княжичей да купцов, ну, дружинников там… А я же деревенский, да и жили мы небогато. Куда уж отцу скакать за полторы сотни верст до Священной рощи. И к тому же я десятым младенцем родился.

— Значит, твое дерево — далеко на хуторе?

— У наших просто было — зароют кровавого ближняшку в лесочке, чтоб никто не видел — где, а сверху — саженец. И только подросшему сынишке отец то место покажет, даст к родимому деревцу прикоснуться. Если вспомнит, конечно. Ну, я-то запомнил место, где мое дерево росло…

— Почему росло? — попытался поправить наставника Младояр, — И сейчас растет — ты же живой!

— Проезжал я теми местами лет двадцать назад, заехал, взглянул. Давно мое родимое усохло, даже пенька не осталось.

— Как же так, ведь говорят — что с деревом, то и с человеком?

— Это из рода тех же поверий, что и «через три дня ты умрешь»!

Младояр задумался. Вот так, один раз за другим, все, во что верили люди вокруг, оказывалось пустышками. Сколько раз Младояру рассказывали, как заболевших сверстников «лечили», делая на родимых деревьях в Священной Роще надрезы, и по мере того, как зарастали те раны древесные, поправлялись и дети малые. Вот только Младояра никогда так не лечили.

— А у меня, Игг, я так думаю, нет родимого дерева? — спросил княжич.

— Отчего так думаешь?

— Да сколько ни болел, в Священную Рощу не возили…

— Ну, травки-то надежнее, — усмехнулся Иггельд, — только ты не ту думку думаешь…

— Нечего закапывать? Кровавого ближняшки не было?

— Ага.

Полдень еще не миновал, светило стояло пока довольно низко, в аккурат за спинами Иггельда и Младояра. На небе ни облачка, ветер разогнал утренний туман, горизонтальные лучи солнца высвечивали каждый лепесток, каждую веточку Священной Рощи, деревья как бы светились, пылали. Если б рисовать рощу маслом — так делать это надо именно в такой день и час. Или обождать пару месяцев, дождаться осени, раскрашивающей листья в цвета от рыжего до багряного? Нет, и так, когда все зелено — тоже прекрасно!

На фоне этой красотищи как-то нелепо смотрелись фигурки людей —стоящих в растерянности четверку горожан, молодых мужей, торговцев или ремесленников по виду. Двоих — жителей Крутена — Иггельд даже признал, вроде — лечил когда-то. В руках у молодые мужчины держали саженцы, глаза блуждали. Утро — как раз время сажать деревья новорожденным, да, видать, что-то не так…

— Что такое?

— О! Иггельд! — кажется, эти бедняги получили, наконец, какую-то точку опоры в неожиданно зашатавшемся окружающем мире, низкорослый молодой отец, рыжий, с какими-то забавными темными полосами на лбу — ну, точно гриб-рыжик, зачастил, — Там… Там… Какие-то живые мертвецы, в Рощу не пускают! С мечами…

— Сколько их?

— Четверо, и все — страхолюдные… — сообщил рыжий.

— Убить нас хотели, еле сбежали… — добавил другой парень, длинный и худой, верно взявшийся сопровождать друга в Священную Рощу.

— Держатся вместе? — уточнил Иггельд.

— Да, да!

— Пошли, — обрадовался Младояр, вынимая меч, — покажите!

— Не торопись, отрок, я кое-что приготовил тут, — старый ведун развязал мешочек, — запалите кто-нибудь факел!

— Факел? Днем?

— Я кое-что позаимствовал в Храме Огня, — Иггельд извлек, наконец, что-то похожее на смоляную грушу, с деревянной палочкой вместо черешка, — такого вы еще не видывали. Или струсили?

— С тобой пойдем, — ответил за всех веснушатый рыжик, продолжавший держать в руке саженец.

— Ну, так положи деревце-то, — велел старик, — не засохнет, обещаю — скоро ты его посадишь, и никто мешать не будет!

Наконец, огонь был разожжен, и небольшой отряд двинулся вперед, к роще. Когда до крайних деревьев оставались считанные шаги, перед крутенцами, как из-под земли, выросли четыре фигуры в необычайно грязных, будто год в земле провалявшихся, драных рубахах. Рты полуоткрыты, капает слюна. Глазницы загноенные, копошатся червячки вокруг ничего не выражающих белесоватых глаз. А вот ладони сжимают короткие железные мечи! «Тупые, небось» — почему-то подумалось княжичу.

— Прикрой глаза, — шепнул Иггельд, поджигая смоляную грушу.

Младояр чуть прикрыл глаза — и вовремя, неожиданно вспыхнул ярчайший свет, княжич не то, что никогда не видел, даже и не слыхивал о подобном. И тут же — громовой голос:

— Спать!

Младояр впервые услышал эдакий раскат изо рта наставника. А ведь всегда так тихо молвил! Да чего дивиться — ведь воеводой чуть не стал, а для главы воев глотка нужна еще та!

Окрик подействовал! И не только на тех, для кого предназначался. Двое горожан — длинный и еще один, лет тридцати, замерли на месте, впав в полудремотное состояние. Что уж говорить о живых мертвецах? Те, постояв чуток, завалились, как по команде, на землю.