— А и верно, сынок, — спохватился Дидомысл, вдруг став ласковым и каким-то беззащитным, — я ведь тоже руки опоганил… Пошли вместе!

Во время последней церемонии можно было плакать — ветер относил черный дым прямо в лицо стоявшему впереди Младояру. Где-то рядом стояли отец и брат, теперь уже единственный! Юноша не поднимал глаз, он так ни разу и не взглянул на самых дорогих ему людей. В жизни Младояра это была первая осмысленная потеря близкого человека. Мать он не помнил, она умерла, когда княжич родился. Конечно, Младояр понимал, что люди смертны, рано или поздно кто-то из близких умрет. Но то, что этим кто-то явится Гориполк, юноша, лишь чуть двумя годами старше его самого, княжич никак не мог предположить. Растерянность — и, одновременно, черная дума, камнем лежащая на сердце — не мог ли он, Младояр, сделать все по-другому, так, чтобы не стоять сейчас у погребального костра брата? Если бы он поехал тогда с Гориполком на охоту? Ну и что — горько подшутил над собой княжич — лежал бы сейчас без памяти на месте Бегуни… Но вот в ту ночь, с Иггом, вместо того, чтобы рассуждать о разных разностях, если бы только чуть раньше вспомнили о неутоленном чувстве мести Белого Ведуна. Эх, часом раньше… Какое там часом, и четверть часа оказалась бы достаточной, чтобы все повернулось по другому, они с Иггельдом ни за что бы не выпустили Гориполка из палат!

В отличие от воспитанника, Иггельд наблюдал церемонии почти равнодушно. Что есть жизнь, как не череда вот таких погребальных костров, уносящих, одного за другим, те лица, к которым привыкаешь за долгие годы. Когда-нибудь, может — уже скоро, и тебя унесет черный дым. Вот суетятся жрецы, говорят слова, которые ничего не изменят. Человека не воскресить, а от того, что сказать на прощание, уже мало чего зависит, если душа — далеко-далеко. Может, правду говорят, что люди были когда-то совсем другими, змеями или вовсе чудищами, но потом от них остались только души, долго искавшие нового пристанища. И вот, в незапамятные времена эти бесплотные духи нашли убежища в бренных телах, вроде того, в котором мается сейчас дух Иггельда. Мудрецы говорят, что тела наши совсем не подходят к душам, живущим в них, это — чужие тела. Но — ведь нет же других. И душа стремится к свободе! Вот сейчас, смешавшись с черным дымом, и дух Гориполка получил свободу. Если, конечно — рассуждал Иггельд — он не получил свободу в тот момент, когда остановилось сердце юного княжича, с последним вздохом…

Никто никого не выгоняет с обряда, так принято, даже когда костер догорает полностью, и даже тогда, когда собран пепел для Даны, можно еще стоять и стоять, хоть три дня и три ночи, как в старых сказках. Иггельд решил не уходить раньше, чем церемонию покинет Младояр, а княжич все стоял и стоял. Вот уже разошлась дружина, ушли князь и Крутомил, нарисовав пеплом лицах древние знаки, разошлись и волхвы. А Младояр все стоял и стол. Может — хотел сказать что-нибудь на прощание — наедине? Но нет. К удивлению Иггельда княжич опустился у костра — но не на колени, а на корточки, руки подростка погрузились в угольки, местами еще горящие. Малодояр долго перебирал еще теплый пепел, у Иггельда и в мыслях не было спросить воспитанника о цели такого странного занятия. Наконец, княжич нашел то, что искал, оглянувшись, Младояр убедился, что за ним не наблюдет никто, кроме наставника. Ничего не сказав, паренек спрятал находку куда-то за пазуху. Ушел…

Вечером Иггельд застал воспитанника за точильным камнем. Вот теперь Иггельду стало все ясно. Кость уже была наточена до остроты швейной иглы. Княжич действовал хоть и неумело, но аккуратно, не спеша, его губы шевелились, что-то приговаривая.

— На стрелу?

— Да, — буркнул Младояр.

— Чтобы брат отомстил?

— Да.

— Один за Гремячую собрался?

— Мое право крови!

Иггельд замолчал. Переубеждать мальца бессмысленно, раз уж задумал отомстить сам, даже не сам — ишь чего надумал, кость мертвеца, месть после смерти… Но не пускать же отрока одного? Да и у него, Иггельда, есть свой счет к белому убийце. Надо только объяснить княжичу так, чтобы он не смог отказаться…

— У меня тоже есть право, Млад, — молвил, наконец, лекарь, — право наставника быть там, где находится воспитанник. Надеюсь, ты не считаешь, что старый боец будет бесполезен?

Младояр почувствовал, как кровь приливает к лицу. Неужели он оскорбил наставника, в далекие времена — смельчака, подвиги которого на ратных полях дали право Иггельду — наравне с князем и воеводой — носить золотое кольцо в левом ухе… Правду сказать, ходили слухи, что в юности Иггельд особой отвагой не отличался, более того — был трусоват. Но вот однажды на него, безоружного,ннапал в лесу матерый волк. Иггельд в смертельной схватке убил его, получив множество ран. Согласно древнему обычаю, юноша разодрал грудь бесстрашного хищника, вырвал и съел волчье сердце. И уж потом — прославился подвигами на ратном поле.

— Извини, Игг! — Младояр никак не мог придумать, что бы такого добавить, наконец, сказал просто, — Выступаем завтра…

— Что это, Игг? — спросил княжич, разглядывая брошенную перед ним странную кольчужную рубаху, плетения мелкого, незнакомого. Металл белый, матовый какой-то, не железо, но и не бронза — уж точно. Да и брошена как-то небрежно, словно простая льняная рубаха. Младояр приподнял пальцами край кольчужки, та подалась легко, как будто весила во много раз меньше, нежели железная.

— Эту кольчугу ни один меч не берет, трофей юных лет, — просто объяснил Иггельд, — один недостаток…

— Коротка?

— Да, и коротка, но, главное — узковата, на отрока изготовлена, для воина бесполезна, если и натянешь, то не вздохнешь…

— А переделать?

— Она цельная, Млад, нет ни начала, ни конца, и ни одно колечко не развести, — сообщил ведун.

— Как так? Волшебная, что ли?

— Нет в ней никакой волшбы, но и нет на свете сейчас коваля, что б такую перекроил. Да и металла такого нет. Может и есть где, но я не знаю…

— И что?

— Как что? — пожал плечами Иггельд, — Носи, пока по размеру. Вот и пригодилась. Я, правду сказать, давно хотел тебя в нее одеть, вот только, понимаешь, вот ходили мы не раз на поле ратное. Будь ты в этой кольчуге расчудесной, порази стрела в грудь… Ведь попадала?

— Попадали, — усмехнулся отрок, сделав ударение на конце слова.

— И — ничего, а почему ничего? Потому что на тебе кроме кольчуги, брони железные… А будь ты в такой кольчуге, оно конечно, ни стрела лучная, ни болт самострельный ее бы не пробили, вот только…

— Что только? — юноша все никак не мог понять.

— Ребра бы тебе поломали, кольчужка-то хоть и тверже железа, да мягка, потому как из мелких колец!

— А сейчас, супротив ножей — в самый раз?

— Если брони наденем, по своему княжеству шастая, молва пойдет. А так — и не видно ничего, поверх кольчуг — рубахи, вроде и не на бой… Нас ведь с тобой не в первый раз увидят, подумают….

— Что по делам лекарским, али по волшебным местам!

— Вот-вот, — кивнул Иггельд, — а кольчужку не снимай, даже спать ложась, никогда!

— Даже если я на кого залезу? — хихикнул отрок.

— Нет времени более благоприятного, чтобы тебя прирезать, чем таковое! — торжественно изрек ведун, — И я тебе — запрещаю на все время похода, на девок глаз не пялить, под сарафаны не лазить, и, вообще… не лазить!

— Да ладно! — махнул рукой княжич, — Сколько до Гремячей скакать? Кажись, верст сотню всего?

— Верста версте рознь, хоть и в каждой тысяча саженей, — заметил Иггельд, — только путь наш лежит в иную сторону.

— Как? — удивился подросток., — Куда же тогда?

— К Извечному Дубу.

— Ну, к Дубу нас жрецы не пустят, — продолжал удивляться княжич, — или предлагаешь тех жрецов перебить, да самим хранителями заделаться?

— Нет, мы только издали них посмотрим… В глазки заглянем!

— В глазки? — Млад хлопнул себя по лбу, — Ну, конечно, в глазки!

— У Белого Ведуна сейчас много путей, — Иггельд, как будто, и не спешил, намереваясь разобраться во всех вариантах поведения врага, — Первый путь — в Навь…