белую кожу, не придаст ей сияние изнутри и не уменьшит рот. Но и таким чудовищем Дитрих себя не видел. В итоге, после нескольких неудачных фотографий, он перестал сниматься вместе со своим классом, чтобы не портить настроение себе, и не веселить одноклассников, ждавших промахов с его стороны.

Ланц искренне считал себя эстетом. Мог потратить астрономическую сумму на одежду и средства для укладки. Его выводили из себя непонятного вида личности, прикрывающиеся, как ширмой, словами о том, что внешность – не важна, намного сильнее всех интересует красота душевная. С таким раскладом он категорически не собирался мириться, потому что свою душу красивой не считал. От его выходок на ушах стояла вся школа, она же стонала на разные голоса после каждого выпада Ланца. Одна от ненависти и тщетных попыток сдержать, рвущийся наружу гнев, вторая от неописуемого восторга, сходясь во мнении, что Ланц – это нечто. Не всегда логичный и последовательный в своих действиях, грубый и временами откровенно омерзительный в своих поступках – все равно нечто. Просто потрясающий. И это восхищение со стороны окружающих было вполне закономерно, ведь людям свойственно ставить выше себя тех, кто может их унизить, возводя в ранг своих кумиров откровенную мразь. Дитрих с этим заявлением и не спорил. Наоборот, активно подтверждал. Да, да, он именно мразь, но мразь великолепная. Один из лучших образцов, а, может, и лучший.

Что Дитрих в себе, по

настоящему обожал, так это голос, который сложно было охарактеризовать каким

то одним словом. Да и не поддавался он однозначному определению. Не был чувственным, хрипловатым или же наоборот высоким и противным, как писк комара. Он был своеобразным. Дитрих восхищался звучанием немецкой речи, а собственный говор способен был слушать дни и ночи, иногда бросая заявления о том, что его судьба – это карьера популярного певца, который будет своим голосом возбуждать и приводить в состояние экстаза толпы людей.

От столь рискованного поступка удерживала лишь личная ненависть к поклонению. Дитрих сам никогда не перед кем не унижался, а потому и не выносил сопливого бреда, именуемого условно фанатской любовью. Она казалась ему до ужаса неестественной и надуманной, игрой в одни ворота. Ему претило столько внимания. Дозированное льстило, любовь, сметающая с ног, не вызывала ничего, кроме отторжения. Он не умел наслаждаться, глядя на орущую от экстаза толпу, скорее, наоборот, сие действо его отталкивало, заставляя кривить губы в презрительной усмешке. Одним словом, Дитрих Ланц был соткан из противоречий. Он думал одно, говорил другое, делал третье, и в конечном итоге приходил к выводу, что самым выигрышным был четвертый, задвинутый на задний план вариант, которым он так и не воспользовался. Но и того эффекта, что был произведен, хватало для чувства морального удовлетворения.

Что ждет его в новой школе, учитывая непримиримый характер, оставалось лишь догадываться. Скорее всего, на первом этапе его ожидало проявление недюжинного интереса со стороны учащихся, который затем или сойдет на нет, или же переплавится из восхищения в ненависть. Дитриху нравилось смотреть в перекошенные от злобы лица, чувствовать ярко

выраженные негативные эмоции, направленные в его сторону. Не потому, что он был мазохистом, а потому, что именно в ненависти была видна искренность со стороны окружающих. Никто из людей не умеет лгать в ненависти. В любви и дружбе многие умудряются вести двойную игру. Плавают во лжи, расточая нежные улыбки и слова, а потом, стоит только отвернуться, поливают мнимого друга грязью с ног до головы. Дитрих не любил быть голословным и старался не говорить того, о чем не знал, с чем никогда в жизни не сталкивался.

С предательством ему довелось столкнуться. Предательством в отношениях. Одно время он встречался с девушкой, Гретхен. Местной красавицей, возомнившей себя невесть кем и считавшей, что любой, кто с ней встречается должен быть в восторге от осознания этого счастливого события. Дитрих же встречался с ней постольку поскольку. Он не любил Гретхен, о чем неоднократно открыто ей заявлял, она держалась рядом с ним… Ланц и сам не понимал, с какой радости она упала ему на хвост и не хочет отпускать. Возможно, свою роль играл имидж, привлекавший внимание к его персоне, и, как следствие, ко всем, кто находился рядом с ним. Может, были ещё какие

то причины, но Гретхен все равно не желала выпускать из рук полученный трофей. Дитрих открытым текстом посылал её, она все равно возвращалась, на время даже становилась шелковой, пыталась угодить ему во всем. Стоило же выпустить её из вида, как она начинала ныть и жаловаться на то, с каким уродом пришлось столкнуться на жизненном пути, и, не будь он столь популярным учеником, она бы… Далее шли еще более унылые рассуждения скучной девушки о том, как могла бы сложиться её жизнь, если бы не бесчувственная скотина рядом.

Несмотря на отсутствие особой любви к Гретхен, Дитрих всегда был и оставался собственником. Делить «своего» человека с кем

то еще он не умел, а главное – не хотел этого делать. Любовь втроем, вчетвером и еще какие

то, еще более сложные геометрические фигуры, служившие воплощением человеческих чувств, в его душе отклика не находили. Если он брал что

то в свои руки, он или не отпускал никогда, или же при первой возможности откидывал от себя, не желая взваливать на себя ответственность за того, кто ему неинтересен. Слишком высок оказывался процент риска – задержаться рядом с человеком, который ничего не значит в его жизни, и даже особого интереса не вызывает.

На первоначальном этапе Ланцу казалось, что Гретхен вполне можно подержать рядом, до тех пор, пока ей самой не надоест унижаться. Видимо, у нее не было предела или какой

то нижней планки. Когда она, собрав в кулак крохи самоуважения, появится перед ним и выскажет в лицо свои претензии, мило пожелать ей счастливого пути и забыть о существовании назойливой девушки. Гретхен оказалась крепким орешком, а еще неплохим конспиратором, потому что ухитрилась закрутить роман одновременно и с парнем из другой школы. Специально подстраховалась и не стала выбирать из одноклассников, способных растрепать о новом увлечении местной красавицы «по секрету всему свету». Отчего

то ей нравилась эта балансировка между двух огней. С Дитрихом она чувствовала себя униженной, но он повышал ей статус, со своим вторым парнем (его имени Дитрих не знал, и знать не хотел) она была королевой, помыкала им и делала все, чтобы вернуть себе практически утраченную самооценку.

Ланц чувствовал себя обманутым.

Не было ревности, не было переживаний.

Ему было все равно. Он только презрительно хмыкнул, увидев свою «милую», прогуливающейся по парку под ручку с другим парнем. Она что

то ему говорила, он нежно сюсюкал в ответ и походил больше не на парня с железным характером, а на желе, такой же податливый, пластилиновый, способный прогибаться в угоду своей девушке. Дитриха выбор девушки удивил. Ему всегда казалось, что в Гретхен склонна к мазохизму, раз позволяет ему собой помыкать, ничего не говоря в ответ. Она не вступала с ним в словесные перепалки, ни разу не попыталась расцарапать лицо и вообще все сносила молча, а он просто подкалывал её, потом давился смехом, глядя на неуклюжие попытки девицы оправиться от моральных оплеух.

Винить в этом следовало только себя. Если бы она ставила себя выше, если бы определила высокую планку и заставила относиться к себе, как к королеве… Но она не умела этого делать. Больше показного самомнения, чем реальных достижений.

После столкновения в парке, Дитрих перестал обращать внимания на свою «любимую». Она пыталась вновь вешать лапшу ему на уши, говорила о своей любви, не знающей границ, а Ланц просто перестал её слушать. Он и раньше отмахивался от нее, как от назойливой мухи, используя лишь для удовлетворения физиологических потребностей, которые в его возрасте особенно остро давали о себе знать. А она как

то слишком просто на все соглашалась. Не было никакого периода длительных ухаживаний, не было попыток завоевать. Ему даже не требовалось долго упрашивать, девушка сама первая предложила, первая на него запрыгнула и, что называется, все сделала сама.