показательной семье, которая без труда может попасть на обложку журнала с подписью «семья года». Мать с отцом обожали друг друга и, несмотря на двадцатилетний стаж семейной жизни, по

прежнему пребывали в восторге от своей второй половины. Их жизнь была вполне достойна описания в каком

нибудь сопливом дамском романчике с пафосным названием «Пламенный экстаз» или же «Любовь до судорог в кончиках пальцев». Во всяком случае, именно такие названия приходили в голову Дитриха, и почему

то казались смешными. Он вообще в любовь не верил, и верить не собирался. Радовался за родителей, что они такие невероятно сентиментальные особы, способные до седых волос хранить любовные письма друг друга и при каждом удобном случае придаваться воспоминаниям, как это было, но себя на их месте представить не получалось.

В связи с переселением, Дитриху предстояло пойти в новую школу. Об этом событии он думал без должного трепета. Он давно наплевал на общественное мнение, выбивать себе место в школьной элите не собирался, решив, что обязательно займет нейтральную позицию, будет держаться особняком на фоне замороченных одноклассников. Ланцу импонировала мысль о пребывании в одиночестве.

В своей прежней школе он прославился только тем, что почти все время просидел за задней партой, стараясь слиться с фоном, и лишь изредка, когда становилось совсем скучно, выползал из своего змеиного угла, поставив предварительно цель – сделать как можно больше гадостей за определенный отрезок времени. Понятие нормальности у Дитриха было неординарным и колебалось в зависимости от того, насколько счастливым или несчастным он себя чувствовал. Ланца многие опасались и обходили десятой дорогой, чему он был несказанно рад. Ибо излишнее внимание к его не очень скромной персоне не льстило, а раздражало. Все вокруг казались глупцами высшего порядка, с которыми поговорить

то особо не о чем.

От новой школы Дитрих тоже ничего хорошего не ждал. Англичане рисовались в его воображении шаблонными напыщенными индюками, способными вести разговоры о погоде, пить свой чай, шутить так, что невозможно понять, где начинается юмор и заканчивается обычная часть повествования. Ему просто не нравился английский менталитет. И страна ему тоже не нравилась. А раз не нравилась страна, то и жители её заочно были записаны в категорию «скука смертная, ничего нового».

Одно время Дитриху довелось общаться с англичанкой. Они познакомились в летнем лагере, куда стекались подростки со всего мира. Получать навыки языковой практики, искать новых друзей… В общем, стандартный набор.

Она совершенно не интересовала Дитриха. Он не любил таких людей, как она. Воплощение аристократизма до мозга костей, чопорная, невозмутимая, всегда идеальная. Не девушка, а робот какой

то. Она в своем, достаточно юном возрасте предпочитала деловой стиль в одежде, носила юбки

карандаши, блузки и пиджаки, на носу всегда были очки в строгой оправе, а рыжие кудряшки неизменно собирались в пучок на затылке. Сначала Дитрих даже принял её за вожатую, потом понял, что это одна из отдыхающих. Девушка проводила все свое свободное время в обнимку с книгами, разговаривала исключительно о политике и экономике, загружая Ланца своими познаниями в данных областях, и окончательно убеждая в том, что англичане – унылая нация.

При этом девушка с чего

то решила, что между ними разгорелся страстный роман.

Понятие страсти у этих двоих разнилось. Дитрих даже и предположить не мог, что подобные отношения можно расценивать, как роман. А уж тем более, как страстный. Это было, скорее, унылое совместное времяпрепровождение. Однажды он все

таки попытался поцеловать новую знакомую, но его настигло разочарование. Не потому, что она не умела целоваться. Вот уж что он не считал проблемой, так это отсутствие опыта. Его основным принципом было: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим». Здесь даже заставлять не пришлось, девушка сама была не против, даже сама предложила поцеловать её, проявив инициативу и впервые за время общения удивив Ланца. Правда, потом попыталась перевести свои слова в шутку, но Дитрих не стал слушать протесты.

Это было… пресно. Да, именно так. Пресно. Как и общение с ней.

Возможно, просто сыграло свою роль неприятие, выработанное за время общения, а потому Дитрих не смог по

новому посмотреть на свою знакомую. Он никогда не задумывался о причинах своего разочарования, просто понял, что не хочет продолжения этих отношений, неважно в каком именно ключе. Ни простого общения, ни в горизонтальной плоскости. Девушка оказалась неинтересной, слишком заумной, чересчур высокомерной. По общению с ней Дитрих и составил свое мнение обо всех англичанах. И теперь ему предстояло жить в окружении таких же унылых особ, как та самая девушка.

В представлении Ланца это было подобно аду на земле.

В Германии у него тоже не осталось друзей; только те, кто вздохнул с облегчением после исчезновения источника их проблем, или те, кто мог, наконец, выдохнуть и жить спокойно, поняв, что ненавидеть больше некого, а потому можно радоваться жизни.

Дитриха ненависть со стороны окружающих радовала, он искренне наслаждался, чувствуя недовольные взгляды, направленные ему в спину и только ехидно улыбался, слыша очередное упоминание своего имени в разговоре.

Что ждет в новой школе, оставалось лишь догадываться, но Дитрих предпочитал об этом не думать. Очередное унылое сборище унылых людишек, которые по традиции будут проявлять недюжинный интерес к его персоне, пытаться познакомиться, навязаться в проводники, провести по школе и рассказать, с кем лучше общаться, а кого избегать. Эти традиции Дитриха бесили. Он сам хотел выбирать, с кем общаться, а с кем держать дистанцию. Собственное мнение волновало его сильнее мнения окружающих, чужие мысли он в расчет не брал, они все равно никогда не совпадали с его собственными.

Англия раздражала уже одним фактом своего существования. А ещё тем, что во время обучения придется разговаривать на их противном языке. Дитрих обожал свой родной немецкий и терпеть не мог английский, пусть даже и разговаривал на нем бегло. С этим как раз никаких проблем не было, языки давались Ланцу легко. Помимо немецкого и английского он немного разговаривал по

французски, правда, этот язык его веселил постоянным грассированием буквы «р», как будто у говорящего гайморит в запущенной стадии.

Дом, в котором семье Ланц предстояло жить, вопреки ожиданиям, вызвал у Дитриха бурный восторг. Лота, отступив от своей обычной любви к деревенскому стилю, выбрала для проживания достаточно мрачный дом, который целиком и полностью отвечал вкусам Ланца младшего. Он сразу же пробежался по этажам и без раздумий определился с тем, какую комнату забирает себе.

Она находилась на втором этаже.

Темные, почти черные, а на деле бордовые тяжелые занавески, не пропускавшие внутрь солнечный свет, окно, открывавшее обзор на соседний дом, который казался таким же мрачным и устрашающим. На меже, ровно посередине росло огромное дерево. При желании, встав на подоконник, можно было перепрыгнуть на дерево, пройти по ветке и заглянуть в гости к человеку, обитающему в доме напротив. Дитрих представил, что может получиться из его затеи и засмеялся. Это показалось довольно провокационным, но в то же время занятным поступком.

Скорее всего, в доме, расположенном напротив, живет какая

нибудь зануда, с мышиного цвета волосами и обгрызенными ногтями. Сидит день и ночь за учебниками, на свет не выходит. Увидев в своей комнате непрошеного гостя, она, наверняка, рухнет в обморок от переизбытка чувств. И это будет забавно.

Кровать, однако, в этой коморке была интересная, не обычный раскладной диван или убожество, свойственное стилю кантри с кованными железными спинками, а подиум, расположенный на возвышении. Дитрих удовлетворенно хмыкнул и, раскинув руки, рухнул на это великолепие. Жизнь налаживалась. У него была комната его мечты, мрачная и темная, у него была кровать мечты, даже дерево, о котором он раньше и мечтать не мог. Живя в городской квартире, он частенько думал о том, что хорошо бы отыскать где