Ланц собирался ударить Паркера в ответ, но тот только засмеялся и ужом проскользнул внутрь школы, тем самым лишая Дитриха возможности отомстить.

– Ничего не хочешь мне сказать? – выдал Ланц недовольным тоном, как будто Люси была виновата во всех его бедах, и тут же сам себя мысленно обругал.

Она и, правда, сыграла не последнюю роль, но вымещать на ней злость – низко.

Дети за родителей не отвечают. Его проблемой была Кристина Вильямс, а не её дочь. Со своими родителями его тоже никто не заставлял ругаться, Дитрих сам вспылил, потому и обвинять следовало только себя, никого другого не вмешивая в свои дела.

– Привет, Дитрих, – радостно выпалила девушка, стараясь быть как можно более беззаботной. – Тебя я тоже рада видеть. Как провел кани… – она замолчала на время, потом решительно продолжила: – Оставшуюся часть каникул. Надеюсь, все было прекрасно?

– Лучше не бывает, – запальчиво выдал он. – Пил, курил и трахался с кем попало. Уже не помню, как звали всех тех девушек, но они были прекрасны в постели.

Ланц чувствовал, что сам рубит сук, на котором сидит. Это не то, совсем не то, что он собирался сказать. Не то, что он должен сказать. Но холод, равнодушие и отчужденность в голосе Люси заставляли его беситься. Он никак не мог взять себя в руки и поговорить с ней о какой

нибудь чепухе, типа подарков с рождественской символикой, которой он обменивался с родными, или же о книгах, которые прочитал за оставшиеся дни. Ему вспоминались его сны, ему вспоминалась прогулка по темным улицам и рассвет, встреченный под мостом. Все время, что они не виделись, он думал о Люси. А она говорит с ним так, словно он для нее чужой человек, будто…

«А что она?» – внезапно задался вопросом Дитрих.

Все правильно она делает. Она пытается оттолкнуть его, чтобы не усугублять ситуацию, а он делает вид, что ничего не замечает, идет напролом, сшибая все преграды. Только рационализма в этих поступках нет совсем. Люси ведет себя, как взрослый человек, а он, как глупая малолетка, у которой отобрали любимого плюшевого мишку. Еще разрыдаться для пущего эффекта, и различия совершенно смоются. Их просто не останется.

Люси не стала отвечать грубостью на его замечания. Она просто улыбнулась в ответ и произнесла уверенно:

– Рада, что у тебя каникулы прошли хорошо.

В глазах у нее читалось нечто иное. Там не было упрека и сожаления. Люси Лайтвуд дурой не была, потому прекрасно понимала: Дитрих блефует. Ему хочется хоть как

то её зацепить, сказать гадость, вывести из себя. Заставить проявить эмоции и признаться ему во всем.

Она просто с трудом сдерживала слезы. В глазах застыл немой вопрос: «Зачем ты так со мной?». Он же понимал, почему она его старательно от себя отталкивает, но вместе с тем не хотел мириться с подобной расстановкой сил. Ведь каждый из нас сам кузнец своего счастья. Разве нет? Если постоянно прислушиваться к советам окружающих, можно прийти только к одному итогу: тупик. Окончательный. Из которого нет выхода.

– А у тебя?

– Все тоже было на уровне, – отозвалась Люси, продолжая улыбаться. – Намного лучше, чем я ожидала, на самом деле.

– Правда?

– Да.

– Я тоже рад за тебя, – произнес Дитрих, стараясь задавить в себе постоянную раздражительность и попытаться перевести напряженный разговор в разряд необременительного трепа.

– Пора на занятия, – ответила Лайтвуд. – Иди, а то опоздаешь.

– Ты будешь стоять здесь?

– Да, еще немного постою, а потом тоже пойду.

Девушка сделала вид, что занята своим делом, полезла в карман за носовым платком. Нужно было срочно приложить его к глазам, иначе Дитрих стал бы свидетелем её слез – проявлением отчаяния. Хорошо, что на улице было холодно, можно было придумать оправдание, мол, на холоде глаза слезятся.

– Не верь мне, – произнес он, проходя мимо. – Не верь ни единому моему слову из тех, что я сказал раньше. Я люблю тебя, – добавил тише и, последовав примеру Паркера, скрылся в школе.

Люси несколько секунд смотрела ему вслед, потом сорвалась с места и тоже заскочила внутрь здания.

Конечно же, она уверяла себя, что это все – обман. Дитрих не мог этого сказать. Он даже и подумать ни о чем подобном не мог. Ей просто послышалось. Она услышала то, что хотела услышать. На самом деле, он ничего такого не говорил.

Да и с чего бы ему вдруг признаваться ей в любви? Он мог пошутить. Но, если это шутка, то самая неудачная из всех возможных. Если это было сказано просто так, ради развлечения, в стремлении вызвать у нее хоть какую

то реакцию, то пусть лучше правдой окажутся слова о его развеселых каникулах.

– Дитрих! – крикнула Люси, врываясь в холл учебного заведения. – Дитрих, подожди! Не уходи, пожалуйста!!!

Он уже поднимался по лестнице, но, услышав её голос, обернулся и замер на месте, словно ждал от нее еще чего

то.

– Ты же врешь, Ланц! – вновь крикнула она. – Зачем ты так врешь? – добавила тише, сползая по стене.

Ей в этот момент было наплевать на то, что происходит вокруг, на то, что в холле множество людей. Все они спешат на занятия, а она им мешает. Она просто закрыла лицо руками. Слезы не текли по щекам. Плакала её душа, а не сама Люси.

Девушка и сам понимала, что выставляет себя на посмешище. Рискует вновь попасть в немилость матери, которая находится совсем рядом. Кабинет Кристины как раз напротив того места, где стоит, а точнее уже сидит, она сама.

Но это признание выбило её из колеи. У нее начиналась грандиозная истерика. Она не знала, как реагировать на происходящее. То ли поверить, тем самым подтвердив свой статус влюбленной, доверчивой дурочки, то ли окончательно убедить себя в том, что слова ей послышались, и свести общение с Дитрихом до ноля. Вообще с ним не разговаривать, не реагировать на него. Попытаться проникнуться мыслью, что ничего между ними не было.

Ничего почти и не было. Просто для Люси, вообще никогда не находившейся в отношениях, это было самым волнующим временем в жизни. А ещё никто и никогда не признавался ей в любви. Даже так, небрежно. Между строк кидая самую главную фразу, как подачку.

– Зачем так шутить? – прошептала она. – Это же жестоко. Это больно…

Она слышала шаги. Его шаги. Люси могла бы узнать Дитриха хоть из тысячи, хоть из миллиона. Была уверена, что это именно он сбегает по лестнице, а потом решительно идет к ней, опускается на корточки и пытается отвести руки от её лица.

Она чувствовала себя ужасно. Хотелось провалиться сквозь землю, только бы не услышать, как сейчас он скажет своим немного надменным тоном:

– Да, это была шутка. Ты же не думаешь, что я, действительно, мог влюбиться в тебя?

И она, конечно, отрицательно покачает головой, отвечая:

– Разумеется, нет. Я же все понимаю.

Но Дитрих не спешил разбивать её мечты вдребезги. Он осторожно провел ладонью по её щеке. Руки у него были теплыми, а вот щеки у Люси все еще холодными от мороза. Девушка смотрела на него, не отводя взгляда ни на секунду, но больше ничего не говорила. Хватило и того, что она уже опозорилась перед всей школой, сорвавшись с места, как ищейка, увидевшая добычу, бросилась вслед за ним и едва не разревелась на виду у всей школы.

– Знаю, больно, – произнес он размеренно. – Потому и не шучу. Быть может, просто немного преувеличиваю. Быть может, не люблю, но определенно не равнодушен в отношении тебя.

– Дурацкая шутка, – хмыкнула она.

– Это не шутка. Я, между прочим, с родителями поссорился из

за того, что постоянно думал о тебе, а они лезли ко мне со своими нотациями. И мне наплевать на это. И на гнев твоей матери мне тоже наплевать. В конце концов, не ей же со мной жить.

– Жить?

Люси засмеялась. Планы Дитриха уходили в далекое будущее, как будто он сидел и продумывал каждый год их совместной жизни.

– Да, – кивнул он. – Жить. В любви и согласии, пока смерть не разлучит нас.

Он наклонился совсем близко, как тогда на катке. Она почувствовала его дыхание на своих губах и замерла. Дышать на время перестала, чувствуя волнение Ланца, а потом мягкое прикосновение его губ. Его, действительно, не волновали запреты Кристины, он готов был идти до конца. Он готов был идти один против всего мира, только бы не потерять эти зарождающиеся отношения.