разуму, заявляя, что он в последнее время ведет себя, как форменная скотина, и меняться, судя по всему, не собирается. Естественно, Дитрих нахамил матери, высказав все, что наболело. Ткнул её носом в то, что она – отвратительная хозяйка, просто отпетая истеричка и вообще достала его своими постоянными нравоучениями. Лота, конечно, ударилась в слезы, и ей на помощь пришел Якоб. Тут все словесной перепалкой не ограничилось, дошло до рукоприкладства. Лота же их в итоге и разнимала, пока отец с сыном катались по полу, выясняя, кто из них прав. Дитрих сам же первый в драку и кинулся. Для него спусковым крючком стала пощечина, которой одарил его отец, требовавший от Дитриха извиниться перед Лотой. У Дитриха не то настроение было, чтобы подставлять вторую щеку. В итоге все и вылилось в драку. На него наорали уже вдвоем и отправили ко всем чертям, на все четыре стороны.

Дважды предлагать не пришлось, и Ланц ушел из дома. Всю ночь шатался по городу, не зная, куда себя деть. Внутри все клокотало, но возвращаться и просить прощения он не спешил. Его злило все, что так или иначе было связано с родителями. Они первые налетели на него с обвинениями, а потом еще и требовали, чтобы он вел себя, как пай

мальчик. Не так воспитывали, не дождутся они от него смиренного взгляда в пол и застенчивого лепета. Он не станет просить у них прощения, сами виноваты. Пусть сами и извиняются.

На рассвете он добрался до моста, там и остановился. Набрал камней и принялся бросать их в воду, безразлично наблюдая за тем, как по поверхности расходятся круги. Казалось, что весь мир настроен против него. Вокруг одни враги, и нет ни одного друга, способного поддержать в трудную минуту.

По сути, все именно так и было.

Здесь у него совсем не было друзей. Как, впрочем, и в Берлине.

Он был совершенно один во всей вселенной. Почему

то в этот ранний час его подобная мысль начала угнетать. До этого Дитрих воспринимал факт своего одиночества, как само собой разумеющееся явление. Гордился даже.

Около восьми часов утра он пришел домой. Причем незаметно вернуться не получилось. Ввалился в дом с помпой, повалил вешалку, едва не грохнул зеркало в прихожей, а потом, выматерившись от души, швырнул сапоги в угол комнаты и с невозмутимым видом прошествовал мимо родителей, вышедших посмотреть на то, что творится в прихожей. Лота попробовала заговорить с ним, но Дитрих, резко обернувшись на лестнице, одарил её таким взглядом, что все слова сразу испарились. Лота ничего говорить ему не стала, а он только хмыкнул, сказал «вот и правильно», а потом продолжил восхождение по лестнице. Приняв душ и переодевшись, он сразу же рухнул в кровать, поверх покрывала. Сил на то, чтобы разобрать её уже не хватило, бессонная ночь давала о себе знать.

Дитрих проспал почти весь день, а вечером, спустившись вниз, стал одним из участников «серьезного разговора». Родители сокрушались насчет того, что слишком многое ему позволяли, оттого он и вырос таким грубым, не имеющим ни малейшего представления об уважении к старшим. Наглым, невоспитанным, абсолютно аморальным типом. Он сидел все время с серьезным лицом, но в душе ему хотелось рассмеяться, слушая слова родителей. Никакого сожаления и раскаяния и в помине не было.

Дитрих по

прежнему, был с головой погружен в свои проблемы.

У проблемы было имя Кристина Вильямс. Она виделась Дитриху кем

то вроде мачехи Белоснежки, что завидует своей падчерице, а потому держит её под замком, в высокой

высокой башне, куда не может добраться храбрый рыцарь.

Чем больше он думал об этой проблеме, тем дальше был от её решения.

И тем сильнее убеждался в том, что Люси ему однозначно не безразлична. Она ему нравится, даже очень. И он хочет снова её увидеть, поговорить с ней и все

таки поцеловать её, несмотря на запрет Кристины.

Его бесила эта надменная женщина, считавшая себя истиной в последней инстанции. Почему

то она имела склонность судить по себе, а потому была уверена, что дочь обязательно повторит её судьбу, и все у нее будет так же мрачно и беспросветно в личной жизни, как и у самой Кристины. Но Дитрих не был похож на Кайла, как и Люси не была отражением Кристины. У них изначально были разные стартовые позиции, так что строить прогнозы не стоило. Жизнь имеет склонность любые ситуации приводить к столь неожиданным результатам, о которых вначале никто даже и не задумывается.

В своих мыслях Дитрих зашел уже намного дальше банальных свиданий.

Один раз ему даже привиделась Люси в свадебном платье. Почему

то его это видение совсем не насторожило, не испугало. Оно ему понравилось.

Он лежал с закрытыми глазами и представлял, какой она могла бы быть невестой. Его невестой. Дитриха не оставляли мысли о том, что, несмотря на свою неудачу с Гретхен, в женщинах он все же не разочаровался. Женщины бывают разные, и судить всех по одной – глупо. Далеко не все представительницы слабого пола такие, как его бывшая пассия.

В свадебном платье Люси была очаровательна.

Дитрих прекрасно помнил каждую деталь облика девушки. Но все меркло в сравнении с её улыбкой. Она стояла перед ним, смотрела ему в глаза, улыбалась и шептала чуть слышно: «я люблю тебя». Однако когда он протянул к ней руку, она почему

то начала исчезать, растворяться в воздухе, словно не живой человек, а призрак.

Он услышал свой собственный голос, произносивший её имя. Крик, почти до хрипоты… И распахнул глаза.

Ему второй раз привиделся этот сон.

Тогда, днем. И сегодня ночью.

Она снова была с ним, и снова покинула его, как только первые лучи солнца проникли в комнату сквозь занавески.

Дитрих мучительно размышлял над тем, что же это могло быть. Куда уходила Люси? Почему она исчезала, как только он протягивал ей руку?

Где

то он видел статью о том, что сны – отражение реальных переживаний. Его сложившаяся ситуация угнетала, он постоянно размышлял об этом. Вполне возможно, что переживания его и находили отражение во снах. Он не мог быть с Люси рядом. Хотел, но не мог, потому и во сне она от него уходила.

Пожалуй, только из

за возможности увидеться с Люси, Дитрих сейчас и собирался в школу. В любой другой ситуации он предпочел бы последовать примеру Паркеру и это, не очень интересное мероприятие прогулять. Дитриху сложно было перестраиваться с тотального ничегонеделанья на активную работу, а в школах все по такому принципу и работали. Сначала каникулы, когда ученик забывает о науке, а потом занятия, когда его сразу же начинают гонять по материалу, как лиса гонит кролика на охоте. Самая настоящая травля, гордо именуемая образованием.

Сегодня никто Дитриха подвозить к школе не собирался. Родители в один голос заявили, что раз он такой умный и самостоятельный, то и до школы пусть добирается своими силами. Ланц пожал плечами, но никак комментировать их заявление не стал. Так, значит так. Он ничего против не имеет, даже, в какой

то степени рад их решению. У него появится время для размышлений, никто не будет лезть к нему с дурацкими расспросами. Да и вообще лучше он будет добираться до школы в одиночестве, чем с родителями. Ведь это в его возрасте, мягко говоря, не престижно.

На самом деле, на вопросы престижа в чужих глазах, Дитрих плевал с высокой колокольни, но нужно было что

то ответить родителям, вот он и вывалил на них ворох аргументов в пользу их решения. В итоге даже непонятно было, кто остался в выигрыше от этого решения: он или его родители. Согласно теории Дитриха, превосходство оказалась на его стороне, а родители своими воспитательными методами ничего не добились.

От завтрака Дитрих уже по традиции отказался. Когда Лота начала свою любимую присказку о подорванном здоровье, глубокомысленно выдал мысль о том, что иная еда может быть намного хуже голодного пайка, чем снова спровоцировал скандал, но почему

то совсем не чувствовал себя виноватым. Скорее, его этот небольшой скандал с утра пораньше раззадорил, заставив поверить, что при желании он и директору школы сможет все сказать в лицо, не прибегая к помощи иносказаний. В конце концов, Дитрих никого и ничего не боялся, ему было все равно.