Мы с Тетушкой бродили в «The Loop», пока не почувствовали, что наши нервы превратились в сплошной запутанный клубок, и помчались по улицам, словно кто-то гнался за нами. В конце концов мы шмыгнули в ленч-ресторан, чтобы отдышаться и немного перекусить.

Обращение с людьми в Чикаго определенно более свежее, непринужденное и сердечное, чем где-либо, даже в Америке.

— Did you girls enjoy your lunch? [199]— дружелюбно спросила наша официантка, когда мы поели.

У Тетушки был несколько смущенный вид, когда ее назвали «девушкой», но она перенесла это с удивительным самообладанием. И только я хихикнула. Потом мы пошли в колоссальный универмаг Маршалла Филда [200], чрезвычайно знаменитый на всю Америку, Тетушка осторожно остановилась у прилавка и потрогала блузку. К ней тут же подошла маленькая, дико размалеванная Девица лет восемнадцати и услужливо спросила:

— Сап you help, honey? [201]

Если бы дома в «Н. К.» Тетушку назвали «дорогая», она, вполне вероятно, обратилась бы в дирекцию с жалобой. Но, уже постепенно начав привыкать к диким американским обычаям, она лишь с чуть заметным упреком взглянула на продавщицу и удалилась.

Эндрю каждый вечер являлся к дядюшке Элуфу. Мне было предельно ясно, что делал он это не ради меня. Нет, Эндрю все больше и больше хотелось говорить о той беседке. Для меня, любившей разнообразные темы, оставалось загадкой, как можно извлечь столько всего из одной-единственной маленькой несчастной беседки. Однако справедливости ради следует признать, что Эндрю немного говорил и о своей ремонтной мастерской. Это было хорошее предприятие, где трудился десяток рабочих.

Совершенно очевидно, что в настоящее время Эндрю не был беден money. И думаю, в romanceу него тоже недостатка не было. Он пригласил Тетушку и меня покататься в его автомобиле. Однажды вечером он пожелал немедленно взять нас с собой на baseball-match, но на меня обрушилась небесная кара в виде каких-то необъяснимых ревматических болей в правом плече, так что Тетушке пришлось ехать одной.

— Приходи не слишком поздно, — строго сказала я ей. — И не болтай потом целую вечность с Эндрю на веранде, а возвращайся сразу же к старушке Кати. А сейчас я пойду со своим ревматизмом, лягу и буду читать хорошую книгу.

Тетушка стояла предо мной — бессильная жертва самых противоречивых чувств. С одной стороны, она охотно поколотила бы меня, с другой — она боялась угрожающего моей жизни ревматизма, которым, как она считала, я заболеваю. И наконец, ей хотелось поехать с Эндрю. Но я успокоила ее.

— Беги, маленькая шалунья! — сказала я. — Эндрю уже ждет тебя в машине и сигналит. И пусть мои старческие недуги не помешают тебе повеселиться от всего сердца.

Сердито ворча, Тетушка ушла. Мне очень хотелось услышать немного о baseball, когда она вернется домой. Нельзя же уехать из Америки, так ничего и не узнав об этой игре, необходимой американцу больше воздуха, которым он дышит. Летняя мелодия Америки — шорох удара деревянной биты о кожаный мяч. Миллионы и миллионы американских мальчишек практически рождаются с битой в руке. Они мечтают когда-нибудь сыграть в больших матчах. Вообще в этом случае всеамериканцы ведут себя как мальчишки.

— Постарайся стать baseball champion [202], — сказал Тетушке Эндрю. — И тогда твоя карьера в Америке сделана.

Тетушка фыркнула... Требуйте от нее все, что угодно, но новым Babe Ruth [203]она становиться не собирается, — это ясно подтвердило ее фырканье.

Но все же она смогла мне рассказать, как все было.

— О! — воскликнула Тетушка. — Они бегали туда-сюда и были недругами. А некоторые подбрасывали еще вверх мяч! Все — супердурацкое!.. Я все время читала «Чикаго Трибюн» [204].

Когда она легла спать, долгое время в комнате стояла тишина. Единственное, что было слышно, — это время от времени издаваемый ею глухой вздох.

— Почему ты так тяжко вздыхаешь, Тетушка? — вежливо спросила я.

В ответ она разразилась потоком слез.

— Эндрю, — всхлипывала она, — Эндрю хочет, чтобы я вышла за него замуж.

Я медленно обретала сознание после этого землетрясения.

Что такое сказала Тетушка? А, вот что: «Эндрю хочет, чтобы я вышла за него замуж!»

Как мало знаешь о своих тетушках! Я никогда не отрицала, что в Тетушке есть известная доля терпкого шарма. Но в отношении противоположного пола я считала ее довольно безопасной. Она и безопасна! Настоящая, в чистом виде соблазнительница мужчин, заставляющая их терять голову! Вот кого я таскала с собой по всем штатам! Femme fatale [205]топтавшая ногами сердца мужчин так, что под ее башмаками на пуговках только хруст стоял!

Никто не сможет сказать над моим прахом, что я нетактична. Ведь я же неговорю: «Никогда не выходи замуж в Америке! Это принесет тебе только несчастье! Ох уж этот Эндрю...»

Между прочим, я чуть не вернула Тетушке ее собственные слова. Но нет, я сказала лишь:

— Разве это причина для таких горьких слез?

Тогда Тетушка еще глубже зарылась в подушки и заплакала так, словно сватовство Эндрю было катастрофой, сравнимой разве что с гибелью «Титаника». Я долго уговаривала ее успокоиться. В конце концов я поняла, как все было. Ну да, Эндрю был ее юношеской любовью, и она так хотела выйти за него замуж, и Америка в самом деле страна, в которой хорошо живется; ей она с первого взгляда понравилась... (Нет, только послушайте!) Но ведь и речи не может быть о том, чтобы оставить меня, бедную маленькую сиротку. Она ведь поклялась моей матери, когда та лежала на смертном одре, и, если только дать ей немного времени, она переживет эту историю с Эндрю.

— Наоборот, — сказала я.

Затем легла на свою подушку и расхохоталась про себя. Мне скоро исполнится двадцать два года, а я практически ни шагу в жизни не сделала без помощи Тетушки. Я и представить себе не могла, что значит самостоятельно распоряжаться собой. Но теперь самое время поступать именно так. Я осознала это целиком и полностью.

И расхохоталась еще сильнее. Квартира из двух комнат на улице Каптенсгатан без Тетушки... как это будет? «Будет очень хорошо», — подумала я про себя, хотя сочла эту мысль кощунственной и неблагодарной. Ева может переехать ко мне, мы служим с ней в одной конторе и всегда хорошо уживались друг с другом.

— Самое лучшее — нам завтра же уехать из Чикаго, — жалобно сказала Тетушка.

— Ни в коем случае, — возразила я. — Завтра ты встретишься с Эндрю и попросишь его заказать высокий свадебный торт.

Прошло некоторое время, пока мои доводы подействовали на нее, и потребовались большие дипломатические ухищрения, чтобы объяснить Тетушке: моя жизнь без нее вовсе не станет сплошным несчастьем. Тетушкины благодарность и счастье были безграничны, когда она наконец-то поняла, что ее вовсе не станут считать чудовищем, если она выйдет замуж за Эндрю. Она поднялась встала у окна в своей неизменной фланелевой ночной рубашке. Она смотрела на звезды и долгое время была совершенно непохожа на себя. А потом сказала:

— Дай мне клятвенное обещание, что каждый год с первого ноября ты станешь надевать шерстяные брюки.

Затем она заснула как дитя, а я продолжала бодрствовать и размышлять.

О, все эти слезы, которые пролились в Чикаго в тот день, когда я уезжала! Про великий пожар в Чикаго [206]наслышаны все, но это было великое чикагское наводнение. Прежде чем все зашло так далеко, Тетушка пятнадцать раз произносила слово «да» в ответ на предложение Эндрю и пятнадцать же раз, плача, сообщала ему, что, к сожалению, ничего из этого не выйдет, она не может бросить на произвол судьбы бедную маленькую сиротку. Так что бедной маленькой сиротке пришлось улучить момент и пуститься в дорогу в тот день, когда Тетушка случайно пребывала в убеждении: молодежи полезно стоять на собственных ногах. Но в самый момент прощания Тетушка пришла в ужас от собственного сумасшедшего поступка и так плакала и всхлипывала, что возбудила всеобщее внимание и заставила Эндрю, стоявшего рядом, почувствовать себя злодеем. Я, утешая Тетушку, погладила ее по щеке и взяла Эндрю под руку.