– Может быть, наступит день, когда я вам все это приготовлю, – игриво заключил я описание легкого обеда в стиле карри, который в общих чертах обрисовал выше, эротично поднося остатки спелой папайи, усовершенствованной Богом дыни, к своим жаждущим губам. Вокруг остальных столиков в ресторане суетились официанты: убирали, сметали, передвигали, расставляли, как полевые хирурги или мародеры на опустошенном поле битвы закончившегося обеда.

– Я бы не отказалась. Вы часто готовили это для вашего брата?

– Бартоломью очень любил обеды, которые я соображал для него в полудюжине разнообразных декораций: со всеми удобствами – в Норфолке, импровизируя – в Провансе, однажды даже в стиле сафари в его полуразрушенной мастерской в Нью-Йорке. Я демонстрировал братскую взаимопомощь, появляясь с пакетиками специй, завернутыми в гофрированную бумагу или уложенными в кофейную банку без ярлыка, чье происхождение все еще можно было распознать по цвету и по услужливо-многоугольной форме крышки: Бартоломью всегда поглощал фабричный чатни в удручающих количествах.

Карри, наверное, было одной из тех вещей, по которым Бартоломью начал скучать, когда жил во Франции. У меня имелась причина размышлять обо всех этих материях сегодня вечером в Лориенте, где запах моря лишь едва уловим в стихающем ветерке. Ужин в ресторане отеля оказался дорогим, чрезмерно претенциозным, и к тому же его еще ухудшило недостаточно правильное использование пряностей, к которому склонны французы. (Только в уже упомянутом дату d'agneau [171]в «Ла Куполь» мне довелось встретить истинное понимание les épices. [172]) Здесь же блюдо потеряло всякий вкус, ибо было небрежной мешаниной из специй с якобы свежими морепродуктами (гребешками, лангустином, хрящеватыми литоринами и парой вонючих устриц) – хотя нужно отметить, что взаимное тяготение моллюсков и кмина друг к другу было известно еще во времена Апиция. Примерно в то же самое время любимым занятием римлян высшей касты было купить большую свежую красную кефаль, пригласить на вечер несколько приятелей, вынуть рыбу из резервуара с водой и, смакуя, наблюдать, как она, умирая, постепенно меняет цвет (красный, оранжевый, светло-коричневый, лиловый, серый, серебристый). Это времяпрепровождение, хотя и похвально-декадентское и вычурное, а также связанное с освежающе-инструментарным отношением к другим видам, населяющим нашу планету, все-таки (как и другие привычки римлян) может показаться современному наблюдателю немного чрезмерным.

После ужина я проник в комнату, расположенную подо мной. Я всегда находил технику вскрывания американских автоматических замков при помощи кредитной карты ощутимо, даже до смешного, более сложной, чем это изображается в кино– и телефильмах. Поэтому мне было приятно узнать, что «Учебник по технике слежения» Мосада (не ищите его в продаже в ближайшем книжном магазине, хотя вполне реально раздобыть ксерокопии, заказав их по почте по адресам, указанным в скромных объявлениях в наиболее параноидальных из периодических изданий для наемников) просто рекомендует заполучить в свое распоряжение (что в действительности может означать покупку их у какого-нибудь консьержа или привратника) связку ключей от всех комнат.

Мебель здесь была та же самая, что и в моей комнате, – со вкусом сработанное бюро в этом углу, отделанный под тиковый шкафчик мини-бар в том. И хотя сама комната была, я заметил, немного больше моей, но, как я обнаружил, просмотрев расценки, проживание в ней стоило столько же. Большой, самодовольного вида мужской кожаный чемодан оседлал сложенную деревянную подставку, а более скромных размеров коричневая женская сумка с твердыми боками лежала открытая на кровати; одно-два платья понаряднее уже аккуратно и предусмотрительно висели в шкафу. Я глянул на соблазнительную мякоть чистого нижнего белья в зияющей чувственной бреши распростертой сумки. Но время, тем не менее, поджимало. Я нежно запустил руку в один из чемоданов и извлек большой пакет путевых документов. Основной из них, который я и искал – написанный от руки маршрут, – услужливо лежал сверху. Хватило считанных минут, чтобы переписать нужные даты, время и информацию о забронированных номерах в мою маленькую записную книжку, переплетенную в кротовую шкурку. Затем я прилежно сложил документы в прежнем порядке и засунул их обратно. Высокая, узкая, чрезмерно декорированная лампа на столике у кровати (рядом с пухлым рекламным проспектом отеля, брошюрками для туристов и канцелярскими принадлежностями) была включена под кроватью в стандартный континентальный удлинитель с тремя гнездами, каковой я проворно заменил на свой собственный, несколько более толстый с виду, после чего вышел из комнаты, бросив прощальный, полный сожаления взгляд и внимательно оглядевшись, не оставил ли я каких-либо следов.

Теперь самое время пропустить стаканчик. Как мне сообщил официант, сдерживая веселье при мысли о занятиях молодоженов, англичане (на самом деле на пятьдесят процентов – валлийцы, хотя я, естественно, устоял против искушения его исправить) втихомолку ускользнули в город в поисках более дешевого и качественного ужина в некой неизвестной crêperie, [173]и их возвращение ожидается в ближайшие полчаса или около того. Я переварил информацию, и в этом мне неплохо помог молодой кальвадос с отчетливыми фруктовыми нотками. Затем я неспешно направился наверх, пренебрегая лифтом (к ужасу персонала) и останавливаясь только, чтобы презрительно усмехнуться по адресу пары пейзажей, которые по понятным причинам были повешены па лестничной площадке. подальше от глаз. Уличный фонарь отбрасывал пятно голубоватого света на мою кровать – еще одно неудобство, а ведь номер стоил недешево.

Я подождал при четверти часа, а потом, в пять минут одиннадцатого, взял приемник, громоздкий предмет размером с подарочное издание книги «Постигаем искусство французской кухни». Наушники уже были к нему подключены, а частота выставлена заранее. («Он сделан по принципу тех штуковин, которые оставляют рядом с младенцем, чтобы знать, если он заплачет». – сказал мне продавец в лавке; он гак сильно порезался при бритье, что это больше было похоже на попытку суицида.)

– …и совершенно необязательно, что ты узнаешь о нем что-нибудь новое, просто разглядывая его работы. – говорил неприятный мужской голос; он не понравился мне с первых же звуков.

– Меня искусали комары. Почему они всегда кусают именно меня? – Кто-то спустил воду в туалете. – Я вовсе и не говорила, что картины расскажут тебе о нем что-нибудь новое. Но интересно же взглянуть на них там, где он их писал, тем более что он писал их именно для этого музея. Ну ладно, не сердись, ты же знал, с кем имеешь дело, когда брал меня в свою лодку. Прости, если тебе кажется, что мы бездарно проводим свой медовый месяц. Не трогай меня, я лучше почешусь, до чего же они меня сегодня искусали. Послышался шум, сопровождающий молчаливое примирение, ходили, включали воду в ванной, возились с чемоданами, открывали шкафы. Потом послышались другие звуки.

Летом разумный повар наверняка обнаружит, что формально структурированному меню отводится менее важная роль. Ограничения, налагаемые другими временами года, типа закрытых дверей, заклеенных от сквозняков окон и наглухо застегнутой одежды, ослаблены, а вместе с этими послаблениями приходит и ощущение духовного освобождения, сравнимого с летней свободой, предоставляемой детям в родной для бедного Миттхауга Скандинавии, где даже само понятие «пора спать» отбрасывается перед лицом не-тускнеющего ночь напролет дневного света и знанием того, что зима скоро восстановит карательное равновесие бесконечной тьмы. Конечно, чувство растущей свободы может принести с собой парадоксальное ощущение угнетенности, мысли: «Я должен радоваться жизни – а радуюсь ли я? – нет, я не расслабляюсь – я слишком напряжен – надо как следует постараться расслабиться – я обязан наслаждаться…» Мне показалось, я смог заметить один или два из этих симптомов у женской половины молодой пары, в самый разгар свадебного путешествия, когда наблюдал за супругами на следующее утро с противоположного конца немноголюдной столовой сквозь небольшое отверстие в номере «Ла Монд», которое я просверлил раскаленным циркулем, а затем расширил вращающимся движением авторучки и точно отмеренным усилием указательного пальца. Дурные картины, развешанные на стенах столовой, синестетически гармонировали с легкой прогорклостью выдохшегося кофе, поданного в этих претенциозно непретенциозных больших французских чашках.