— А, это! — бросила она рассеянно. — Я все хочу отдать его в покраску, да забываю.
В марте они едут в Париж. Мушуми пригласили прочитать доклад на конференции в Сорбонне, и они решили устроить из этого события праздник. Гоголь взял на работе неделю за свой счет. Они не стали связываться с гостиницами, остановились в квартире, принадлежащей одному из приятелей Мушуми, журналисту по имени Эммануил, который на это время как раз уехал в Грецию в отпуск. Квартира едва отапливается, она совсем крохотная, расположена на шестом этаже под самой крышей, и подниматься в нее надо по очень узкой, очень крутой лестнице. Правда, в ней есть душ с чуть теплой водой, размером с телефонную будку, и узкая кухонька, на которую может протиснуться только один человек. В единственной комнате кровать загнана на чердак, так что занятия сексом представляют собой серьезное испытание, а еще там помещается стол и два стула. Вот и вся обстановка. Даже чай утром вскипятить — проблема. Погода тоже не радует — сыро, промозгло, ветрено и дождливо, «типичная парижская погода», как радостно сообщает ему Мушуми. Никхилу кажется, что он стал невидимым — мужчины на улице без всякого стеснения пялятся на его жену, не обращая внимания на то, что он идет рядом с ней.
Это его первый визит в Европу. Он в первый раз воочию видит архитектуру, о которой он столько читал, которой он до сих пор восхищался только по фотографиям. Однако почему-то в обществе Мушуми ему постоянно хочется извиняться за свое присутствие. Он понимает, что ей было бы интереснее встречаться со своими французскими друзьями, сидеть в кафе, или посещать заседания конференции, или ходить за покупками в любимые магазины. С самого начала он чувствует себя бесполезным, ненужным довеском, как гиря висящим на шее жены. Мушуми сама строит планы их передвижения по Парижу, сама говорит за них обоих. Он же молчит, и когда они сидят в пивной по соседству, и в магазине, где его поражают красотой выставленные на витрине пояса, галстуки и сумки, и в музее Орсе, где они проводят почти целый день. А особенно молчаливым он становится вечерами, когда они собираются с друзьями Мушуми в шумных, прокуренных парижских кафе, пьют перно, заказывают кускус и шукрут. Никхил пытается уловить хотя бы суть разговора, он понимает лишь отдельные слова: «евро», «Моника Левински», а все остальное сливается в один щебечущий птичий язык, понять который он не в силах. И он откидывается на своем стуле, слушает их смех, смотрит на отражение их склонившихся друг к другу темных голов в темных зеркалах, украшающих стены.
Конечно, какая-то часть его понимает, что он находится в привилегированном положении, что не каждый турист может увидеть город вот так, изнутри. Но с другой стороны, ему не очень интересна закулисная сторона парижской жизни, ведь он еще не изучил его парадную сторону. Он с удовольствием побродил бы по центру с разговорником в кармане, проехался бы на метро, ненароком заблудился бы. Когда он говорит об этом Мушуми, она поражена: «Почему же ты раньше мне не сказал?» И на следующее утро Гоголь выходит из дома один, вооруженный картой Парижа, несколькими фразами, которые Мушуми заставила его выучить наизусть («Je voudrais un café, s'il vous plaît», «Оù sont les toilettes?») [23],и кредитной картой. Никхил направляется к ближайшему метро, покупает карт-оранж [24],в то время как Мушуми остается дома, чтобы внести последние коррективы в свой доклад. Никхил твердо знает одно: если на дворе уже не утро, он ни в коем случае не должен заказывать cafe crême [25],ни один француз так не поступит.
День яркий, солнечный, но ветер пронизывает до костей, щиплет за уши. Он напоминает Никхилу тот осенний день, когда Мушуми потащила его покупать шапку. Как они тогда дружно вскрикнули от неожиданности, когда ветер ударил им в лицо, и инстинктивно повернулись друг к другу, ища спасения от холода. Сейчас Никхил медленно бредет по улице, потом решает съесть еще один круассан в булочной, где они с Мушуми каждое утро покупают себе на завтрак свежую выпечку. На углу стоит молодая парочка, они кормят друг друга булочками из бумажного пакета, щурясь на яркие лучи солнца. И ему вдруг ужасно хочется вернуться в квартиру, забраться в кровать на чердаке, обнять Мушуми, провести с ней в постели целый день, как раньше, когда они только начали встречаться. Они тогда забывали о еде, вставали только к вечеру, голодные, выходили на улицу в поисках пищи. Но у нее доклад в конце недели, и он знает, что отвлечь ее от подготовки ему не удастся. Сейчас она, наверное, в очередной раз читает свою речь вслух, замечая время на ручных часах, делая красной ручкой пометки в тексте. Поэтому, подкрепившись кофе и круассаном, он вздыхает и несколько часов посвящает Парижу, обходя все маршруты, которые Мушуми отметила ему на карте карандашом. Он наматывает милю за милей: шагает по набережным Сены, вдоль знаменитых бульваров, парков и садов, после некоторых блужданий находит музей Пикассо. Он садится на скамейку и делает наброски домов на площади Вогезов, бродит по печальным аллеям Люксембургского сада. Он проводит часы на площади около Академии изящных искусств, перебирая на развалах репродукции, старые книги и картины, покупает несколько рисунков парижских зданий. Он фотографирует узкие улицы, выщербленные тротуары и темные мощеные мостовые, крыши с мансардами, ветхие на вид здания, построенные из светло-бежевого камня. Все, что он видит вокруг, — настолько прекрасно, что у него перехватывает дыхание, но его угнетает то, что для Мушуми этот город уже давно стал привычным, даже родным, что она видела его сотни раз. Теперь он понимает, почему она так долго жила в Париже, вдали от семьи, родственников и друзей. Ее парижские знакомые обожают ее, так же как и официанты, и продавцы в магазинах. Для них она вроде бы своя, но при этом несет в себе свежесть и обаяние новизны, которую так ценят парижане. Он восхищается ею, но в то же время немного завидует тому, как легко она смогла вписаться в чужую культуру, построить новую жизнь в новой стране, как когда-то это сделали его родители. Сам он, по-видимому, на это не способен.
Последний день их пребывания в Париже он посвящает выбору подарков матери, Соне, теще и тестю. В этот день Мушуми делает свой доклад. Он предложил пойти с ней, поддержать ее морально, но Мушуми сказала, что это глупо. Зачем сидеть в комнате, набитой людьми, говорящими на языке, которого он не понимает, когда можно еще побродить по городу? И поэтому после походов по магазинам Гоголь отправляется в Лувр и проводит там три часа. Вечером они встречаются в кафе в Латинском квартале. Мушуми уже ждет его, он видит ее лицо за стеклами кафе. Она накрасила губы темно-красной помадой, потягивает красное вино.
Он садится рядом, заказывает чашку кофе.
— Ну как? Как все прошло?
Мушуми молча передергивает плечами, закуривает.
— Да вроде хорошо. Прошло — и ладно.
Она выглядит подавленной, не смотрит ему в глаза, оглядывается на ряд столиков с мраморными столешницами с темно-красными прожилками.
Обычно она требует от него полного отчета о его приключениях, но сегодня они сидят молча, глядя на проходящих мимо кафе парижан. Он показывает ей свои покупки: галстук для тестя, мыло для обеих мам, шелковый шарф Соне, альбомы для зарисовок для него, ручки, бутылочки с тушью. Мушуми одобрительно разглядывает его наброски парижских крыш. Они уже не раз были в этом кафе, и теперь Гоголь смотрит вокруг с легкой грустью, стремясь впитать в себя детали, которые, как он знает, скоро изгладятся из его памяти, толстого неприветливого официанта, который так резко ставил чашки на стол, что они звенели, вид на магазины из окна, желто-зеленые плетеные стулья.
— Тебе грустно, что надо уезжать? — спрашивает он, одним глотком выпивая свой эспрессо.
