— Да, я достиг того возраста, когда приятнее, что о твоем дне рождения забывают, — шутит Никхил.

— Бедный Гогглз!

В коробке оказывается небольшая бутылка бурбона и обтянутая кожей фляга.

— Смотри, я выгравировала твои инициалы, — говорит ему Соня. И действительно, на мягкой коже хорошо видно тиснение «НГ».

Он вспоминает, как много лет назад просунул голову в дверь Сониной комнаты и заявил, что собирается менять имя. Соне тогда было лет тринадцать, она подняла голову от книги, тряхнула конским хвостиком и серьезно заявила ему: «Ты не сможешь, Гогглз!» — «Это почему же? Поменять имя раз плюнуть, подумаешь!» — «Нет, — сказала ему Соня, — ты не сможешь, ты же Гоголь». А теперь он смотрит, как его сестра накладывает макияж, как она оттягивает веко и проводит вдоль него тонкую черную линию. Сейчас она напоминает ему их мать на ее свадебных фотографиях.

— Ты — следующая, понимаешь? — говорит он.

— Ох, не напоминай мне! — Соня строит гримаску, потом хихикает и прижимается к нему плечом.

Их общая радость, эти последние волнующие минуты перед свадьбой почему-то вызывают в его груди щемящее чувство утраты, напоминая ему, что отца с ними уже нет. Гоголь представляет себе, как прекрасно смотрелся бы отец в пенджабской рубахе с шалью, переброшенной через плечо. На нем самом традиционный индийский костюм не выглядит органично. К тому же отцовская рубаха ему коротка, а туфли на размер велики, поэтому в них пришлось набить газету. Рубаха всю ночь висела в ванной, чтобы горячий пар расправил складки, появившиеся за тридцать лет хранения в шкафу, — отец надел свой свадебный костюм только раз в жизни. Через несколько минут Гоголь уже готов, он садится на постель и ждет, нетерпеливо притопывая ногой. Хорошо Мушуми, сейчас она в окружении двадцати тетушек и кузин — ее волосы укладывает парикмахер, а косметику на лицо ей наносит профессиональная индийская стилистка. Жаль, что он не привез с собой кроссовки — ему бы не помешало сейчас пробежать пару миль на дорожке в тренажерном зале, так он волнуется.

Наконец церемония начинается — жениха и невесту сажают на помост. Сначала они сидят напротив друг друга, потом бок о бок. Гости рассаживаются на складных стульях, их так много, что пришлось убрать временную стену между двумя залами, чтобы расширить пространство. Жениху и невесте никто заранее не объяснил, когда надо вставать, когда кланяться, когда бросать цветочные лепестки в бронзовую урну. За их спиной стоят тетушки и по ходу церемонии подсказывают, что надо делать. Перед их лицами мелькают вспышки фотоаппаратов; жужжит видеокамера. Традиционная индийская музыка льется из динамиков. Священник — друг родителей Мушуми, известный палеонтолог, который происходит из семьи брахманов. Они приносят подношения к фотографиям дедушек и бабушек, к фотографии отца Гоголя, сыплют рис на погребальный костер, который руководство отеля не разрешило им зажечь. Гоголь думает о своих родителях, которые сказали друг другу первые слова только после свадьбы. Он восхищается их мужеством, теперь он понимает, на что они пошли в те далекие времена, а как сложно им обоим было сохранить мистическое единство душ и тел, называемое семьей.

Сегодня он видит Мушуми в сари в первый раз, если не считать, конечно, ужасных церемоний пуджа, на которых оба они страдали бессчетное количество раз. На ней около пяти килограммов золота, — когда они сидели на платформе напротив друг друга, держась за руки, он насчитал одиннадцать золотых ожерелий. Щеки Мушуми разрисованы замысловатым узором красной и белой краской. До сих пор он называл отца и мать Мушуми Шубир-мешо и Рина-маши, но после свадьбы он станет называть их баба и ма, как своих вторых родителей.

После церемонии он переодевается в костюм, а Мушуми — в шелковое платье на тоненьких лямках: она сама придумала фасон и заказала знакомой портнихе. Мать в ужасе — плечи дочери не просто открыты, она еще обсыпала их блестящей пудрой, и ее тонкие смуглые руки теперь практически светятся в полумраке зала. Что плохого в шальвар-камизе, хмурит брови мать, глядя на свою непослушную дочь, но ничего не говорит, лишь бросает укоризненные взгляды в ее сторону. Бесчисленные гости подходят к Гоголю, поздравляют, хлопают по спине, напоминают, что знали его еще в детстве, просят улыбнуться в камеру. Через час он уже тепленький — спасибо бару с алкогольными напитками, который родители Мушуми держат для американцев. Мушуми, войдя в банкетный зал, приходит в ужас от обтянутых тюлем столов, от обвитых плющом колонн. Какая пошлость! Они с Гоголем встречаются только на минутку по дороге из туалета и обратно. Никхил наклоняется, чтобы поцеловать свою жену, и чувствует запах табака, чуть скрашенный мятной жвачкой. Он представляет себе, как Мушуми курит в туалете, закрывшись в кабинке, сидя на закрытой крышке унитаза. Они и пары слов не успели сказать друг другу: во время церемонии Мушуми сидела опустив глаза, а потом целый вечер была занята гостями. Внезапно Гоголя охватывает безумное желание послать к черту гостей, остаться с ней вдвоем, удрать в его номер. Он ловит ее за руку.

— Пойдем, — убеждает он ее, — ну хоть на пятнадцать минут. Никто не заметит, вот увидишь!

Но начинается ужин, тамада выкрикивает номера столов и имена гостей. Для американских гостей зарезервированы отдельные столы. На торжественный ужин подают традиционные блюда северной индийской кухни: груды цыплят тандури, разложенных на огромных блюдах, алу гобив густом апельсиновом соусе. Жених и невеста сидят в самом центре зала за круглым столом вместе с матерью и Соней, родителями Мушуми, ее братом Самратом и несколькими родственниками, прилетевшими из Калькутты. Родственники поднимают неумелые тосты, притворяются, что пьют шампанское.

— Ну, будьте счастливы, — бормочет отец Мушуми, смахивая со щеки слезу.

Хихикающие тетушки подсказывают новобрачным, когда им надо целоваться, в нужные моменты стучат вилками по рюмкам, призывая гостей к тишине. Гоголь и Мушуми послушно встают, и он целомудренно целует жену в щеку.

В зал выкатывают огромный торт. «Никхил женится на Мушуми» — написано на нем белой глазурью. Мушуми улыбается, как всегда, когда позирует перед камерой: рот закрыт, голова слегка опущена и повернута влево. Веселье гостей постепенно становится все более буйным. Гоголь прекрасно понимает, что, поскольку оба они бенгальцы, их гости решили, что можно расслабиться и повеселиться вволю. Ему вдруг приходит на ум, что два года назад он вот так же мог бы присутствовать на свадьбе Мушуми, но только в качестве гостя. От этой мысли у него холодеют руки, и он вынужден несколько раз напомнить себе, что вообще-то это он сейчас сидит рядом с ней. С другой стороны, именно для той несостоявшейся свадьбы были куплены золотые украшения, сшиты платья, заготовлено приданое! Даже меню было составлено тогда же. Новый лишь текст приглашения, составленный Ашимой и переведенный Гоголем на английский.

Поскольку Мушуми надо вести занятия уже через три дня после свадьбы, их медовый месяц откладывается. Конечно, им хочется сбежать из отеля, но они обязаны провести первую брачную ночь в роскошном номере для молодоженов, который им сняли их семьи. Как только они заходят в номер, Мушуми с облегчением скидывает туфли на трехдюймовых каблуках.

— Ох, я в душ, — говорит она и исчезает в ванной.

Он оглядывается по сторонам, открывает дверцы шкафчиков и комодов, рассматривает содержимое мини-бара. Он ужасно устал, а Мушуми, наверное, еще больше, поскольку последние несколько часов все плясали под песни «Аббы».

Он растягивается на огромной кровати. Покрывало засыпано розовыми лепестками — последнее, что сделали их матери, прежде чем оставить их вдвоем. Его немного тошнит от сочетания бурбона и двух огромных кусков торта, которые он съел на голодный желудок, поскольку за ужином поесть времени не было. Теперь он ждет свою жену, лениво щелкая пультом телевизора. Около кровати в серебряном ведерке со льдом стоит бутылка шампанского, на покрытой кружевной салфеткой тарелке — шоколадки в форме сердечка. Никхил машинально откусывает кусок — внутри твердая тянучка, которая немедленно застревает у него в зубах.