— У тебя никогда не было собаки, верно? — говорит Максин, наблюдая за ним.

— Нет.

— И ты не хотел иметь собаку?

— Хотел, когда был маленьким, но мои родители всегда были против. Слишком большая ответственность. А потом каждые пару лет мы уезжали в Индию.

Он осознает, что в первый раз упомянул в разговоре с ней о своих родителях, о своем прошлом. Он думает, что сейчас она начнет дальше расспрашивать его. Но она роняет только:

— О, ты ему нравишься. Вообще-то он к чужим никогда не подходит.

Она распускает волосы по плечам, встряхивает головой, небрежно накручивает их на руку, смотрит на него с улыбкой. И снова он замечает, что под кардиганом на ней ничего нет.

— Мне пора идти, — выдавливает Гоголь.

Но он рад, что она разрешает ему помочь ей убрать со стола. Они не торопясь споласкивают тарелки, загружают их в посудомоечную машину, протирают обеденный и разделочный столы, моют и вытирают кастрюли и сковородки. Затем назначают время следующей встречи — в воскресенье они пойдут на продленный сеанс нового фильма Антониони, который Джеральд и Лидия недавно посмотрели и горячо рекомендовали за ужином.

— Я провожу тебя до метро. — Максин нагибается, надевает на шею Сайлоса ошейник. — Все равно ему надо прогуляться.

Они поднимаются в прихожую, надевают пальто. Сверху раздается приглушенный звук телевизора. На пороге Гоголь нерешительно останавливается.

— Я забыл поблагодарить твоих родителей, — говорит он.

— За что?

— Ну, за то, что приняли меня. За ужин.

Она берет его под руку.

— Что же, поблагодаришь их в следующий раз.+

С самого начала Гоголь чувствует себя здесь как дома. Нет, гораздо лучше, чем дома. Такое ненавязчивое, добродушное гостеприимство для него внове, Ратклифы никогда не станут кардинально менять свои привычки, чтобы угодить гостям, и вполне справедливо полагают, что его должен устраивать их образ жизни. Джеральд и Лидия — люди занятые, они приходят и уходят, не обращая на молодежь внимания, а Максин и Гоголь живут своей, совершенно независимой жизнью. Они ходят в кино и в рестораны. Он сопровождает ее в походах за покупками на Мэдисон-авеню, они заходят в магазины, куда привратники впускают посетителей через вертушку, и Максин покупает там кашемировые кардиганы и неприлично дорогие французские духи, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Они заходят в темные, обманчиво скромные рестораны, где порции крошечные, а счета — огромные. И каждый раз эти походы заканчиваются у нее дома. Там всегда есть или кусочек особого паштета, который ему просто необходимо попробовать, или вино, которое без него она не хочет пить. Они вместе лежат в ее странной ванне, стоящей на когтистых тигровых лапах, потягивая красное вино. По ночам они спят на кровати, на которой она спала с детства. Пуховая перина мягкая и слегка прогибается под его тяжестью. Он держит в своих объятиях ее горячее тонкое тело, занимается с ней любовью нежно и страстно. Иногда он вынужден задерживаться на работе — тогда он просто приходит вечером, и она разогревает ему ужин, а потом они поднимаются наверх. То, что утром они спускаются на кухню вдвоем, заспанные и помятые, и жадно поглощают кофе с молоком и тосты с джемом, Джеральд и Лидия воспринимают как нечто абсолютно естественное. В первый раз Гоголь чуть не умер от смущения — он натянул на себя мятую рубашку и брюки, долго приглаживал волосы. Однако когда он спустился вниз, родители Макс лишь приветливо кивнули ему, налили кофе, придвинули корзинку со свежими булочками и даже дали несколько газетных страниц, чтобы он не скучал.

Очень быстро Никхил понимает, что незаметно для самого себя влюбился: не только в Максин, но и в ее дом, и в образ жизни ее родителей. Да и невозможно любить ее в отрыве от всего, что ее окружает. Его теперь радует и вечный беспорядок, царящий в ее спальне, и сотни ненужных мелочей, покрывающих все поверхности комнаты, и даже то, что, когда она идет в туалет, она никогда не закрывает плотно дверь. Ее неряшливость — полная противоположность его аккуратности и минималистскому вкусу, и поэтому она чарует его, завораживает. Он начинает ценить и любить те блюда, которые едят у них в доме, — поленту, ризотто, буйабес и оссобуко. Он привыкает к благородной тяжести столового серебра, к тому, что салфетки в этом доме не бумажные, а льняные и их надо держать на коленях наполовину развернутыми. Он теперь знает, что нельзя тереть пармезан в спагетти, если там есть креветки. Он знает, что нельзя класть деревянные ложки в посудомоечную машину, как он сделал по ошибке в первый вечер, когда помогал Максин убирать со стола. Утром он просыпается раньше обычного под лай Сайласа, который стоит у двери и ждет, чтобы его вывели на прогулку. А Гоголь с нетерпением ждет вечера, чтобы можно было снова прийти сюда, ждет заветного звука, с которым пробка вылезает из горлышка бутылки красного вина.

Максин не скрывает своего прошлого. Она показывает ему фотографии предыдущих мужчин, она хранит их в альбоме с обложкой под мрамор, рассказывает о своих отношениях с ними без стеснения, без сожаления или жалости к себе. У нее есть особый дар принимать жизнь такой, как она есть; теперь, когда он узнал ее ближе, он понимает, что Максин, в отличие от него, никогда не мучалась проблемой самоидентификации, она никогда не хотела родиться в другом месте и никогда не хотела стать другой. В этом, с его точки зрения, состоит принципиальное различие между ними. В этом, а не в том, что она выросла в таком замечательном доме, что в детстве она ходила в частные школы. Его поражает, с каким почтением Максин относится к своим родителям, как она уважает их вкусы и взгляды. А за столом она спорит с родителями о книгах и фильмах, обсуждает с ними картины, выставки и общих знакомых так, как будто говорит со сверстниками. Родители не вызывают у нее раздражения или злости, как частенько случается с ним самим. В отличие от его родителей они ни к чему ее не принуждают, и тем не менее она остается с ними по собственной воле, довольная и счастливая.

А она с удивлением узнает подробности его жизни: что все друзья родителей — бенгальцы, что невесту сыну выбирают родители, что его мать готовит только индийскую пищу и что она всегда носит сари, даже дома, и каждое утро наносит на лоб бинди [20].

— Да неужели? — говорит она недоверчиво. — Но ты же совершенно другой! Никогда не подумала бы…

Он вовсе не обижается на нее, но тем не менее ясно осознает, что пропасть между ними очень широка. Жизнь своих родителей он всегда воспринимал как нечто привычное, устоявшееся, в конце концов, все его бенгальские родственники до сих пор выбирают себе жен через свах, не зная их. Однако отношения Джеральда и Лидии — совершенно иные, в этом доме жене дарят украшения не только по праздникам, а цветы возникают на столе без всякого повода. Джеральд и Лидия открыто целуются в их присутствии и ходят гулять за ручку точно так же, как и Гоголь с Максин. А увидев Джеральда, уютно устроившегося на диване рядом с женой и обнимающего ее за плечи, он вдруг с болезненной ясностью понял, что ни разу в своей жизни не наблюдал ни единого проявления любви между родителями. Может быть, эта любовь и существует, но она скрыта от посторонних глаз и заперта за семью печатями.

— У, по-моему, довольно грустно так жить, — прокомментировала Максин, когда он поделился с ней этим наблюдением.

Его расстроила ее реакция, но он не мог не согласиться с ней. Однажды Максин спросила, хотят ли его родители, чтобы он женился на индийской девушке. Она задала вопрос из чистого любопытства, даже не ожидая однозначного ответа, но он мгновенно рассердился на родителей, поскольку ответ был для него совершенно ясен. Вслух же он сказал:

— Понятия не имею. Скорее всего, да. Но только кого интересует, чего они хотят?

Максин заходит в его квартиру крайне редко, только когда ее родители устраивают какую-нибудь особенно многолюдную вечеринку. В этих случаях она прибегает, мгновенно наполняя небольшое пространство ароматом гардении, бросая пальто на один стул, коричневую сумку — на другой, раскидывая, по обыкновению, одежду по всему полу. В эти дни они любят друг друга на тонком матрасе под окном, а внизу гудит и грохочет транспортный поток. На самом деле ему тоже неприятны свидания в его квартире, ведь стены у него — голые, и он так и не удосужился купить светильники и заменить унылое верхнее освещение.