— О, да ладно тебе, — повторяет она. — Просто признай, что он гениален!!

Ее голос звучит резко и одновременно кокетливо, и она явно выпила лишнего. Волосы девушки, пепельно-русые, собраны в узел, из которого выбиваются пряди, красиво обрамляющие лицо. Высокий, чистый лоб, широкие скулы, зеленоватые глаза с темным ободком вокруг радужной оболочки. Она одета в струящиеся шелковые брюки капри и белую блузку без рукавов, оттеняющую ее загар.

— Ну а ты что думаешь об этом? — обращается она вдруг к Гоголю.

Когда он признается, что не видел ни одного фильма Бунюэля, девушка разочарованно отворачивается.

Позже, когда он стоит посреди гостиной, разглядывая внушительного размера черную маску, висящую над металлической лестницей, девушка снова подходит к нему. Сквозь прорези узких глаз и кривящегося рта маски просвечивает белая штукатурка стены.

— Хм, в спальне есть штука пострашнее, — говорит девушка, делая испуганное лицо и широко раскрывая глаза. — Представляешь себе, каждое утро просыпаться и первым делом видеть это чудище?

Она говорит об этом с таким знанием дела, что Гоголь невольно задумывается — она что, подружка Рассела?

Они знакомятся. Ее зовут Максин. Она расспрашивает его об учебе в Колумбийском университете. Оказывается, она тоже там училась, в колледже Бернара, на факультете истории искусств. Она прислоняется спиной к колонне, легко улыбается ему, подносит к губам бокал шампанского. Вначале ему показалось, что она значительно старше него, он дал бы ей около тридцати. Однако из разговора выясняется, что разница между ними гораздо меньше и в какой-то период они учились в университете вместе, жили в трех кварталах друг от друга и, скорее всего, сталкивались на Бродвее или в университетской библиотеке. Максин рассказывает, что она работает помощником редактора в издательстве, специализирующемся на книгах по искусству. В настоящее время она редактирует биографию Андреа Мантеньи. Гоголь вспоминает, что этот итальянский художник расписывал палаццо Дукале в Мантуе, и в глазах Максин вспыхивает искра уважения и интереса. Они болтают в легкой, игривой манере, с его точки зрения довольно пошлой и неглубокой. Такого рода беседу он мог бы вести с кем угодно, но Максин обладает одной особенностью, которая покоряет его: она целиком сосредоточивает на нем внимание своих ярких зеленых глаз, заставляя его, хоть ненадолго, поверить в то, что для нее в этом мире существует лишь он один.

На следующее утро она звонит ему сама; в воскресенье в десять Гоголь еще в постели, голова у него раскалывается после многочисленных порций виски с тоником. Он не сразу берет трубку, отвечает раздраженно, думая, что это мать со своими расспросами. По тону Максин кажется, что она встала как минимум часа три-четыре назад и уже успела выпить кофе, позавтракать и проштудировать «Таймс».

— Привет, это Максин. Мы познакомились вчера вечером. — Она даже не извиняется за то, что разбудила его. Она говорит, что нашла его номер в телефонной книге, хотя Гоголь не помнит, что сообщал ей свою фамилию. — Господи, что у тебя там так грохочет? — спрашивает она, а потом, без всякого смущения, приглашает его к себе домой на ужин. — В следующую пятницу тебя устроит? — Она диктует ему адрес, где-то в районе Челси.

Думая, что она приглашает его на вечеринку, он спрашивает, что ему принести.

— Ничего не надо, это обычный семейный ужин. — Подумав, Максин добавляет: — Наверное, надо тебя предупредить, что я живу с родителями.

— О! — Гоголь смущен и удивлен. Он спрашивает, не будут ли ее родители возражать против его присутствия. Может быть, им лучше сходить в ресторан?

Но его предположение вызывает у нее только взрыв смеха, от которого он чувствует себя полным идиотом.

— Господи, а почему они должны возражать?

Он берет такси из офиса до ее дома, заезжает в магазин, покупает бутылку вина. На дворе унылый сентябрьский вечер, льет дождь, листья постепенно меняют цвет. Такси привозит его в отдаленный, достаточно пустынный квартал между Девятой и Десятой авеню. Он так давно не ходил на свидания, за последние два года у него была только парочка коротких, не стоящих внимания интрижек. К тому же Максин успела возбудить в нем любопытство, ему льстит, что она плюет на условности, сама проявляет инициативу, да и внешне она вполне привлекательна.

Увидев дом, в котором живет Максин, он испытывает настоящее потрясение. Дом выстроен в неогреческом стиле, величественные белые колонны подпирают портик, и несколько минут Гоголь, открыв рот, рассматривает фасад, как турист на экскурсии. От его цепкого профессионального взгляда не ускользает ни одна деталь: дорические пилястры, искусная резьба на деревянных кронштейнах, черная дубовая дверь с крестообразным рисунком панелей. Он поднимается на невысокое крыльцо, окаймленное изящными литыми перилами. Под звонком выбито имя: «Ратклиф». Проходит несколько минут, Гоголь уже переминается с ноги на ногу, проверяя, не ошибся ли он адресом, и тут дверь распахивается. Максин стоит на пороге, она обхватывает его за шею руками, целует в щеку, движением балерины отставив одну ногу назад, потом берет за руку и вводит в холл. Она одета в широкие черные брюки и обтягивающий кардиган из бежевого кашемира. Насколько он может судить, под кардиганом на ней ничего нет. Волосы, как и раньше, закручены в небрежный узел на затылке. Она забирает у него плащ, ставит зонт на подставку. Проходя мимо зеркала, он бросает в него быстрый взгляд и поправляет галстук.

Они спускаются вниз на один пролет и попадают на кухню, которая, кажется, занимает целый этаж. Около балкона, выходящего в сад, стоит массивный дубовый стол. На стенах — картины с изображением петухов и коллажи из трав и цветов, над плитой — набор старинной бронзовой кухонной утвари. На открытых полках — разнообразная коллекция керамических тарелок, а также целая библиотека книг по кулинарии, энциклопедий и учебников о правильном питании. Около раковины, склонившись над большой деревянной миской, стоит женщина и отрезает хвостики у стручков зеленой фасоли.

— Это моя мама, Лидия, — говорит Максин. — А это Сайлас! — Смеясь, она показывает на рыжего кокер-спаниеля, дремлющего под столом.

Лидия так же стройна и высока, как ее дочь. У нее прямые волосы стального цвета, короткая стрижка молодит ее. Она одета со старомодной тщательностью, золото в ушах и на шее, начищенные лаковые туфли, темно-синий передник затянут на тонкой талии. Несмотря на то что у нее довольно много морщин и цвет лица не очень ровный, она красивее дочери, черты лица — более правильные, скулы еще выше, разрез глаз более изящный.

— Приятно познакомиться, Никхил, — говорит Лидия, сверкнув улыбкой, но, хотя она смотрит на него с интересом, она не прерывает своей работы для рукопожатия.

Максин наливает ему бокал вина, не удосужившись поинтересоваться, что он предпочитает.

— Пошли! — говорит она. — Я покажу тебе дом.

Они поднимаются на пять пролетов деревянной лестницы, которая громко скрипит, видимо протестуя против их общего веса. План дома весьма прост — по две огромные комнаты на этаж, каждая больше всей его квартиры. Гоголь вежливо восхищается потолочной лепниной, медальонами над дверьми, мраморными каминами — об этих предметах он умеет говорить профессионально и со вкусом. Стены выкрашены в яркие, насыщенные цвета: розовый, лиловый, фисташковый, перегружены картинами и фотографиями. В одной из комнат он видит портрет маленькой девочки, видимо Максин, сидящей на коленях у молодой, необыкновенно красивой женщины, в которой он узнает Лидию. Лестничные площадки каждого этажа заставлены стеллажами, поднимающимися до самого потолка, стеллажи забиты книгами — романами, биографиями, книгами по искусству и архитектуре, о каких Гоголь может только мечтать. Конечно, дом захламлен свыше всякой меры, но вместе с этим в нем есть какое-то особое достоинство, ярко выраженная индивидуальность, и это ему по душе. Никаких дешевых безделушек, всех этих вазочек и салфеточек — полы без ковров, даже на окнах не везде есть занавески, как будто хозяева хотели подчеркнуть благородство очертаний рам и карнизов.