Хотя миссис Лапидус не понимает ни слова из того, что сказал Ашок, она внимательно слушает его и опять улавливает то же самое имя. Карандашом она записывает его на регистрационной форме.

Ашок передает ей коробку с ланчем и ветровку — на случай, если на улице похолодает.

— Веди себя хорошо, Никхил, — говорит он по-английски, треплет мальчика по щеке и исчезает в дверях.

Они остаются одни. Миссис Лапидус садится на стул и притягивает Гоголя к своим коленям.

— Ну как, Гоголь, ты рад, что пошел в школу?

— Мои родители хотят, чтобы в школе у меня было другое имя.

— Вот как? А что думаешь по этому поводу ты, Гоголь? Ты сам хочешь, чтобы тебя звали другим именем?

После небольшой паузы он отрицательно качает головой.

— Да ли нет?

— Нет.

— Ну вот и договорились. Ты можешь написать свое имя на листочке бумаги?

Гоголь берет со стола карандаш, крепко сжимает в пальцах и выводит единственное слово, которое он пока что научился писать. Он нервничает, и поэтому буква «л» у него повернута в другую сторону.

— Ух, как красиво ты написал! — говорит миссис Лапидус с восхищением.

Она разрывает старую регистрационную форму и просит секретаря напечатать новую. Потом берет Гоголя за руку и ведет его по устланному коврами коридору, где на стенах развешаны детские рисунки. Она открывает дверь и представляет Гоголя его новой учительнице, мисс Уоткинс. Учительница совсем молоденькая, ее волосы заплетены в две косички, на ней джинсовый полукомбинезон и сабо. На него обрушивается лавина уменьшительных имен — Эндрю здесь называют Энди, Александру — Сэнди, Уильяма — Уилл, Элизабет — Лиззи. Эта школа совсем не похожа на ту, в которую ходили его родители, с ее перьевыми ручками и начищенными черными ботинками, аккуратными тетрадками и полными именами и с обращением к старшим «господин» и «госпожа». Здесь вообще нет ничего обязательного, кроме утренней линейки и присяги американскому флагу. А все оставшееся время они сидят за общим круглым столом, пьют лимонад и едят печенье, спят вповалку прямо на полу, на мягких оранжевых подушках. После первого дня уставший Гоголь уходит домой, унося письмо от миссис Лапидус, запечатанное и повешенное ему на шею на отрезке цветной тесьмы. В письме директор объясняет родителям, что, поскольку их сын предпочитает имя Гоголь, именно так его будут называть в школе. Сын предпочитает? А как насчет родителей? Ашок и Ашима в изумлении и недоумении качают головами. Но поскольку никто из них не хочет идти разбираться в школу, остается только уступить.

В мае у Гоголя рождается сестренка. В этот раз роды наступают внезапно и проходят быстро. Они нарушают семейные планы: сходить утром на распродажу по соседству, потом послушать новую пластинку с бенгальскими песнями. Гоголь ест на завтрак вафли с сиропом и с досадой слушает заунывные звуки, издаваемые проигрывателем: они заглушают смешные реплики персонажей мультфильма, который он вполглаза смотрит по телевизору. И тут у его матери отходят воды. Его отец сразу же выключает музыку и звонит Дилипу и Майе Нанди — они теперь живут недалеко от Гангули, и у них тоже есть маленький сын. Затем Ашок бежит к соседке, миссис Мертон, и просит присмотреть за сыном до приезда Нанди. Хотя родители много раз предупреждали Гоголя о том, что скоро у них появится новый ребенок, он все равно напуган. Ему уже не до мультиков — он чувствует себя брошенным, никому не нужным. Миссис Мертон появляется на кухне со своим вышиванием, а Гоголь замирает в дверях, глядя, как отец помогает матери сесть в машину, машет вслед родителям рукой. Чтобы чем-то занять себя, он начинает рисовать — вот он сам, рядом его родители и новый брат или сестра — выстроились перед крыльцом. Он не забывает поставить точку между бровей матери, нарисовать очки в черной оправе на лице отца и зажженный фонарь у крыльца.

— Ну надо же, до чего похоже! — восклицает миссис Мертон, заглядывая ему через плечо.

В тот же вечер, когда Майя Нанди, которую Гоголь называет Майя -маши,как будто она — сестра его матери, его родная тетя, разогревает ему ужин, из больницы звонит счастливый отец. Ребенок родился — это девочка. На следующий день Гоголя везут в больницу — его мама сидит на кровати, на запястье — синий браслет, а живот у нее уже не такой круглый и твердый, как раньше. Через толстое стекло он видит свою спящую сестру — она лежит в маленькой стеклянной кроватке, единственная черноволосая девочка среди новорожденных. Мама представляет Гоголя медицинским сестрам. Гоголь пьет сок и ест рисовый пудинг с маминого подноса. Он стесняется, но все-таки дарит ей свою картину — внизу он подписался «Гоголь», а под изображениями родителей написал «ма» и «ба». Только под изображением сестрички ничего не написано.

— Я ведь не знал, как ее зовут, — объясняет Гоголь, и тогда родители объявляют ему имя девочки.

В этот раз они подготовились к рождению ребенка основательно, хорошо запомнив урок, преподнесенный им американской жизнью после рождения Гоголя. Теперь они знают, что в здешних школах учителя игнорируют мнение родителей и что им ничего не стоит взять и зарегистрировать ребенка под его домашним именем. Единственный способ избежать такого недоразумения, заключили они, это вообще обойтись без домашнего имени. Многие из их бенгальских друзей именно так и поступили. Поэтому и домашнее, и официальное имя их дочери будет Сонали, что в переводе с бенгальского означает «золотая».

Два дня спустя, вернувшись из школы, Гоголь обнаруживает дома маму, одетую в купальный халат вместо сари, и сестренку, на этот раз не спящую. На ней розовая пижамка с зашитыми рукавами и штанинами и розовый чепчик, завязанный лентами на шее и обрамляющий ее лунообразное лицо. Отец Гоголя тоже дома. Родители сажают мальчика на диван в гостиной и кладут Сонали ему на колени. Они велят ему прижать сестренку к груди и держать ее крепко, подложив руку ей под голову, пока отец делает семейные снимки новой тридцатимиллиметровой камерой фирмы «Никон». Гоголь пристально смотрит в объектив — он медленно придвигается к его лицу, потом так же медленно отодвигается. Комната освещена золотистым послеполуденным светом.

— Привет, Сонали, — смущенно говорит Гоголь, глядя в крошечное личико, потом переводит взгляд на отца. Хотя сестру официально зовут Сонали, дома это имя быстро сокращается до «Сону», потом превращается в «Сона» и в конце концов трансформируется в «Соня». Соня — хорошее имя, оно одинаково звучит почти во всех странах мира. И в России есть такое имя, к вящей радости Ашока, и в Латинской Америке, и в Европе. А позже это имя будет носить супруга премьер-министра Индии, итальянка по национальности. Поначалу Гоголь разочарован: он-то надеялся, что сможет играть с сестрой! А она всего-то и умеет, что спать, орать и пачкать пеленки. Однако вскоре она начинает его узнавать, улыбается ему, смеется, когда Гоголь щекочет ее, качает на скрипучих качелях или подбегает к ее кроватке с криком: «Вот ты где!» Он помогает матери купать Соню, приносит полотенце, подает шампунь. Когда семья выезжает на еженедельные прогулки, Гоголь развлекает сестру на заднем сиденье машины, следит, чтобы она не скатилась на пол. К этому времени почти все бенгальцы, знакомые им по Кембриджу, тоже переселились в более престижные районы вроде Дедхэма или Фрамингхэма, Лексингтона или Винчестера, в дома с лужайками и гаражами. Теперь у них столько бенгальских друзей, что редкая суббота обходится без поездки в гости. Гоголю на всю жизнь запомнились эти субботние вечера: дети в цокольном этаже играют в настольные игры или смотрят телевизор, а в это время человек тридцать взрослых сидят на полу в гостиной, поют индийские песни и разговаривают на бенгали. Детям приносят водянистое карри на бумажных тарелках или пиццу, заказанную специально для них. На рисовую церемонию Сони Ашок приглашает так много народу, что приходится снимать зал в одном из зданий университета. В нем ставят двадцать раскладных столов, нанимают профессионального повара. В отличие от своего послушного брата Соня не желает есть рис, она корчит гримасы, плюется. Зато, завидев тарелку, она тянется к ней обеими руками, хватает землю, а потом проворно засовывает в рот долларовую купюру. Гости шумно аплодируют.