Пьеру восемнадцать лет. Мне девятнадцать.

Мы знаем, что он богат. У него уже есть собственная машина «рено R5», такая же, как у моей мамы. Он на ней приезжает на занятия. Это производит на нас неизгладимое впечатление. Пьер дает нам пищу для разговоров.

Однажды вечером Пьер провожает меня домой и, расставаясь, говорит со своим причудливым акцентом: «Я хотел бы пригласить вас на ужин. Примете ли вы мое приглашение?»

Пьер обращается только на «вы». Я не знаю, обращается ли он ко мне лично или ко всей компании друзей. Он рассеивает мои сомнения: он хочет пригласит меня одну, тет-а-тет. Невероятно польщенная, я не упускаю случая:

— Может, прямо сегодня вечером?

— Почему бы и нет.

Вместо того чтобы засесть за греческий или латынь, я отправляюсь с Пьером на машине. Для меня это настоящее приключение. В Париже, ночью, в машине на переднем сиденье, рядом с молодым человеком, утонченным и богатым, который попросил у меня разрешения пригласить меня на ужин! Я смотрю на ночной Париж, замирая от восторга. Я не в силах сдержать восклицания, когда мы проезжаем вдоль освещенных фасадов, только что миновав Вандомскую площадь: «Какая красота!» — «Вам нравится? Мы можем поесть здесь. Ресторан расположен в сводчатом подвале XVII века. Это очень красиво».

Пьер приглашает меня в ресторан «Интер-континенталя». Метрдотель во фраке сопровождает нас к столику. Он обращается к нам «господин» и «госпожа». Я страшно смущаюсь, пьянея от роскоши и сияя счастьем.

Во время ужина Пьер рассказывает мне о своих гомосексуальных приключениях, которые начались, когда ему было одиннадцать лет и он учился в иезуитском колледже.

Вечера у Пьера — это разгул роскоши и утонченности. Изысканные яства подаются домашней прислугой. Мы едим серебряными приборами за столом, накрытым вышитой белоснежной скатертью. На столе стоят два серебряных канделябра. Никакого электрического света. Нас десять или двенадцать человек. Пьеру нравятся застолья с многочисленными гостями.

Пьер заявляет, что хочет сделать мне подарок — купить мне платье для ужина у него дома. Он находит меня красивой, но плохо одетой.

Я обижаюсь. Ради него я надеваю самые элегантные вещи в моем гардеробе. «Плохо одета». Пьер не может ошибаться. Мысль о подарке меня радует.

Время идет, а предложение так и остается предложением. Сдержит ли он свое слово? Может, он забыл? Я нервничаю. Мне хочется заполучить элегантное платье. Я спрашиваю у Пьера, когда это произойдет. Да, я у него спрашиваю. Это дает возможность судить о моей деликатности. «Так что насчет платья, которое вы собирались мне купить?» Пьеру, такому обходительному и куртуазному, очень сложно уйти от ответа на столь прямой вопрос. «Скоро». Ему пришлось заменить аккумулятор в машине, и у него не так много наличных. У Пьера недостаток в средствах? Совершенно очевидно, что платья мне не видать.

Но вот как-то раз после занятий мы заходим с ним в «Бальзар» пропустить по стаканчику, и, расплачиваясь (он платит всегда), Пьер спрашивает меня: «Не хотите ли пойти в магазин за платьем?»

Бывают предложения, от которых невозможно отказаться.

Мы едем на машине на улицу Гренель. Я не знаю, ни где находится эта улица, ни что она из себя представляет. Я еду туда в первый раз в жизни. Мы входим в бутик, выбранный Пьером. Я никогда раньше не бывала в таких дорогих магазинах. Мне очень хочется приглядеть здесь что-нибудь: я боюсь, как бы, выйдя отсюда, Пьер не спустился с небес на землю и не отказался бы от своего безумного предложения.

Я меряю несколько вещей, в том числе восхитительную алую блузку из муарового шелка с китайским воротом и брюки из черного натурального шелка. Продавщица дает мне туфли на каблуках, более подходящие, чем мои ботинки на плоской подошве. Я не умею ходить на каблуках и потому выхожу из примерочной пошатываясь, чтобы показаться Пьеру. Нас надо было видеть. Я, заметно похорошевшая в новом прекрасном наряде — столь элегантных вещей я отродясь не носила, — с пылающими от возбуждения щеками, и взгляд Пьера, которым он смотрит на меня, взгляд хозяина и знатока. Восемнадцатилетний Пьер в черном пальто, черной шляпе и с тростью, опершись о стену, курит толстую сигару. Тот самый Пьер, к которому обращается продавщица:

— Достоинство этого наряда в том, что блузку можно будет надеть и просто с джинсами для заурядного ужина в городе.

— Наплевать, — замечает Пьер голосом с нездешним акцентом. — Это только на один вечер. Неважно, что она будет делать с блузкой потом.

Продавщица вытаращивает глаза и замолкает. Я краснею, представляя себе вопросы, которыми она должна задаваться насчет меня. У меня вид прилежной школьницы, а Пьер говорит обо мне, словно я дорогая проститутка. И у него есть на это право. Он платит.

Когда мы выходим из магазина, я несу в руке пакет с черными брюками и шелковой блузкой. Воспоминание о цене на этикетках горит во мне, как постыдная отметина, и мне хочется расхохотаться. Минимальная месячная зарплата вылетела на наряд для одного вечера. Я несколько смущенно благодарю Пьера.

Ужин состоялся. Все знают, что на нем я одета в вещи, купленные Пьером. Он об этом рассказывает, не особо деликатничая. Все думают, что я с ним сплю. Это еще больше повышает мой рейтинг в глазах окружающих.

Пьер удовлетворенно меня оглядывает. Он меня создал и находит меня красивой. Он пригласил профессора по философии, преподававшего нам в прошлом году. Тогда один только взгляд этого пятидесятилетнего человека повергал меня в ужас, ибо он изобличал мою ничтожность. Однажды, не говоря ни слова, профессор бросил мне на стол мою работу, отмеченную самой низкой оценкой. На перемене меня вырвало.

Теперь профессор смотрит меня. В его взгляде удивление и восхищение. «Вы были маленькой девочкой, а теперь стали женщиной». — «Это благодаря одежде, которую я ей купил», — говорит Пьер.

Я краснею от подобного отношения к себе, как к вещи. Профессор тоже, видимо, решает, что я сплю с Пьером. Я этим очень горжусь. Заметно, что он питает к Пьеру глубокое уважение.

Около трех часов ночи Пьер и моя подружка Клер, сильно пьяные, развалившись на диване, обмениваются долгим и сочным поцелуем.

В оцепенении я смотрю на них и страшно ревную.

Я устраиваю вечер, чтобы отблагодарить Пьера за его подарок. Я приглашаю также Клер и одного юношу — манекенщика, с которым Пьер познакомился в гей-клубе и в которого он теперь влюблен. Я хочу, чтобы все прошло идеально. Продумываю все до мелочей. Вытаскиваю серебряные приборы моих родителей, фарфоровую посуду, хрустальные бокалы. Бегу в Lenôtre, чтобы купить шербет и песочное печенье. Вульгарные бисквиты меня совершенно не устроят.

Я ругаюсь с родителями, которые уходят вечером из дома и запрещают мне использовать одну вещь, которая мне нужна, чтобы довести до совершенства мой ужин. Я на грани истерики. Пьер вот-вот должен прийти. Папа с мамой кричат, что это смехотворно — класть маленькие тарелки на большие для восемнадцатилетних сопляков! Я рыдаю. Я их ненавижу. Они ничего не понимают.

В субботу вечером в ночном клубе неизвестный тип подошел к Пьеру и похвалил его галстук. Пьер рассказывает, что тут же развязал галстук, протянул его неизвестному и заставил принять подарок.

Так поступают в той стране, откуда он родом. Если кто-то вам говорит, что ваша вещь красива, то вы ее ему отдаете.

Я восхищаюсь прекрасным шарфом Пьера из кашемира цвета выцветшей розы. Он говорит, что охотно отдал бы его мне, но боится обидеть бабушку, которая только что ему его подарила.

Я долго потом размышляла над жестом Пьера, отдавшего свой галстук какому-то незнакомцу.

В этом, мне кажется, и заключается великодушие.

Годы спустя моя мама восклицает, заметив украшение, которое я ношу: «Покажи-ка, какая чудесная вещь!» Этот позолоченный медальон, купленный мною в Мексике за десять долларов, всегда производит впечатление. У меня часто спрашивают, откуда он у меня. Выслушав комплимент мамы, я застываю. Лишь час спустя я снимаю с шеи медальон и протягиваю ей: «Возьми, мама».