На полу стоял кожаный чемодан — он принадлежал Катерине, но Туфа уложил туда свои вещи. От ярости его не осталось и следа.
— Мне очень жаль, что я это сделал, но иначе поступить я не мог, — сказал Туфа.
— Я понимаю, — сказала Катерина. — Не надо извиняться.
Из раны обильно текла кровь, но Катерина не хотела притрагиваться к ней, пока он не уйдет.
— Теперь я вернул себе честь, — сказал Туфа. Он поднял с пола чемодан. На улице стоял невероятный гвалт, и Туфа мог незаметно скрыться. — Ты храбро держалась, но я все-таки вернул себе честь.
— Уходи, — сказала она. — Ради всего святого, уходи. Он продолжал стоять в дверях.
— Извини, — сказал он. — Но я не мог поступить иначе. Катерина понимала, что пора останавливать кровь; она вышла в спальню, взяла простыню, но когда вернулась, увидела, что Туфа все стоит на прежнем месте.
— Ну, чего тебе от меня еще надо? — выкрикнула она. — Хочешь, чтобы я отдала тебе нож? Ты этого хочешь?
Он произнес ее имя. Это стоило ему огромных усилий. Но больше он ничего не мог сказать. И она поняла.
— А-а, — сказала она. — Ты хочешь, чтобы я тебя простила.
В полумраке она не видела, кивнул он или нет, но почувствовала, что именно этого он хочет.
— Ну, хорошо, я тебя прощаю, — сказала Катерина. — Люди, которые так поступают, не просят прощения, но я прощаю тебя, Туфа.
Когда он ушел, она остановила кровь и отыскала свою медицинскую сумку. Рана была чистая, и она сразу зашила ее хорошим кетгутом, поставляемым для германской армии, а потом перебинтовала хорошими бинтами, поставляемыми для той же армии. И все это время она слышала, как на площади гремел духовой оркестр и сумасшедший старик бил в свой барабан, немножко отставая от темпа, и это почему-то действовало на нее успокаивающе. Перевязав рану, она переоделась и, выйдя за порог поглядеть на праздник, не без удовлетворения обнаружила, что ноги у нее дрожат не больше, чем полчаса назад, когда она вылезала из винной бочки. Начинало темнеть.
Если бы Лоренцо отпустил сейчас фон Прума, тот упал бы прямо среди винограда, но Лоренцо крепко держал его в объятиях и заставлял плясать. Страшно было смотреть на эту пляску, ибо немец выглядел, как марионетка, — так дети пляшут иной раз с куклой.
— Ну, хватит, я хочу присесть, — сказал немец. — Хочу отдохнуть.
Но Лоренцо вовсе не собирался дать ему присесть и отдохнуть; он хотел, чтобы немец, когда он его выпустит, упал в виноград, и лежал там, и не мог подняться. А с винограда трудно подняться. Вскоре после того, как Малатеста появилась на пороге дома Констанции, Лоренцо выпустил немца, и тот упал ничком в виноград. Немец попытался встать — раз, другой, но неизменно увязал в винограде и падал снова и снова, пока не выбился из сил. В бочке прежде хранилось вино; остатки его смешались со свежим соком, и фон Прум весь перепачкался в этой жиже — его тонкие шерстяные брюки стали багровые, а грудь и лицо такие красные, как вино у нас в погребе.
— Переверни его! — крикнул Бомболини, обращаясь к Лоренцо. — Не то он захлебнется.
— Ну и пусть! — кричал народ. — Пусть захлебнется. Лоренцо схватил немца за ремень и перевернул его.
Дело в том, что даже Лоренцо, хоть он и не здешний, знает, что мы не можем позволить себе такую роскошь — топить людей в нашем вине. Тут начался фейерверк, и если бы фон Прум мог открыть глаза, он увидел бы со своего виноградного ложа, как над Санта-Витторией взвились первые ракеты.
На этом бы и надо поставить точку, но народ у нас здесь неотесанный. Не знают наши люди меры. И потому человека, высоко ставящего свою честь, могут обречь на такие же муки, как и человека, не знающего, что такое юмор.
Помимо пляски, в тот вечер предстояло еще одно состязание — лазанье по смазанным жиром шестам. Два высоких тонких шеста устанавливают на площади; к концу каждого привязывают поросенка. Из молодых парней набирают две команды, и тот, кто первым доберется до вершины шеста и снимет поросенка, получает титул Короля пиршества, а остальные члены команды становятся его придворными и весь остаток ночи могут делать все, что им заблагорассудится. Состязание это нелегкое. Иной раз несколько лет подряд ни одна команда не может снять с шеста поросенка, и пиршество остается без Короля.
Никто в Санта-Виттории не ожидал, что немцы согласятся почтить своим участием и эту затею. Но они почтили — возможно, потому, что надеялись, выиграв, восстановить свою честь; а возможно, им хотелось показать, что ничего, собственно, не случилось, ибо только человек, с которым ничего не случилось, может принимать участие в борьбе за поросенка.
В восемь часов — прежде чем приступить к ужину, а потом к танцам — выбрали две команды. Возле двух шестов развели большой костер, а шесты смазали жиром только что зарезанного быка. Существует много способов взбираться по шесту: можно с разбегу прыгнуть на него, можно подбросить парня в воздух в расчете на то, что он ухватится за шест и, ухватившись, сумеет удержаться и взобраться доверху. Однако существует много способов и воспрепятствовать победе. К чести немцев надо сказать, что, согласившись участвовать в состязании, они не стали спрашивать у местных жителей совета, а решили взяться за дело по-своему. И они продуманно приступили к решению проблемы. В восемь часов, когда началось состязание, четверо солдат встали в каре, двое других залезли им на плечи, а затем капитан фон Прум, будучи самым легким, стал на край фонтана и оттуда взобрался на плечи к этим двоим. Мы ужаснулись, увидев эту картину. «Каре» двинулось от фонтана по площади в направлении костра и шестов; издали казалось, что фон Прум находится на высоте поросенка, привязанного к верхушке шеста. Однако, когда каре приблизилось, стало ясно, что еще три или четыре фута отделяют капитана от поросенка. И тут, вместо того чтобы подбросить его в воздух еще на фут или два, как делаем мы, немцы просто поднесли капитана к шесту, он ухватился за него, а они отошли в сторону. Нам было больно на это смотреть. Ну какие же мы, видно, идиоты — сотни лет играем в эту игру, это наш местный спорт, а немцы за несколько минут освоили его и усовершенствовали!
Капитан надел горные ботинки, а в таких ботинках он, конечно, мог добраться до вершины любого шеста, сколько ни мажь его жиром.
Но у жителей Санта-Виттории была еще одна возможность потягаться с немцем. Каждой команде вручают длинный бамбуковый шест с привязанным к концу мешочком, наполненным песком. Называется это приспособление «топором», так как предназначено оно для «обезглавливания» Короля. Когда парень из одной команды приближается к поросенку, его сопернику разрешают — если он взберется достаточно высоко по своему шесту — один раз взмахнуть «топором» и попытаться спасти поросенка. Обычай этот существует здесь издавна и нравится нам, несмотря на всю свою дикость.
Поросенок визжал над самой головой фон Прума, точно догадывался об ожидавшей его участи. Никто до сих пор не знает, как Рана-Лягушонок умудрился так быстро и так высоко взобраться по соседнему шесту, ибо все, включая и тех, кто подбросил Рану на шест, неотрывно смотрели на немца, который неуклонно лез вверх. Поросенок находился от него уже на расстоянии локтя. Поэтому всех нас как громом поразило, когда Рана крикнул: «Топор!» и мы вдруг обнаружили, что он довольно высоко сидит на своем шесте. А Рана тем временем сказал:
— Капитан фон Прум, будьте любезны, повернитесь, пожалуйста, сюда! У меня тут кое-что припасено для вас.
И мы, много раз это видевшие, и немцы, никогда этого не видевшие, подивились тому, сколько, оказывается, нужно времени, чтобы «топор» описал дугу. Бамбуковый шест медленно, величаво плыл в воздухе, точно торжественно закрывалась тяжелая дверь собора. И самое удивительное, что фон Прум ничего не сделал, даже не попытался избежать встречи с «топором». Возможно, он не понял, что происходит, а возможно, с ним случилось то, что, говорят, случается с человеком, когда он вдруг видит змею. Фон Прум смотрел на приближавшийся к нему «топор», как муха смотрит на ящерицу, пока та не высунет язык и не проглотит ее. Наконец мешочек с песком ударил его по голове и сорвал с намазанного жиром шеста, и он полетел вверх тормашками, точно все это было заранее отрепетировано. Однако тут все вспомнили, что сетки-то внизу ведь нет, и с ужасом услышали, как тело капитана стукнулось о булыжник, так что даже Роза Бомболини отвернулась.
