— Я ведь это сказала вовсе не для того, чтобы унизить тебя, — возразила Катерина. — Мне просто хотелось, чтобы ты понял: боль — это только боль. Самая обычная, физическая боль. Людям нередко приходится расставаться с ногтями.

— Но это совсем не то.

— А ты видел, как это бывает?

— Да, — сказал Туфа. И, помолчав, признался, что сам это делал — в Греции и в Северной Африке, с арабами.

— Ну, и они умирали от этого?

— Нет.

— Тогда и ты сможешь вынести, Карло. Ты считаешь эту боль такой непереносимой, потому что чувствуешь себя виноватым.

— Но они выдавали все, что нам надо было от них узнать, — сказал Туфа.

Он подошел к окну, продолжая рассматривать свои руки; тут он и увидел первого из «Бригады Петрарки», движения Сопротивления, созданного Фабио, — увидел, как человек спрыгнул с городской стены в проулок Винной корзины, где его поджидал Пьетро Пьетросанто, и пошел вместе с ним к дому Копы.

«Должно быть, вот на них-то и рассчитывал Бомболини, полагая, что их не сломить, на таких вот молодых идеалистов», — подумал Туфа. А вслух сказал:

— Наш народ поразительно умеет обманывать себя — это наше величайшее искусство.

Уже светало, когда Пьетросанто спустился на Народную площадь и доложил Бомболини о том, как он поступил с Фабио и остальными ребятами из «Красных Огней». Их отвели в погреб под домом Копы — тот же самый, где сидела «Банда»; там им скрутили руки, засунули кляп в рот и заперли на замок в кромешной тьме.

— Ну и как все это прошло? — спросил Бомболини.

— Они поклялись, что сначала убьют тебя, а потом перебьют всех немцев, — сказал Пьетросанто.

— А ты объяснил им, что это делается ради спасения вина, ради блага жителей Санта-Виттории?

— Я им это говорил.

— Ну и что они?

— Вели себя так, как та свинья, которой сказали, что от нее будет больше толку, если пустить ее на бекон, — заявил Пьетро. — Фабио и слушать меня не желал.

Бомболини улыбнулся, преодолевая боль.

— Ну вот, теперь я чувствую себя спокойнее, — сказал он. — Сейчас не время для проявления отваги.

— Просто не пойму, что вдруг вселяется в таких людей, как Фабио, — заметил главнокомандующий. — Ведь он-то знает: не то здесь место, чтобы отстаивать свою честь.

— Фабио неправильно воспитан, — сказал Бомболини.

Осмотр домов был окончен на третьи сутки, к вечеру, и завершился он последним домом в Старом городе, что стоит у самой Толстой стены. Всем уже было ясно, что ни в этой хибаре, ни возле нее ничто не могло быть скрыто, тем не менее рядовой Цопф и рядовой Гётке обыскали дом, чтобы операцию можно было считать законченной и потом со всей уверенностью утверждать, что все дома в городе были обследованы от крыши до основания.

— Так, с этим покончено, — сказал фон Прум. — Теперь петля стянулась уже совсем туго.

В тот вечер они впервые за несколько дней поели как следует. Правда, капитан обнаружил, что хоть он и голоден, но не может есть, и, хоть и устал, но не может спать. Тем не менее он все-таки решил вздремнуть, и, вот когда он лежал в постели и уже начинал засыпать, его осенило первое из его гениальных прозрений. Он стремительно вскочил и вышел из своей комнаты, двигаясь осторожно и бесшумно, словно хотел подкрасться к животному, которое могло сорваться с места и убежать, вспугни он его каким-либо звуком или движением.

— Трауб! — крикнул он и разбудил фельдфебеля. — Колокольня!.. Где же еще оно может быть, если не на колокольне!

Они молча быстро пересекли площадь.

— Всю среднюю часть колокольни можно забить вином, — сказал капитан. Он проговорил это очень тихо, точно вино могло услышать его или кто-то мог переместить бутылки, услышав эти слова.

Фельдфебель Трауб принялся колотить в дверь, но, так как на колокольне не разрешалось зажигать свет, священник замешкался, и капитан фон Прум велел фельдфебелю выстрелом снять замок. Тот трижды выстрелил, после чего падре Полента открыл дверь.

— Надо было нам с самого начала сюда заглянуть, — сказал капитан священнику.

А Трауб уже мчался вверх по крутым каменным ступеням. Но когда он понял, что вся колокольня просматривается насквозь — вверх до самых колоколов и вниз до того места, где стоял капитан, — он повернулся и медленно сошел с лестницы. Вдвоем с капитаном они вышли на Народную площадь и направились обратно к дому Констанции.

— И все-таки не зря мы это проделали, — сказал капитан.

Они вытащили карту города и с превеликим удовлетворением вычеркнули колокольню из числа возможных хранилищ вина.

Ночью, хотя прежде они уже довольно тщательно обыскали храм святой Марии Горящей Печи, капитан разбудил фельдфебеля Трауба и отправил его в винный погреб на Корсо Кавур, чтобы он поднял остальных. Капитану вспомнилось, что Бомболини говорил ему насчет этого храма, а говорил он ему, что храм построен на развалинах более древней церкви — римского храма, который в свою очередь был построен на развалинах этрусского периода. Яснее ясного, сказал фон Прум фельдфебелю, что где-то там, под фундаментом, должен быть древний погреб, который они упустили из виду при осмотре. Весь остаток ночи до зари немцы обследовали храм.

А на заре фон Прума осенила идея насчет водонапорной башни. Она поначалу у них даже в списках не числилась. Просто больно было смотреть, как немцы трудились в то утро. Люди уставали от одного того, что глядели на них. Зато с тех нор у нас здесь убеждены, что немец может вкалывать и вкалывать до седьмого пота. Лезть на башню пришлось рядовому Цопфу, и вот тут-то он и пожалел о своем безудержном хвастовстве, ведь он любил рассказывать, как он в свое время ездил с бродячим цирком по Баварии, был акробатом на проволоке, причем с большим будущим. Он на диво быстро поднялся по узенькой лесенке водонапорной башни, но у железных перил, окружавших площадку наверху, застрял.

— Давай! Давай! — закричал ему снизу фон Прум.—

Чего ты ждешь?

— Устал, герр капитан. Сил больше нет, герр капитан! — крикнул сверху рядовой Цопф. — Я две ночи не спал.

— Ну, тогда отдохни, но недолго, — приказал капитан. Выждав немного, солдат перемахнул через перила на площадку, с нее — на крышу и там обнаружил маленькую дверцу. Напрягши все силы, ибо задвижка на дверце уже давно заржавела, он ее наконец открыл и заглянул вниз.

— Тут одна вода, герр капитан! — крикнул он.

— А ты ее попробовал?

— Нет, герр капитан. Но я и так вижу, что это не вино. От нее вином и не пахнет.

— А нет ли на дне бутылок? Там должны быть бутылки. Тысячи бутылок.

Цопфу ничего не оставалось, как пролезть в дверцу и, зацепившись ногами за порог, повиснуть над водой. Это была очень рискованная затея. Одно неверное движение, и он мог сорваться и утонуть.

Не дожидаясь, пока Цопф спустится вниз, немцы стремительным шагом направились на Народную площадь. Солнце к тому времени уже взошло, и новый день вступил в свои права.

— Ну, разреши мне спросить его, — попросил ефрейтор Хайнзик Трауба.

— Он и слышать об этом не хочет, — ответил Трауб. Но потом все-таки сдался и разрешил ефрейтору обратиться к капитану.

— Герр капитан, разрешите мне заняться кем-нибудь из них, — сказал Хайнзик капитану фон Пруму. — Дайте мне кого-нибудь — я с ним поработаю.

Капитан посмотрел на ефрейтора так, точно видел его впервые.

— Что значит «заняться»? — спросил капитан.

— Надо пустить в дело кулаки, герр капитан, — сказал Хайнзик. — Возьму я, к примеру, какую-нибудь женщину или ребенка. Много времени на это не потребуется, герр капитан. Сегодня же все и кончим. Суну одному — двоим руку в огонь, герр капитан, — и все будет в порядке.

Фон Прум чуть не ударил ефрейтора. Зато и наорал же на него! Они так не поступают, сказал он ефрейтору, так поступают только русские и прочие варвары, а немцы так себя не ведут, потому что немцы и без этого обойдутся.

— Мы действуем не кулаками, а разумом, — сказал капитан фон Прум. — Этим мы от них и отличаемся.