— А может, его тоже немного постегать для порядка? — предложил Бомболини. — По его милости мы могли бы все взлететь на воздух.

Это были не единственные жертвы. В течение первой недели немцы взяли под стражу немало народа и со всеми обходились довольно круто, но все это было бы ничего, если бы не штрафы. Было приказано очистить Старый город от всех навозных куч, а с тех, кто опорожнял свои ночные горшки на улицу, взимали штраф. Тех же, кто осмеливался хотя бы на минуту затеплить у себя огонь или приотворить дверь дома после восьми часов вечера, хватали и избивали. По истечении первой недели капитан Фон Прум написал своему отцу такое письмо:

«Пока все идет хорошо. Лучше даже, чем мы могли надеяться или мечтать. Я плюю через левое плечо. И стараюсь постоянно держать в уме слова Клаузевица, которые ты так часто цитировал: «Первое правило: никогда нельзя недооценивать характер и способности врага».

В мои намерения не входило привлекать к сотрудничеству с нами мэра здешнего города, но он так услужлив, так старается быть полезным, так аккуратно выполняет все наши приказы, что я нахожу это весьма удобным. Он настоящий шут, а я, по-моему, уже писал тебе, что этот народ обладает ярко выраженным тяготением к скоморохам. Но вместе с тем этот шут как будто умеет делать дело. Я не должен недооценивать его. Я стараюсь не забывать, что и шуты могут обладать известной долей хитрости и даже ума, хотя, надо признаться, в этом человеке подобные качества обнаружить трудно».

Он писал далее, что на первых порах был суров и крепко завинтил гайки, а теперь намерен сделать некоторые послабления. «Если все пойдет, как надо, народ будет благодарен мне за маленькие поблажки», — писал он.

Капитан был неколебимо убежден в том, что вежливость и мягкость в обхождении хороши лишь в тех случаях, когда за ними стоят превосходство и сила, иначе же они просто признак слабости. «Слабый вынужден быть обходительным, в то время как сильный может позволить себе быть обходительным. На следующей неделе я позволю себе быть обходительным».

В первые дни по прибытии в город капитан поселился во Дворце Народа, но Дворец показался ему слишком обширным и мрачным, и Бомболини убедил его перебраться на другую сторону площади, в дом Констанции Пьетросанто — маленький, но удобный, чистый, хорошо проветриваемый и светлый.

Констанция, плача и причитая, взывала к своим братьям и сестрам:

— Почему в мой дом? Почему он из кожи вон лез, уговаривая немца переселиться ко мне?

— Уймись, — успокаивали ее. — Бомболини знает, что делает. Это ради самого для нас главного, ради вина.

А потом, как-то утром в конце недели, ефрейтор Хайнзик вручил Констанции конверт, и в конверте было пятьдесят лир, после чего такие конверты стали поступать к ней каждую неделю. По законам войны немец не обязан был платить, но он позволил себе этот широкий жест.

Солдат разместили в конторском помещении Кооперативного винного погреба. Всех, за исключением фельдфебеля Трауба, который устроился вместе с капитаном в доме Констанции. Капитан мог бы расквартировать солдат и в частных домах, но он опасался, как бы они там не изнежились и не подпали под действие различных соблазнов и город Санта-Виттория получал плату за использование конторского помещения. Каждую неделю капитан вручал Итало Бомболини пятьдесят лир, и это было единственным источником дохода для всего города.

— Смекаешь? — говорил фельдфебель Трауб Бомболини — Он тверд, но справедлив. Поживешь — увидишь. Ты, верно, сам не понимаешь, что имеешь в его лице друга. Так что ты иди ему навстречу, сотрудничай с ним.

Это слово сразу пошло в ход — его можно было услышать на каждом шагу.

«Мне кажется, я начинаю завоевывать их симпатии, — писал капитан своей невесте Кристине Моллендорф. — День ото дня они все охотнее идут на сотрудничество со мной».

Он не знал тогда, да так никогда и не узнал, что Бомболини тоже выработал свою политику и даже подыскал ей название: «Активное сотрудничество» (так у него было записано). Мы должны были не только идти навстречу немцам, но предупреждать их желания и исполнять их приказы не из-под палки, а с охотой и рвением.

Эти первые недели в Санта-Виттории все только и делали, что улыбались. Мы каждую минуту улыбались солдатам, и они, хотя им полагалось сохранять суровость, невольно начинали улыбаться нам в ответ. То и дело слышалось «доброе утро» или «добрый вечер». Мы узнали имя капитана и немедленно пустили его в ход: «Доброе утро, капитан фон Прум», «Как вы себя чувствуете сегодня, капитан фон Прум?» Когда капитан шел по Корсо Кавур, только и слышно было: «Фон Прум, фон Прум», — словно яблоки сыпались в бочку.

А затем у нас появились Бригады Веселого Досуга. Наши молодые парни разбились на группы и по очереди пили с немецкими солдатами, играли с ними в карты и улыбались им. Встречи происходили в конторском помещении винного погреба, куда поставили на постой солдат, и место это было как нельзя более удобным. Вино у них под боком, говорил Баббалуче, так где же и сидеть кроликам, как не у входа в огород?

Люди спрашивали:

— Ну как они — заглядывают туда? Перелезают через ограду?

А ребята из Бригад Веселого Досуга отвечали:

— Заглядывают. Пощипывают помаленьку.

Однако немцы только посматривали на вино и почесывали скулы, но не прикасались к бутылкам. Бригады Веселого Досуга приходили посменно. Одни забегали поутру, чтобы помочь немцам опохмелиться граппой, другие — в полдень, чтоб немножко подкрепиться с ними рюмкой вермута, а потом кто-нибудь приносил бутылочку вина к обеду, а затем, после того как солдаты вздремнут часок, необходимо было слегка освежиться, и уж только вечером приступали к основательной выпивке и игре в карты. В результате всех этих мероприятий немцы стали держаться с итальянцами по-приятельски и большую часть времени находились под хмельком, а некоторые просто были пьяны с утра до ночи. Развалившись вечером на своих солдатских одеялах, они глядели на нас голубыми пьяными коровьими глазами и улыбались.

Есть у нас поговорка, и, похоже, правильная: «Характер слуги хуже всех знает его хозяин». Капитан фон Прум не видел того, что происходило у него под носом. Туфа высказался по этому поводу так: «Лишь в ту минуту, когда жизнь офицера находится в опасности, он узнает, чего стоят его солдаты».

Мысли фон Прума были заняты другим. Первые успехи, одержанные им на пути к «бескровной победе», наполняли его ликованием. Действительность превзошла все его самые радужные мечты. События развивались столь успешно, что он в конце концов почувствовал необходимость поговорить с этим итальянцем, с мэром, и как-то вечером, на восьмой день своего пребывания в городе, призвал к себе Бомболини.

— Вы все так усердно сотрудничаете с нами. Почему? — спросил фон Прум. — Этому должна быть какая-то причина. — Он предполагал, что его слова застанут мэра врасплох.

— Причина ясна, — сказал ему Бомболини. — Это все наше своекорыстие, я так считаю. Если мы будем идти вам навстречу, вы, может, не станете обижать нас. Во всяком случае, мы на это рассчитываем. Мы даже надеемся, что вы нам поможете.

Что на это скажешь? Капитану оставалось только признать, что это вполне реалистический и вполне здравый взгляд на вещи.

— Эта война — не наша война, — сказал мэр. — Нам все равно, кто в ней победит, кто проиграет. А мы от нее можем только пострадать, вот и все.

— Но вы же итальянцы.

— А нам от этого ни тепло, ни холодно, — сказал Бомболини. — Мы хотим одного: делать все так, чтобы нам было от вас поменьше вреда.

Созревший в голове фон Прума «План», о котором он не забывал ни на минуту, по-видимому, можно было осуществить даже легче, чем он предполагал.

— Значит, вы готовы сотрудничать с нами, несмотря на то, что мы немцы? — спросил он.

— Да нам все равно, кто вы такие, — сказал Бомболини. — Вы рассудите сами, герр капитан. Мы не испытываем к вам любви и не просим, чтобы вы нас любили. Мы с вами вроде как два партнера в игре, причем все козыри у вас на руках. Значит, наша задача — вести игру так, чтобы проиграть как можно меньше.