У городских ворот по-прежнему еще стоял в карауле рядом с немецким итальянский солдат. Фабио показалось, что они хотят арестовать его, но ему это, в сущности, было безразлично.

— Не очень-то многому научишься ты в своей академии, — сказал ему итальянский часовой. — Она закрылась.

Фабио равнодушно пожал плечами, и они пропустили его в город.

— Смотри, черт тебя раздери, зарегистрируйся утром в полицейском участке! — крикнул ему часовой, но Фабио сделал вид, что не слышит.

Весь город, казалось, был забит грузовиками и бронетранспортерами, выстроившимися у стен домов; в некоторых грузовиках под маскировочными сетками спали солдаты. Порой кто-нибудь из них кричал что-то Фабио по-немецки, но он не слушал. Он направился прямо к своему pensione, где снимал комнату вместе с двумя другими студентами, и обнаружил, что там тоже немцы.

— Какого черта ты тут околачиваешься? — обрушилась на него хозяйка пансиона. — Ты что, не слышал про комендантский час, не знаешь, что тут творится? Убирайся из города, пока цел, и носа сюда не показывай.

— А где мои книги?

— Они сожгли их. Готовили себе на них еду. Жгли страничку за страничкой.

— И вы их не остановили? Она рассмеялась ему в лицо:

— Тогда бы они спалили мою мебель. Я сама им сказала: жгите. Слишком уж много книг ты читал.

Фабио пошел куда глаза глядят. Потом решил добраться до дома Гальбиати — своего наставника, которого он очень любил и который любил его. Он спустился по Корсо и вышел на площадь Фроссимбоне. Солдаты, сидевшие в темноте у порога домов, окликали его, но он продолжал идти, не прибавляя и не убавляя шага. Когда человек утратил смысл жизни, ему уже все нипочем. На другой стороне площади, под электрической лампочкой, затененной сверху щитком, было вывешено какое-то объявление. Несколько немецких офицеров и рядовых толпились перед объявлением, переговариваясь и делая пометки у себя в блокнотах, и Фабио направился через площадь прямо туда.

Объявление оказалось большой, аккуратно вычерченной картой монтефальконского района, и на этой карте, разделенной на десять секций и двадцать подсекций, были обозначены названия всех городов и деревень, подлежащих оккупации в течение ближайших дней. Были указаны все оккупационные части, день операции и час, когда та или иная часть должна прибыть на место. Даже несмотря на свое подавленное состояние, Фабио не мог не оценить скрупулезности, с какою была проделана эта работа.

Сан-Пьетро подлежал оккупации на следующее утро. Гарафану и Маджиори надлежало занять после полудня; Сан-Рокко-дель-Лаго — послезавтра вечером. Санта-Виттория и Скарафаджо находились в секции «R», подсекциях 5 и 6. Немцы должны были прибыть туда в среду, в 17.00.

Через три дня. Даже меньше чем через три дня. В пять часов пополудни. Самое скверное время. «Как часто различные события случаются в это дурное время», — подумалось Фабио.

«Ничего, у них еще почти три дня, — сказал себе Фабио. Ему показалось, что он произнес эти слова вслух. — Вот и пусть теперь звонят в свой пробковый колокол, встречают немцев».

Проходя маленьким сквериком в центре площади, он услышал какой-то шум в кустах и девичий крик.

— Не трогай меня! — кричала девушка. — Ты обещал! Ты дал слово моей матери.

— Ах ты сучка! — произнес мужской голос. Слова были сказаны по-итальянски, но говорил немец, и Фабио услышал, как он ударил девушку; она упала среди кустов на землю, а немец побежал.

— Слушай, перестань реветь, — сказал Фабио.

Он не видел, где она лежит, но всхлипывания прекратились, а когда он подошел ближе, ее уже не было. «Так им и надо, этим девчонкам, которые гуляют с немецкими солдатами!»— подумал Фабио, хотя и знал, что иной раз солдаты приходят в дом и забирают девушку у родителей, а те боятся им отказать. И тогда им ничего не остается, как уповать на бога и на то, что немец окажется порядочным и не обидит их дочь.

— Боже милостивый! — произнес Фабио вслух. Анджела! Они сделают это с Анджелой. И он тут же понял — совершенно так же, как в ту минуту, когда увидел Бомболини на лесенке водонапорной башни, — понял, что он должен сделать. Он должен вернуться в Санта-Витторию и предупредить их. Теперь, когда ему было уже не все равно, он почувствовал, как громко колотится у него сердце. Он весь дрожал от волнения, но в голове сразу прояснилось, и он уже знал, что ему надо делать. Никем не замеченный, он пересек площадь, свернул в темный узкий переулок, потом в другой и в третий, стараясь держаться подальше от Корсо и углубляясь в рабочий район города. Он отыскал дом, который был ему нужен, и, когда на его стук в дверь никто не отозвался, постучал в окно; на это тоже не последовало отклика, и он уже хотел уйти, как вдруг ставни распахнулись, и Фабио показалось, что на женщине, стоявшей за окном, нет никакой одежды. Фабио опустил глаза.

— Простите, — пробормотал он. — Мне нужен Гамбо. Я думал, может быть, Гамбо дома.

— Его нет, он в больнице. Его придавило в каменоломне.

— Ох, вот беда! — Фабио откашлялся. — А его велосипед здесь? Он говорил, что я могу взять велосипед, если мне понадобится. — Женщина ничего не ответила: она молча разглядывала его лицо в полумраке. — А он мне сейчас очень нужен.

— Подойди поближе. Дай я погляжу на тебя. — Женщина притянула его к окну и, взяв за подбородок, подняла его опущенную голову. — Постой здесь, — сказала она, и почти тут же он услышал, как с двери снимают цепочку. — Ну, входи.

Фабио вошел и увидел, что велосипед подвешен к металлическим перилам каменной лестницы; подойдя к двери в комнату, он увидел женщину и изумился, заметив, что на ней нет ничего, кроме мужской рубашки, — одной из рубашек Гамбо. Вид ее голых ног смутил его, потому что он никогда еще не видел так высоко обнаженных женских ног, и тут же он испытал еще большее потрясение, заметив, что ворот рубашки у нее не застегнут и грудь тоже почти совсем обнажена. Он повернулся к велосипеду.

— Отличный велосипед, — сказал он. — Гамбо всегда- так здорово ухаживает за своими велосипедами.

Женщина рассмеялась.

— Кто ты такой? — спросила она.

— Я — Фабио. Называйте меня просто Фабио.

— Просто Фабио? Я не могу одолжить велосипед неизвестно кому, какому-то «просто Фабио». Верно?

— Бомболини. Фабио Бомболини, — сказал Фабио. — Из Сопротивления.

Она поманила его в комнату, и он, отделившись от двери, украдкой поглядел на нее, потому что никогда не видел таких, как она. Но когда она присела на» кровать и снова повернулась к нему лицом, он опять отвел глаза. Рубаха совсем распахнулась.

— Давно ты знаешь Гамбо?

— О, уже много, много, много лет, — сказал Фабио. — Давно он в больнице?

Она откинулась на подушки, и Фабио почувствовал, как заколотилось у него сердце.

— О, много, много, много недель, — сказала она, и он покраснел. Они еще поговорили о Гамбо, и Фабио понял, что эта женщина почти не знает его.

— Почему ты совсем не смотришь на меня? — спросила она.

— Я смотрю на вас.

— Нет, ты не смотришь. Ну, что я сейчас делаю? — Она раскачивала на пальце цепочку с маленьким ключиком. Ее груди были совсем обнажены. — Почему ты отводишь глаза?

— Я не отвожу, Я смотрю на вас. Просто мне очень нужен велосипед. Я пришел за велосипедом.

— Велосипед тебе интереснее, чем я?

— Это очень красивый велосипед, — сказал Фабио, В наступившем вслед за этим молчании он уловил какую-то отчужденность и почувствовал, что ему следует сказать еще что-то. — И вы, по-моему, тоже красивая, — сказал он.

— Тогда хоть погляди на меня, черт побери!

Он оторвал взгляд от велосипеда и поглядел на нее так равнодушно, как только мог, решив рассмотреть ее холодно и бесстрастно, как если бы это был экспонат на лекции по анатомии или новая рубашка, но ему показалось, что стук его сердца гулко отдается во всех углах комнаты, и он с испугом заметил, что одна нога у него так дрожит, что это не может не броситься в глаза.