Из писем капитана к его брату Клаусу нам удалось установить, что во время военных действий в излучине Днепра несколько солдат из подразделения, которым командовал Клаус, при появлении русских танков не устояли и бросились бежать, и, хотя через некоторое время, они опомнились и по доброй воле возвратились на поле боя, их тем не менее расстреляли в назидание остальным, и офицер, на долю которого выпало докладывать командованию об их преступлении, — Клаус фон Прум — был сильно потрясен случившимся.

«Дорогой отец!

Мама спрашивает меня в своем письме, счастлив ли я. Только истинно немецкая мать способна спрашивать сына, чувствует ли он себя счастливым на войне.

А я и в самом деле счастлив. Счастлив, что жив, что сохранил ногу. Конечно, мне уже не придется больше лазать по горам, но все же нога крепнет день ото дня.

Я пишу Клаусу, как ты просил. Я тоже тревожусь за него.

Сам я, увы, откомандирован в финансовый отдел штаба — в еврейскую пехоту, как ты любишь выражаться. Боюсь, что в смысле получения боевой медали вся надежда теперь только на Клауса. Между прочим, наша деятельность здесь имеет очень малое отношение к финансам. Почти все время мы занимаемся инвентаризацией местных ресурсов, и я предоставляю тебе самому догадываться, для чего.

Ты спрашиваешь, как у нас здесь, в Монтефальконе. Отвечаю: живописно, но грязно. Если бы этих людей можно было убедить в необходимости подметать улицы и ремонтировать дома, чтобы штукатурка не сыпалась на голову, городок можно было бы назвать привлекательным и даже красивым. Но все здесь, по-видимому, как-то сроднились с обваливающейся штукатуркой.

Помимо моих основных обязанностей, мне еще поручено осуществлять культурную связь с населением, и это задача не из легких. Да, не так-то просто убедить этих людей, что мы пришли к ним как друзья, а не как завоеватели.

Все население живет здесь за счет доходов от вина, и вот что я могу тебе сказать: при толковой немецкой постановке дела количество получаемой в этом районе продукции легко можно было бы удвоить. Но они знать ничего не хотят и работают по старинке. У них явное тяготение к бессмысленным потерям и усиленному размножению.

Одно преимущество моей службы здесь бесспорно: я овладеваю итальянским языком. Я даже научился разговаривать на диалекте, чем привожу всех просто в изумление. Когда мы с тобой теперь увидимся, я уже буду трещать языком, как заправский «макаронник».

Твой почтительный сын

Зепп фон Прум,

капитан пехоты»

«Вероятно, до вас уже дошли слухи о том, как был спасен Муссолини — кажется, каким-то летчиком-эсэсовцем, или что-то в этом роде. Самый факт, что его оставили в живых, чрезвычайно типичен для сентиментальных и дезорганизованных итальяшек. Как такой шут гороховый мог вообще прийти к власти, останется неразрешимой загадкой на века, однако, с другой стороны, в истории известно немало примеров, доказывающих, что этот народ испытывает тяготение к скоморохам».

«Дорогая Кристина, mapetitechou*.

Ты спрашиваешь меня об итальянских женщинах.

Помнишь, на прошлой неделе я писал тебе о полной неспособности итальянцев строить планы на будущее, потому что этот народ умеет жить только настоящей минутой?

Так вот, относительно их женщин. Это единственный случай, когда их философия оправдывает себя.

ПОСТОЙ! Я уже вижу, как твое хорошенькое личико заливает краска гнева. Позволь мне объяснить тебе все по порядку. Здесь попадаются красивые женщины. И некоторые из них испытывают явное тяготение к светловолосым, светлокожим, голубоглазым мужчинам. Но, с другой стороны, у мужчины очень быстро пропадает к ним интерес вследствие неприятного сознания (прошу прощения за откровенность), что их нижнее белье, если таковое у них имеется, далеко не первой свежести. Итак, интерес пропадает. Откровенно говоря, я готов предположить, что их интерес к нам в свою очередь проистекает оттого, что мы носим чистое белье.

Прошу тебя, сделай мне одолжение. Немедленно отложи в сторону это письмо, подойди к зеркалу, погляди в него и запомни следующее: это милое личико, эти ясные голубые глаза, эта белоснежная кожа и пухлый ротик — словом, все то, что ты видишь перед собой в зеркале, — это и есть тот тип женщины, к которому меня влечет. И перестань, пожалуйста, краснеть.

Любящий тебя Зепп фон Прум»

* Моя крошка (франц.).

«Клаус!

Что за вздор написал ты в своем письме домой! Ты встревожил всю семью. Постараемся прежде всего установить самое главное и существенное. Ты не юный Вольтер, гибнущий от любви, ты — офицер армии третьего рейха.

Ты спрашиваешь, как ты должен был бы поступить. Отвечаю: поступай так, как поступил. Исполняй свой долг.

Раз твой командир сказал, что они должны быть расстреляны для блага других, значит, их должны были расстрелять. Это же просто, как гвоздь. Ты утратил чувство долга.

Что такое долг? Долг — это преданность идее, которая выше, чем твое «я». О, это раздутое «я», эта злокачественная опухоль личности! Ставить свою совесть превыше своего долга — вот подлинная язва нашего времени.

Ты бы поглядел, что творится здесь. Погрязшие в заботе о личном благе итальянцы утратили всякую способность к коллективным действиям. Они даже не в состоянии подметать свои улицы, Клаус!

Ты чувствуешь себя «в цепях» привитого нам, немцам, чувства долга, пишешь ты. У тебя явное тяготение к излишнему психологизированию.

Долг не связывает человека, он освобождает его от личной ответственности.

Долг развязывает руки. Любые действия становятся допустимыми.

Вопрос может стоять только так: служат ли мои действия на пользу фатерланду или нет? Это исключает всякое психологизирование. Все решает долг.

А как только ты выполнишь свой долг, так тебе сразу станет лучше, и спать ты будешь крепче, и есть с аппетитом, потому что всяким там сомнениям и самоугрызениям будет положен конец. Ты всегда страдал излишним тяготением к нездоровой меланхолии; настало время покончить с этим.

Неси службу, как положено солдату, исполняй свой долг и береги себя.

Твой брат Зепп»

Докладная записка старшему офицеру отдела по делам культуры в Мюнхене:

«Предложенное Вами мероприятие — вывешивать плакаты — особенного успеха не имело. Жители осквернили их. То, что они сделали, разумеется, ребячество, но это по-своему и неглупо, ведь дети повсеместно отличаются смекалкой.

Вы, вероятно, помните первый плакат: высокий белокурый улыбающийся немецкий офицер широким жестом протягивает вперед руку и говорит: «Помни! Немецкий солдат — твой друг».

Кто-то прошелся по этим плакатам красной краской, и рука получилась по локоть" в крови; кровь даже как бы стекает с нее каплями.

Все эти плакаты пришлось снять.

На втором плакате был изображен немецкий офицер в полной парадной форме, склонившийся над раненым итальянским мальчишкой, лежащим на мостовой; офицер, подобно доброму самаритянину, хочет оказать мальчишке первую помощь, хотя, совершая этот акт самопожертвования, он рискует (как должно быть каждому ясно) запачкать свой, парадный мундир.

На этом плакате, если Вы помните, не было никакой надписи, ибо смысл его ясен без слов. И вот кто-то не поленился написать на всех плакатах: «А зачем же ты сначала его ранил?»

Эти плакаты нам пришлось снять тоже.

Я полагаю, что наша основная ошибка заключается в том, что мы пытаемся обращаться с этими людьми, как со зрелыми, отвечающими за свои поступки, мыслящими существами, в то время как они просто дети-переростки и нам так и следует относиться к ним».

Последняя запись, которую капитан сделал уже для самого себя, была озаглавлена