Мок прошел в комнату, положил на стул зашуршавший сверток. Эрика с кровати с испугом наблюдала за гостем. А у того чувства существовали как бы сами по себе. И слова сами приходили на язык.

– Мой человек принес тебе постель?

– Принес.

– Кто помыл посуду?

– Курт. – Страх потихоньку исчезал из глаз Эрики. – Он очень тщательно прибрался. Грязи он терпеть не может…

Прежде особой чистоплотности Мок за Смолором не замечал.

– Вы обращаетесь друг к другу по имени? И как далеко зашло ваше знакомство?

На губах Эрики появилась слабая улыбка.

– Никуда оно не зашло. Просто мне нравится само звучание имени «Курт». Ну что вы так расстраиваетесь? Я ведь всего лишь потаскушка. Как вы сказали? «Пройдоха девка». И почему бы мне не познакомиться поближе со сладеньким Куртом?

– Где он? – Вопрос девушки Мок оставил без внимания.

– Примерно через час после вашего ухода, – Эрика уже не улыбалась, – пришел человек-гора. Настоящий мастодонт. Он ничего не говорил, только написал что-то на бумажке. Курт прочитал и умчался куда-то вместе с ним. На прощанье велел никому не открывать.

Стало тихо. По потолку двигались блики и тени. Вывеска «Gramophon-Spezial-Haus» по другую сторону улицы бросала мерцающий свет. Красные и зеленые пятна лежали на занавесках, на тонкой фигуре Эрики.

– Почему вы не присядете рядом со мной? – спросила девушка тихо и серьезно.

Мок сел и изумленно воззрился на собственную руку на белом плече Эрики. Никогда еще он не встречал такой белой кожи, никогда еще у него до боли в груди не перехватывало дыхание при виде приподнимающегося покрывала. Fiat coitus et pereat mundus. [54]Это не его запекшиеся губы раздвигает ее ловкий язычок, это не его корявые пальцы задирают ей ночную рубашку. «Почему вы меня не берете?» – звучит вопрос. И Эрика ложится на чистую постель, раскрывается перед ним…

Мок засопел, поднялся, развернул сверток и аккуратно выложил на стул сестринскую наколку и накрахмаленный передник.

– Надень это, – хрипло произнес он.

– С удовольствием.

Эрика выпрыгнула из постели и сбросила ночную рубашку. Огоньки заблестели на ее сосках. Наскоро уложив волосы, она пристроила наколку. Мок расстегнул брюки.

В квартиру вошли Смолор, Вирт и Цупица. Эрика шмыгнула обратно в кровать. Мок пинком ноги захлопнул дверь и сорвал с девушки одеяло. Чьи-то пальцы пробарабанили на двери «Песню силезца». Мок скрипнул зубами, сделал шаг к окну и уставился на парикмахерскую, слабо освещенную уличным фонарем. Минута прошла или вечность? Он гладит Эрику по голове, она крепко прижимает к груди его руку. Мок наклоняется и целует Эрику в губы…

– Погоди, – пробурчал Эберхард и вышел в прихожую.

Смолор, стоя у двери, собирался опять постучать. Вирт и Цупица сидели в кухне за столом, заваленном посудой.

– Ну что вы зря барабаните, Смолор? – Мок с трудом подавил бешенство. – Я же видел, как вы вошли. А теперь всей компании – вон! С этой минуты я сам буду охранять девушку.

– Дворник Френцель… – выговорил Смолор, дыша мылом. – Его нет.

– Выкладывай, Цупица, – прошипел сквозь зубы Мок.

– Я сидел у сторожа, – задвигал пальцами Цупица; его жесты превращались в устах Вирта в немецкие слова, произнесенные с певучим австрийским акцентом. – Глаз с него не спускал. Он был какой-то беспокойный, все головой вертел, словно сбежать собрался. Я только пуще за ним следил. Пошел с ним в сортир. Встал у двери. Он не выходит и не выходит. Я постучал. Ничего. Пришлось выломать дверь. Окошко распахнуто. Дворник сбежал через окно. Дальше может говорить герр Смолор.

– Не слышал, что Вирт сказал? – рявкнул на Смолора Мок. – Говори!

– У Цупицы все записано. – Смолор передал Моку покрытую каракулями бумажку. – Соседей допросили. Где Френцель, никто не знает. Один сказал, что дворник – любитель азартных игр. Мы прочесали окрестные притоны. Ничего.

Вот и еще один труп. Завтра или на днях убийца пришлет Моку весточку. Они отправятся в указанное место и обнаружат Френцеля с вырванными глазами. А ты, Мок, возвращайся домой, поговори с отцом и попробуй исправить то, что еще можно. Признай себя побежденным, Мок. Ты проиграл. Пусть другие люди ведут следствие. Люди, которые не совершали таких ошибок, за которые выдавливают глаза и вонзают в легкие спицы.

Мок неторопливо подошел к кухонному столу, ухватился за край столешницы. Стол затрясся, перекосился, вся посуда посыпалась на пол. Вирт и Цупица шарахнулись к стене. Звенело стекло, пронзительно стонали тарелки, пищали чашки. Грохот сделался совсем невыносимым, когда на перевернутый вверх ногами стол запрыгнул всеми своими восемьюдесятью пятью килограммами Мок. Реквием из звона и треска достиг крещендо и оборвался.

Мок, задыхаясь, сошел со стола и сунул голову под кран. На волосы, шею и пылающие уши хлынула вода.

– Полотенце, – пробулькал Мок.

На плечах у него оказалась простыня. Струйки воды стекали за воротник. Мок накрылся простыней, и ему померещилось, что он в палатке, один-одинешенек. Весь остальной мир оказался по другую сторону.

Какие же встревоженные лица у тех, кто стал свидетелем его возвращения!

– Господа, мы заканчиваем следствие, – очень медленно проговорил Мок. – В дальнейшем его будет вести комиссар уголовной полиции Генрих Мюльхаус. Сейчас я запротоколирую показания присутствующей здесь Эрики Кизевальтер. Смолор, передадите протокол комиссару Мюльхаусу. Он будет знать, что следует разыскивать человека, чья дочь перемещается в инвалидной коляске. Ну что вы такую рожу скорчили? Прочтете показания и узнаете, в чем дело.

– А что с людьми в «камере хранения»? Отпустить их? – нервно спросил Вирт.

– Отвезете их в предвариловку при полицайпрезидиуме. Завтра ночью. Вас встретит стражник Ахим Бюрак и примет людей. Еще вопросы есть?

– Гepp криминальассистент, – пробормотал Смолор, – а с ней-то что делать? В «камеру хранения» или сразу к Бюраку?

Мок молчал, глядя на стоящую в дверях Эрику. Наколка у нее на голове съехала набок, губы дрожали. Казалось, девушка хочет о чем-то спросить, но не в силах произнести ни слова. Даже вздохнуть не в силах.

– А если, – Смолор вдруг стал необычайно разговорчивым, – если Мюльхаус лично захочет ее допросить?

Мок не отрывал глаз от Эрики. Часы в прихожей пробили три, при первом ударе девушка вздрогнула от неожиданности. Мок перевел взгляд на накрахмаленный передник, посмотрел на раскрасневшегося Смолора…

И тут пришло решение.

– Если комиссар уголовной полиции Мюльхаус пожелает допросить свидетеля, фрейлейн Эрику Кизевальтер, ему придется отправиться к морю.

Рюгенвальдермюнде, [55]вторник, 9 сентября 1919 года, двенадцать дня

Эрика стиснула зубы, всем телом навалилась на мужчину, тяжело дыша, уткнулась лицом в ямку у основания шеи. Мок ласковым жестом убрал с ее виска мокрые волосы. Когда судорога наслаждения миновала, Эрика ловко перекатилась на бок и укрылась грудой простыней и одеял.

– Хорошо, что ты не кричала, – произнес Эберхард непослушным голосом.

– Почему? – тихо поинтересовалась она.

– Портье не поверил, что мы супружеская пара. Колец-то у нас нет. Крики и стоны только усилили бы его подозрения.

– Почему? – сонно переспросила Эрика и закрыла глаза.

– Тебе когда-нибудь попадалась супружеская пара, пятнадцать часов не вылезающая из постели?

Не дождавшись ответа, Мок надел кальсоны, брюки, сильно оттянул и отпустил подтяжки, громко хлопнувшие по нагому торсу, засвистел мелодию модной песенки «Фрау Луна», открыл окно и вдохнул запахи моря, которые сразу перенесли его назад в Кенигсберг, когда никто не требовал от него признания внеизвестных преступлениях и не шантажировал безглазыми трупами. Волны шлепались о раскаленный солнцем песок, атаковали два мола, сложенные из огромных валунов. Глядя на эти сооружения, как бы заключившие порт в объятия, Мок чувствовал на губах мельчайшие соленые капли.