- Уже поздно о чём-либо просить, - сказал Дэвид, восхищаясь игрой своих слов. «Просьба о помиловании. Вот видишь, Брат Лайн, я не глуп - та «F» была не случайна. Я каламбурю с ножом у твоего горла и вот-вот тебя им убью». - И уже слишком поздно для «А».
«А»… «F»… - полоскал горло Брат Лайн. - к чему все эти «А» и «F»?
Наконец теперь можно было выложить Брату Лайну всё и от души.
- И ещё «С», Брат Лайн, не забудьте - «С». Никогда в своей жизни я ещё не получал «C» до того, как вы поставили «F». А затем была ещё одна «F», потому что я уже не старался. И затем «C» от Брата Арманда по математике, чего никогда не было прежде.
Лайн посмотрел на него недоверчиво:
- И что ты имеешь в виду, говоря об этих оценках? «F» и «С»? - и он захихикал, как идиот, будто проблема решалась быстро и легко, и только было непонятно, причём здесь отметки? И это сильно возмутило Дэвида, и нож ещё сильнее углубился в горло Лайна. И Девид подумал, как сильно ещё нужно нажать на рукоятку ножа, чтобы пошла кровь. И затем он начал говорить, в каждое слово вкладывая злость:
- Да, об отметках и о моей жизни, и ещё о моём будущем. О моей матери и об отце, которым теперь не даёт покоя вопрос, что случилось с их замечательным сыном Дэвидом, который никогда не приносил других отметок кроме «А». Они ничего не говорят. Они слишком добры ко мне, чтобы что-то ещё говорить, но их сердца разбиты. Они смотрят на меня с болью в глазах, потому что они знают, что я приношу домой «F». Я, который не заслуживает такой оценки. Я - отличник, - слова звучали во весь голос, заставляя Лайна ощутить свой грех. Необходимо было дать миру узнать, что произошло. – Я заслуживаю «А». Моя мать плачет по ночам в своей комнате… - он не мог признать правду в её слезах до этого момента. - Потому что я стал…
- Да, да, я теперь вспомнил, - сказал Брат Лайн, его голос подкрадывался и убаюкивал. - Та «F»… конечно… была оплошностью. Я думал, что исправлю её, поставлю тебе оценку, которую ты заслужил. Но у нас в «Тринити» был ужасный период. Болезнь директора школы, насилие во время шоколадной распродажи… и что мне было не понять - так это твою чувствительность к отметкам. Всё можно изменить.
- Здесь не только отметки, Брат Лайн, - Дэвида не увлекали аргументы Лайна. - Вы можете изменить отметку, но это уже слишком поздно. Есть ещё многое другое, что вы уже не измените…
- Что? Скажи мне. Нет ничего необратимого…
Внезапно Дэвид устал, почувствовав, как начала таять энергия в руке, держащей нож, и во всём его теле. Ему больше не хотелось спорить, и он знал, что больше никогда не сможет выразить Брату Лайну или кому-либо ещё всё, что накопилось у него на душе, о жизни, потерявшей смысл и надежду. Он цеплялся только за одно - за голос, звучащий внутри него, пришедший от изломанной музыки фортепиано, голос - дающий ему команду. Команду, которую он не сможет игнорировать или не исполнить, хотя это полнило его тоскою. Тоскою от всего, что могло бы быть дальше и не быть больше вообще. Брат Лайн сказал: «Нет ничего необратимого». А что-то уже не изменить. И даже теперь - то, что он намеревался сделать, держа нож у горла Лайна. Он это сможет сделать, если только найдёт мир.
- Послушай… - сказал Брат Лайн всё ещё неподвижными губами, чтобы не потревожить нож. - Послушай, что там происходит…
Дэвид вслушался, исполняя последнее предсмертное желание Лайна. Звуки Дня Ярмарки с трудом пробивались через закрытые окна, доносясь, словно издалека. Взрывы смеха, голоса. Отчего у Дэвида на душе становилось всё мрачнее и мрачнее.
- Это - «Тринити», Дэвид, - шептал Брат Лайн. - Это не только отметки, не только «F», «A» и «C»… Образование… семья… слышишь голоса… ученики... и их родители … радость…
- К чему бы всё это?
И Дэвид понял, что Брат Лайн морочит ему голову, отвлекает внимание, чтобы в удобный момент вырваться из его объятий. Его голос убаюкивал. Лайн ждал, когда Девид расслабится, рассредоточится, забудет о ноже, который у него в руке. Он уже поймал себя на том, что повернул голову в сторону окна, откуда доносилась смутная палитра звуков. И вдруг внезапно, без предупреждения он почувствовал, как кто-то сильно сжал его запястья. Резкая боль электрическим током разбежалась по его костям. Его ладонь разжалась, и он выронил нож. Чёрная материя укутала его лицо, и Дэвид закрыл глаза. Он бил руками, сам не видел куда. Кто-то подкрался сзади, пока он разговаривал с Братом Лайном. Гнев, безумие и что-то ещё кроме этого овладели им. Он крутился, обеими руками вцепляясь в нападавших, нанося удар за ударом, слыша, как рвётся чья-то одежда, и испытывая во рту тёплый, солёный вкус.
- Берегись…
- Держи его…
Он открыл глаза и увидел перед собой Брата Лайна и Брата Арманда.
Они преследовали его с мантией в руках, пытаясь накрыть его ею, словно он был вырвавшимся на свободу животным.
- Сдавайся, Керони, - вопил Брат Лайн. - Ты не уйдёшь… - голос Брата Арманда был мягче, чем у Лайна, но в нём была воля. - Тебе помочь, Дэвид? Мы сможем тебе помочь…
Но его внутренний голос был сильнее: «Уйди. Оставь это место. Уже слишком поздно выполнять эту команду. Ты всё испортил».
И он себе ответил: «Но я могу сделать что-то ещё - то, что я не испорчу».
Нож валялся на полу, и теперь он был бесполезен.
Он знал, что у него был лишь один выход - за его спиной была дверь.
Он осторожно сделал шаг назад в надежде на то, что у него за спиной нет кого-либо ещё: «Пожалуйста, Боже Милостивый…» - молился он тихо. - «Позволь мне уйти и затем покончить со всем этим…»
Наконец, он оказался у открытой двери.
Он видел, как рука Брата Лайна потянулась на стол к телефону. Вызов полиции был бы для него тем, что для кого-либо другого стало бы гибельным.
Он знал, что наступил момент, когда ему нужно действовать - уходить. И всё же он ждал команду. Он стоял, затаив дыхание. Наконец команда поступила. Он развернулся и побежал.
---***---
Территория «Тринити» выглядела, словно после побоища, а длинные тени деревьев от садящегося солнца походили на синяки. Лужайка и автостоянка опустели. Сотни играющих, пьющих, поглощающих пищу, скачущих, пляшущих и поющих в атмосфере карнавала Дня Ярмарки незаметно растворились. Команда дворников сметала в совки коробки от попкорна, обёртки от хот-догов и другой накопившийся мусор. Лужайка была затоптана и помята, заброшенные киоски и столы со стульями своими очертаниями напоминали скелеты неуклюжих животных в угасающем свете.
Это был обычный День Ярмарки, где гулял и стар и млад, где тратились деньги, и поднималось настроение. Единственным инцидентом, нарушившим веселье, был визит полицейского рейда где-то в полдень. Полицейская машина с сиреной и мигалками ворвалась на территорию школы и остановилась у главного входа резиденции братьев, где офицеров полиции встретил сам Брат Лайн. Они повыскакивали из машины, и часть из них поспешила за Лайном в помещение резиденции. Кучка детей направилась к машине, и тут же поползли слухи. Бомба - говорили одни, что звучало неправдоподобно. Грабёж, шептали другие, которому помешал Брат Лайн, кто-то еще говорил, что грабитель убежал по Майн-Стрит. Фактически все видели, как Брат Лайн, разговаривая с полицейскими, показывал в направлении этой улицы. Когда немного погодя прибыла ещё одна полицейская машина, то первая тут же поспешила по Майн-Стрит. Тем временем, большой круглолицый полицейский с огромным животом и массивной челюстью пробирался через толпу, расталкивая собравшихся. «Всё кончено», - бросил он, и отказался отвечать на какие-либо вопросы.
Спустя несколько минут голос Брата Лайна затрещал по трансляции, перемешиваясь с мелодиями диско.
«У нас в резиденции был небольшой повод для беспокойств, но всё осталось по-прежнему», - объявил он. - «Пожалуйста, продолжайте веселиться. Нет никаких причин для тревоги или волнения в этот прекрасный день».
