— Ну-сссс?…

— Я не могу так, когда вы на меня смотрите иронически. Вы меня нервируете!.. Тогда считайте сами.

— Сделайте одолжение! Я уже знаю; это очень просто. Крымская война была в котором году?

— В Пятьдесят четвертом.

— Ну, вот вам! Если теперь мы из Тридцатилетней войны вычтем цифру четыре… Гм … Только как бы мне запомнить цифру четыре?

Он стал раздражать меня.

— Очень просто, — усмехнулся я. — Вычтите из пяти пальцев серебряный рубль. Он холодно возразил:

— Эту систему мы уже забраковали.

— Так запишите в книжку просто цифру четыре. — Действительно… — обрадовался он, но тотчас же, заметив мою ядовитую улыбку, спохватился; — нет, зачем же записывать… я и так запомню… Гм … Четыре … Нашел! Четыре страны света! Итак: Крымская война, а затем Тридцатилетняя, минус четыре страны света. Вот видите, как просто!

Встретился я с ним через три дня в фойе театра.

— Что ж это вы, — с упреком сказал я. — Обещали позвонить, я сидел, ждал, как дурак, а вы и думать забыли?

В его голосе прозвучало плохо скрытое раздражение.

— А вы-то тоже хороши … Я не знал, что вы даете номера телефонов ваших возлюбленных!!

— Вы… в уме?

— Вот вам и в уме. Позвонил я, спрашиваю: «это номер пятьдесят четыре — два?» — «Да», — говорить мужской голос. Я, конечно, прошу вас: «Позовите, говорю, Илью Ивановича Брандукова». — Вдруг мужской голос как заорет: «Убирайтесь к черту с вашим Брандуковым. Я и так догадывался о его шашнях с моей женой, а тут еще и по телефону сюда к нему, как домой, звонят. Скажите, что я его отколочу при первой же встрече!!». Я разозлился не на шутку.

— А кой черт просил вас звонить по телефону пятьдесят четыре — два, когда мой телефон пятьдесят четыре — двадцать шесть.

— Ну-у?… — Да позвольте … Ведь я запоминал: Крымская война. Так?

— Так.

— Потом Семилетняя.

— Тридцатилетняя, черт вас подери, Тридцатилетняя.

— Что вы говорите?! То-то, когда я вычел пять частей света…

— Вот идиотство!! Не пять частей света, а четыре странысвета. Если память куриная, нужно было не тянуть жилы, а просто вынуть карандаш, да и записать номер телефона!! Записать, а не ссорить меня с номером пятьдесят четыре — два!!

Разозлился и он.

— И вы-то тоже хороши! Позвонил я по первому попавшемуся номеру и сразу наткнулся на вашу любовную историю. Значить, по теории вероятности, если в Петербурге шестьдесят тысяч телефонов…

— О, — скромно возразил я. — Вы забываете торговые учреждения, банки и департаменты …

Но он и тут меня срезал.

— Э, милый мой! Теперь и в департаментах женщины служат!

Против этого ничего нельзя было возразить.

Недавно, часов в двенадцать утра, моя горничная сообщила, что меня спрашивает по делу горничная господина Зверюгина.

Василий Николаевич Зверюгин считался моим приятелем, но, как всегда случается в этом нелепом Петербурге, с самыми лучшими приятелями не встречаешься года по два.

Зверюгина не видел я очень давно, и поэтому неожиданное получение весточки о нем, да еще через горничную, очень удивило меня.

Я вышел в переднюю и спросил:

— А, что, милая, как поживает ваш барин? Здоров?

— Спасибо, они здоровы, — сверкнув черными глазами, ответила молоденькая, очень недурной наружности, горничная.

— Так, так… Это хорошо, что он здоров. Здоровье прежде всего.

— Да уж здоровье такая вещь, что действительно.

— Без здоровья никак не проживешь, — вставила свое слово и моя горничная, вежливо кашлянув в руку.

— Больной человек уж не то, что здоровый, — благосклонно ответила моей горничной горничная Зверюгина.

— Где уж!

Выяснив всесторонне с этими двумя разговорчивыми девушками вопрос о преимуществе человеческого здоровья над болезнями, я, наконец, спросил пришлую горничную:

— А зачем барин вас прислал ко мне?

— Как же, как же! Они записку вам прислали. Ответа просили.

Я вскрыл конверт и прочел следующее странное послание:

— «Прости, дорогой Аркадий, что я долго не отвечал тебе. Дело в том, что когда мы в прошлом году встретились случайно в театре Корша, ты спросить у меня, не могу ли я тебе одолжить сто рублей, так как ты, по твоим словам, не мог получить из банка по случаю праздника денег. К сожалению, у меня тогда не было таких денег, а теперь есть и, если тебе надо, я могу прислать. Я знаю, как ты аккуратен в денежных делах. Так вот, напиши мне ответ. Пиши побольше, не стесняйся.

Моя горничная подождет. Твой Василиск».

— Судя по письму, — подумал я, — этот Василиск или сейчас пьян, или у него начинается прогрессивный паралич.

Я написал ему вежливый ответ с благодарностью за такую неожиданную заботливость о моих делах и, передавая письмо горничной, спросил:

— Ваш барин, наверное, тут же живет, на Троицкой?

— Нет-с. Мы живем на двадцать первой линии Васильевского Острова.

— Совершенно невероятно! Ведь это, кажется, у чёрта на куличках.

— Да-с, — вздохнула горничная. — Очень далеко. Прощайте, барин! Мне еще в два места заехать надо.

На третий день после этого визита горничная около часу дня снова доложила мне:

— Вас спрашивает горничная господина Зверюгина.

— Опять?! Что ей надо?

— Письмо от ихнего барина.

— Впустите ее. Здравствуйте, милая. Ну, как дела у вашего барина?

— Дела ничего, спасибо. Дела хорошие. Да уж плохие дела — это не дай Господь.

Моя горничная тоже согласилась с нею:

— Хорошие дела когда, так лучше и хотеть не надо. Отдав дань этикету, мы помолчали.

— Письмо? Ну, давайте.

— «Радуюсь за тебя, дорогой Аркадий, что деньги тебе сейчас не нужны. Между прочим: когда ты был весной прошлого года у меня, то забыл на подзеркальнике пачку газет („Нов. Время“, „Речь“ и Друг.), а так же проспект фирмы кроватей „Санитас“. Это всё у меня случайно сохранилось. Если тебе нужно — напиши. Пришлю. Обнимаю тебя. Ну, как вообще? Пиши по больше. У тебя такой чудесный стиль, что приятно читать. Любящий Василиск».

Я ответил ему:

— «Три года тому назад однажды в ресторане „Малоярославец“ ты спросил меня: который час? К сожалению, у меня тогда часы стояли. Теперь я имею возможность ответить тебе на твой вопрос. Сейчас четверть второго. Не стоит благодарности. Что же касается газет, то, конечно, я хожу без них сам не свой, но из дружбы к тебе могу ими пожертвовать. Именно — передай их своей горничной. Пусть она обернет тебя ими и подожжет в тот самый момент, когда ты ее снова погонишь за не менее важным делом. Спи только на кроватях фирмы Санитас!»

— Скажите, милая, — спросил я, передавая горничной письмо, — вы только ко мне ездите или еще к кому?

— Нет, что вы, барин! У меня теперь очень много дела. Мне еще нужно съездить сегодня на Безбородкинский проспект, а потом в Химический переулок. Это где-то на Петергофском шоссе.

— Чёрт знает что! А в Химический переулок нужно не к Бройдесу ли?

— Да-с, к господину Бройдесу.

— Ага! Так этот Бройдес через час будет у меня. Оставьте ему письмо, я передам.

— Премного благодарю. А то это действительно… Отсюда часа полтора…

Приехал Бройдес.

— Данила, — сказал я. — Вот тебе письмо от Зверюгина.

— Ты знаешь, этот Зверюгин — он с ума со шел, — пожал плечами Бройдес. — Его вдруг обуяла самая истерическая деликатность, внимательность и аккуратность. Он буквально заваливает меня письмами. Я бы на мест его горничной давно сбежал.

— Он и тебе тоже пишет?

— А разве и тебе? Представь себе, третьего дня я получил письмо с запросом: не знаю ли я, где находится главное управление по делам местного хозяйства, — справку, которую можно навести в любой телефонной книге, у любого городового. А вчера присылает мне рубль восемьдесят копеек, с письмом, в котором сообщает, что вспомнил, как мы с ним в прошлом году ездили на скачки в Коломяги и я, якобы, платил за мотор три рубля шестьдесят копеек. Я уверен, что с ним делается что-то нехорошее…