Он катается по полу, стуча копытами в потолок, и заливается хохотом, буквально вываливаясь из метафорических штанов.

— Фонд помощи пицце. Лотерейные билеты. В жизни не слышал такой ерунды.

— Джим, успокойся. Джим… — Он давится смехом и кашляет, сжимая копытами свое длинное желтое горло. — Джим, что с тобой?

Он пытается что-то сказать, но не может.

— Я сейчас принесу подушку.

Я бегу в спальню, хватаю подушку, возвращаюсь на кухню и подкладываю подушку Джиму под голову. Голова смещается, я пододвигаю подушку, но голова снова смещается, и я снова пододвигаю подушку, и голова снова смещается. Весь жираф-призрак бьется в судорогах. У меня в кухне на полу.

— Джим, это было не настолько смешно. Я даже и не пытался шутить. Хотя ты все равно не смеешься, когда я шучу. Никогда не смеешься, когда я шучу. Джим, может, вызвать врача? Да, надо вызвать врача. — Я мчусь в гостиную, где телефон. Снимаю трубку и звоню доктору Яблочко. — Прошу прощения, что разбудил. Но, понимаете, доктор Яблочко, у моего друга припадок. И меня это слегка раздражает. Он смеялся над моей шуткой, — объясняю я. — И, похоже, его занесло. Какого цвета? В каком смысле какого цвета?

Я заглядываю на кухню. Джим стоит перед раковиной и держит голову под струей холодной воды. Лицо у него ярко-малиновое. Он весь ярко-малиновый, в розовых пятнах.

— Чеснок.

— Уже не осталось, — говорю я ему. — Я попозже схожу в магазин.

— Нет, — говорит он сдавленным голосом. — На чеснок. Аллергия.

— А-а. — Я бегу обратно в гостиную. — Доктор Яблочко, — говорю я в трубку, — похоже, мой друг съел чеснок, а у него на чеснок аллергия. Да, доктор Яблочко. Нет, доктор Яблочко. — Я говорю ему спасибо, что он уделил мне время, и вешаю трубку.

— И что сказал доктор? — Джим лежит на полу в кухне, засунув голову между ног. Видимо, проводит какую-то реанимационную процедуру. Или просто пытается отвлечься.

— Тебе надо лечь. В постель. И принять аспирин.

— Ни хрена, — говорит он с вызовом. — Я иду в паб.

— Когда болеешь, нельзя пить спиртное, Джим.

— Наоборот. Спиртное выводит токсины.

— Но алкоголь тоже яд.

— Да, и поэтому он стимулирует иммунную систему.

— Нет, Джим. Он ее подавляет.

— Пиво стерильно, — говорит Джим, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Оно убивает микробов.

— Каких микробов?! Ты просто ищешь себя оправдания, чтобы пить пиво, не мучаясь чувством вины.

— Чушь собачья.

— Что?

— Чушь собачья.

— Посмотри мне в глаза и скажи это еще раз.

— Чу…

Он не может сказать.

— Ладно, — говорю я примирительно. — Это твое здоровье, Джим. И если тебе улыбается проваляться все выходные в больнице…

— Не надо так говорить.

— Ты не любишь больницы, Джим?

— Не знаю. Я никогда не лежал в больнице.

— А я лежал. И уж поверь мне на слово, приятного мало.

Он хмурится.

— Джим, помнишь, ты меня предупреждал насчет соседской антенны? Ты сказал, что от нее у меня будет рак мозга. Тогда я над тобой посмеялся, но оказалось, что ты был прав. У меня действительно был рак мозга. И у жены тоже. Мы пошли в поликлинику, к доктору, и нас положили в больницу. Там нас лечили специальной мазью от рака и вылечили.

Джим с любопытством глядит на меня.

— А как она действует?

— Мазь против рака? Она проникает в мозги и уничтожает раковые клетки.

— И что, ее вводят прямо в мозги?

Я прислоняюсь спиной к холодильнику. Для поддержки.

— Ну… нет, не прямо.

Он ухмыляется.

— А через задницу, правильно?

— Джим, ты маньяк. Я тебе говорю, что я чуть не умер, а тебя интересует только нетрадиционное анальное проникновение. Может, ты сам того… из нетрадиционных. Я уже начинаю задумываться. Может быть, ты какой-нибудь шкафный гомосексуалист.

— Гардеробный гомосексуалист.

— Как скажешь.

— А жене? Ей тоже вводили мазь через задний проход?

— Да, нас лечили одинаково.

— А кто вводил? Врач была женщина или мужчина?

— Женщина. И нет, Джим, это не значит, что моя жена — лесбиянка. Ты все равно найдешь, где подколоть. Если бы врач был мужчина, ты бы сказал, что я сам не мужчина, потому что спокойно терплю, когда посторонний мужчина заправляют моей жене в задницу.

— То есть та женщина-врач видела ее влагалище? Твоей жены?

— Его многие видели, — говорю я. — Его показывали по центральному телевидению.

— Врешь ты все.

— Там еще были студенты из медицинского, практиканты.

— А еще кто-нибудь был?

— Нет. Хотя погоди. Был еще один доктор. Доктор Жираф.

— Жираф.

— Да. Ой, — говорю я, связав одно с другим, — он же твой тезка.

— А как его звали? Случайно не Джим?

— Это был бы уже перебор. Его звали Джеймс. Дипломированный доктор медицины. Настоящий профессионал, уважаемый человек.

— Значит, мы с ним не похожи.

— На самом деле немного похожи. Внешне.

Джим смеется.

— А может быть, это был замаскированный я.

Я тоже смеюсь.

— Он был высокий?

— Ну, — говорю я, пытаясь припомнить. — Да, высокий. Он был жуть как хорош собой. Хотя, может быть, это из-за его темных очков. Милый, очаровательный человек. Совсем не такой, как ты.

Джим хмурится.

— И он никогда бы не стал есть продукты, на которые у него аллергия. И не сделался бы малиновым с розовыми пятнами. Потому что он не такой идиот, как некоторые.

— Он тебе нравился?

— Разумеется, нет, — заявляю я твердо. — Хотя всем остальным — очень нравился, да. Женщины от него просто млели, насколько я помню.

Джим хмуро кивает, переваривая информацию. Какой-то он и вправду понурый. Может, он просто завидует. Может быть, он сам не пользуется успехом у женщин — пусть даже всегда утверждает обратное. Может быть, он от природы застенчивый. Да, наверное. Он просто застенчивый. Он ведет себя как идиот, потому что робеет. Я знаю. Я сам был таким до женитьбы. Женатый мужчина обретает уверенность в себе, ему значительно легче общаться с женщинами, хотя эта уверенность пригодилась бы ему больше, когда он был еще не женат. Такова жестокая ирония судьбы.

— Джим, — говорю я вдруг неожиданно для себя самого, — а тебе нравится холостяцкая жизнь?

— А почему ты вдруг спрашиваешь?

— Просто я уже забыл, что это такое. И мне интересно, как там вообще.

Джим склоняет голову.

— Одевайся, — говорит он тихо. — Мы идем в паб.

По натуре я домосед и не особенно хорошо разбираюсь в местной паб-обстановке, так что я веду Джима в ближайший бар, входящий в общедоступную сеть пабов под названием «Цыпочка и капуста».

— Обычно в пятницу вечером здесь просто не протолкнуться, — говорю я, прижимаясь очками к стеклу. — Хотя сейчас почему-то пусто.

— Потому что сейчас суббота, — говорит Джим. — Пять утра.

— Тогда зачем ты позвал меня в бар?

— Иди за мной.

— Куда именно?

— В одно хорошее место. Люблю там бывать  [4].

Он направляется рысью по улице.

— Джим, — говорю я, задыхаясь, потому что стараюсь не отставать. — Только не говори мне, что мы идем в «Пендель».

— А все остальное уже закрыто. У них там система «запереть и не выпускать», — объясняет он. — Когда они закрываются, они не выпихивают клиентов наружу, а запирают внутри.

— Как-то нехорошо получается.

— Для алкашей очень даже неплохо.

— Ночью надо спать, Джим. Даже алкашам.

— Они запирают дверь не для того, чтобы оттуда никто не вышел. А чтобы никто не вошел.

— А если кто-то поставит в известность полицию?

— Полиция уже поставлена, Спек. Ну, в известность.

— Тогда почему этот бар до сих пор не закрыли?

— Полицейские — тоже люди. Им тоже хочется иной раз хлопнуть стаканчик под утро. Так что «Пендель» никто не закроет.

Я сую руки в карманы брюк, как бы желая сказать «ну-ну», а вслух говорю следующее: