— Хелен, дорогая, я уже давно люблю тебя. Я ночей не спал, думая о тебе. Я слышал, как ты ложишься в постель, и это не давало мне покоя. Я из тех, кого обычно и пушкой не разбудишь — прежде я никогда не мучился от бессонницы, а тем более из-за женщины.

— Дорогой! — Хелен потерлась щекой о его плечо. — Какой ты необыкновенный!

— Прежде я никого не любил, — продолжал Адам тихим, взволнованным голосом, — а теперь с ума по тебе схожу. Забавно…

— Я еще ни с кем не занималась любовью, Адам, а у тебя, должно быть, были десятки женщин.

— Да, но это ничего не значит.

— О Адам, я все думала, думала о тебе… А Ви все болтала и болтала, и мне подчас хотелось сказать ей: «Уйди! Помолчи хоть минуту! Дай мне подумать об Адаме!» Мне все время хотелось побыть одной, чтобы никто не мешал мне думать о тебе. Знаешь, я даже плакала иногда: это потому, что мне так хотелось быть с тобой.

— А сейчас ты счастлива?

— Счастливей не бывает. — Чуть погодя она добавила: — Но… Я боюсь одной вещи.

— Какой? — сонно спросил Адам.

— Теперь, когда я… Когда мы… Если ты меня бросишь… Мне будет так плохо без тебя.

— Я тебя не брошу.

— Никогда?

— Никогда.

— Я хочу, чтобы мы всегда были вместе.

— Так и будет.

— Я буду тебя ревновать. Я хочу, чтобы ты все время был рядом со мной. Если ты уйдешь из клуба, я буду так несчастна…

— Хелен, дорогая, не волнуйся.

— Так ты не уйдешь?

— Посмотрим.

— Обещай мне, что не уйдешь.

— Ладно, дорогая.

— Обещай!

— Я… Ладно, обещаю, — выдавил Адам, а в голове промелькнула мысль: «Слабак!»

— А теперь скажи мне — ты, такой большой и сильный, такой красивый! — скажи мне, ты и вправду меня любишь? Или ты просто хотел…

— И то и другое.

— О… мой дорогой!

Вскоре Хелен заснула, но Адаму не спалось. Он лежал тихо, стараясь ее не беспокоить; ему приятно было ощущать рядом с собой ее теплое, сильное тело. Он нежно ласкал ее, спящую: его левая рука легко скользила по гладкой белой шее, ощупывала тяжелые упругие груди, пробегала по ребрам, наслаждалась эластичной мягкостью живота и, на миг задержавшись на влажном густом лобке, устремлялась дальше, к прекрасным широким бедрам, расслабленным во сне.

«Какие формы! — думал Адам. — Какое тело! Вот для чего нужна скульптура: чтобы увековечить эти формы — и сделать это прежде, чем промелькнут годы и эти груди обвиснут, а живот покроется складками… Каждая минута неумолимо приближает нас к старости и смерти. Жизнь ускользает, как песок между пальцами… А я лежу здесь, теряя время даром!»

Он открыл глаза и взглянул на ком глины. Сознание его прояснилось. В голове теснились мысли. Он снова подумал о нарождающемся человеке, человеке, выбивающемся из обезьяньего тела. Потом представил себе скульптурную группу, составленную из гигантских фигур футов в сто высотой: четыре переплетенные жизни. В самом низу — чудовище: ни человек, ни обезьяна. Из него пробивается некое подобие человеческого существа — низколобый человек, приземистый, отвратительный, с могучими плечами, налитыми звериной силой. Его громадные руки с искривленными пальцами держат за ноги двух совершенных человеческих существ — мужчину и женщину, слившихся в тесном объятии. Они стремятся ввысь, но их не пускает человек-обезьяна. Правая рука мужчины поднята высоко над головой, а правая рука женщины поддерживает его кисть, не давая руке опуститься. Его левая рука опирается на голову человека-обезьяны. Лицо излучает радость. На руке, поднятой к небу, покоится нечто живое — смеющийся новорожденный младенец, венец всего сущего…

«Я назову это Эволюцией», — подумал он.

Ему захотелось вскочить с постели и немедленно приступить к работе. Он сжал кулак — это будет молоток, с помощью которого он придаст куску глины нужную форму. Его тело напряглось. Хелен инстинктивно сжала его в объятиях. Она повернулась и, не просыпаясь, придвинулась к нему. Расслабив мышцы, он обратил взгляд в сторону окна, туда, где в узкий просвет между задернутыми занавесками пробивались солнечные лучи. Почувствовав внезапную усталость, он вскоре заснул.

Было три часа дня, когда они проснулись. Хелен улыбнулась Адаму и сказала:

— А ведь ты так и не угостил меня кофе… Но мне лучше вернуться к себе в комнату, пока не пришла Ви, верно?

— Тебя очень волнует Ви?

— Нет, но… О дорогой, я так не хочу от тебя уходить!

— Ну так оставайся, моя милая.

— Нет, лучше я все-таки пойду. Мне еще нужно кое-что подшить. И я должна принять ванну. А может, ты хотел пойти первым? Да, иди первым. А я потом, перед тем как нам уходить. Зайдешь ко мне попозже?

— Конечно зайду.

— Тогда поцелуй меня… Пока!

Когда за ней затворилась дверь, Адам накинул халат и, подхватив кусок мыла, полотенце и губку, отправился в ванную комнату. Умывшись ледяной водой, энергично растерся полотенцем. Бросив взгляд в зеркало, увидел свою напряженную мускулистую руку. Погрозил себе кулаком: «Идиот! Тратить драгоценное время попусту!» Он поспешно оделся и вышел на улицу.

Он быстро шагал по Юстон-роуд, мимо вокзала Кингз-кросс, все быстрее и быстрее, все дальше углубляясь в мрачные рокочущие дебри северо-западного Лондона — нагромождение голых черных стен, разъеденных едким дыханием железных дорог, — мимо Бэттл-бридж, по Фаррингдон-роуд, через площадь Ладгейт-серкус, а затем вниз по Флит-стрит. Оказавшись на Кингзуэй, он вспомнил об Али Ужасном Турке.

— Бристоль-сквер? — спросил он у прохожего.

— По Саутгемптон-роуд, второй или третий поворот налево.

Адам сбавил шаг. Контору «Чемпионов Фабиана» было несложно найти: Фабиан был не из тех, кто предпочел бы держаться в тени. У входа в подвал Адам сразу заметил огромную вывеску ярко-синего цвета, на которой было написано золотыми буквами: ЧЕМПИОНЫ ФАБИАНА. ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОФИС И СПОРТИВНЫЙ ЗАЛ. ГОСПОДА Г. ФАБИАН И ДЖ. ФИГЛЕР. Фабиан даже позаботился о том, чтобы перильца у входа были выкрашены под цвет вывески. Остановившись на самом верху лестницы, Адам прислушался. Из-за дверей доносился хриплый голос Али, сопровождаемый глухими прерывистыми звуками. Адам спустился вниз. Дверь ему открыл Фабиан.

— Чем могу быть полезен, приятель? — приветливо спросил Фабиан. Потом он сузил глаз и внимательно оглядел Адама с головы до ног. — Слушай, где я мог тебя раньше видеть?

— В «Серебристой лисе».

— А-а! Верно… Да, точно. Я что, сильно надрался той ночью?

— В общем, да. Такое с любым могло случиться, учитывая, сколько вы выпили.

— Что, черт побери? По-твоему, это много? Да я до завтрака могу столько выпить, если накануне высплюсь, разумеется. Просто, когда я пришел тем вечером, у меня маковой росинки во рту не было целые сутки, да и не спал я толком дня четыре. Иначе… Ну, как там Фил? И та симпатичная девушка?

— Фил в порядке. А какую девушку вы имели в виду?

— Та, с которой я был тем вечером.

— А, Хелен? У нее все хорошо.

— Говоришь, все хорошо? Фил Носсеросс знает, как их подбирать. Входи. Оглядись: это всего лишь временное помещение, пока мы не переедем на новое место. Мы тут присматриваем шикарное местечко на Риджент-стрит — хромированная табличка, коктейль-бар, специальные маты, всякое такое… Взгляни на тех двоих ребят, что сидят вон там, у стены. Видишь здоровенного негра? Обрати внимание на его бицепсы. Это Чарли Бамбук, Черный Душитель. Это я его открыл. Черт, еще полгода назад он был никто, ноль без палочки. Я снял его с пальмы на Ямайке и сделал из него чемпиона. Понял? Лондос? О’Махони? Ха! Слушай, Душитель запросто уложит их одной левой. Держу пари! Ставлю тысячу фунтов. Другой парень — Легс Махогани. Он тоже неплох. У него такие ножницы [27]— Богом клянусь, он может быка пополам разорвать своими ножищами. А теперь взгляни на того старикана — вон там, на мате, вместе с парнем. Это Али Ужасный Турок. Бож-же мой, какой же это был костолом в свое время! А теперь он приполз ко мне на коленях, умоляя: «Мистер Фабиан, сэр, я умираю с голоду; прошу вас, дайте мне работу». Ну во-о-от, видишь, у меня такое доброе сердце, что я не могу спокойно смотреть, как собака голодает. Просто смех, ей-богу. Не могу смотреть, как собака голодает. И я дал ему работу, что-то вроде тренера для моих ребят: ну, чтобы учил их всему, делал массаж… Понял? Он на меня просто молится. Он неплохой старикан… — Слова сыпались из Фабиана, как горох из дырявого мешка. — «Живи и давай жить другим» — вот мой девиз, «живи и давай жить другим». Если ты, конечно, понимаешь, о чем я. Боже мой, у нас таки будет шоу или у нас его не будет? Говорю тебе: непременно будет, и еще какое. Я им всем покажу. Белинский думает, что у него самое крутое в мире шоу. Я покажу ему шоу… Погляди на этого беднягу Али. Этот парень рядом с ним — будущий чемпион: Зигфрид Убийца — вот как я его назову.