Пейджер пищал и пищал, прыгал по столу; Кай поднял голову – тяжелую, расколотую, словно с похмелья; руки были исцарапаны, на щеке и виске саднило, коснулся – кровь; взял пейджер; «Кай, ты где? в туалете? спишь? В эфире тишина. Я еду, и вдруг тишина», – надрывался Матвей. Кай кинулся к компьютеру – так и есть: девяносто секунд простоя, катастрофа, взрыв на кондитерской фабрике; поставил «Новые люди» Сплина. Все было на месте, и все по-старому: в черном бархатном рюкзаке – целые Нерон и томик символистов, и бутерброд с полукопченой колбасой; Кай достал его и жадно съел; на клавиатуре – полупустая пачка красного «Честерфилда». Тут приехал Матвей; «что-то случилось?» – «блин, просто вышел на море посмотреть, не рассчитал», – «башку снимут», – «ага», – «покурим?» Они вышли на лестницу; курили в одно из окошек-бойниц; далеко – за камнями, за дорогой – огни самого странного города на свете, похожие на причудливую неоновую рекламу, ром и кока-кола; на губы попадал соленый дождь. «Опять дождь?» – «да, мать его за ногу, третью неделю, ничего себе, да? да еще ливень такой, за шиворот, до такси не дозвониться, вечер пятницы, пришлось торчать на солнце, ловить попутку», – «какая сюда попутка?» – «не знаю, но дядя довез, полная машина вещей: книги, овсяное печенье, газеты, клетка с хомячком», – «беглец?» – «наверное».

Потом Кай надел куртку, вышел из маяка, машина – узкая, черная, низкая, словно гондола, а салон маково-красный, стояла у самой двери; Как погладил ее и поехал, курил и курил, он любил «Честерфилд», – и слушал, что ставил Матвей: «ганзов», Metallica, саундтрек к «Угнать за шестьдесят секунд»; из-за дождя и ухабин на дороге до города иногда сбивалось на соседнюю частоту – «Радио-любовь», куда звонили всякие девчонки и беспрерывно хихикали; все было так, как надо. Сердце Кая билось, словно он опаздывал. Вот кинотеатр – только «Титаник», сеанс в три часа ночи, свет над афишей гас из-за дождя, опять загорался, и лица ДиКаприо и Уинслет словно подмигивали Каю: «ты выиграл свой счастливый билет».

Тормознул возле супермаркета, купил кофе и виноград; и немного постоял под дождем – соленым, сладким; он боялся ехать домой, боялся позвонить, хотя прошел сквозь миры, потерял те накопленные, сбереженные годы-розы ударом света в сердце, увидел Темную Башню, а мало кто выживает после этого – тогда уходит в пустыню, становится святым; Кай стоял и мок, до самой кожи, все насквозь: куртка, футболка, трусы; потом поехал. Дом стоял, как еще одна башня, – и горело только одно окно наверху. Дверь грохнула; в лифте оказалась надпись: «У Бретта глаза цвета ветра»; Кай ровно доехал и остановился на двадцать седьмом, вышел; площадка полна вещей: велосипед, мешки с обувью, осеннее пальто, корзина с хрусталем… Кай поднялся по ступенькам – и толкнул дверь, как Гладиатор, в тот мир, синюю, сияющую, и увидел прихожую, в которой стоял открытый, сохнущий зонтик; а на полочке для обуви лежал пакет новых книг, и где-то в комнатах пело радио – что-то битловское, прекрасное, раннее; и в ванне плескалась вода; и шумел чайник.

– Кай, это ты? – крикнула она звонко, сквозь радио. – Мы в ванной, иди к нам, у нас тепло и пахнет жасмином.

Кай привалился к косяку двери, потому что на секунду разорванное, отданное сердце напомнило о себе – от счастья заныло, как в непогоду раненая рука; а потом он забыл и Темную Башню, и звезду Энджи – он дома, он дома.

Однажды класс Макса вывезли на экскурсию в один из самых знаменитых мировых музеев, что находился всего лишь в соседнем городе, готическом, полном католических церквей и ранней весны; голые узловатые ветви и черные вороны на них, словно из фильма «Омен»: что ты сделал для дьявола; но даже родители большинства детей в музее и в городе никогда не бывали и не собирались: а что там делать? Там же нет шахт… Автобус шел долго-долго, все заснули, все проснулись, наелись всякой детской дряни: чипсов со вкусом икры, кириешек с запахом бекона и чеснока, шоколадных батончиков – нуга, карамель и фундук; кого-то даже начало тошнить, и еще два раза остановились в туалет: мальчики направо, девочки налево; и только потом приехали. «Дети, не разбегайтесь», – пронзительный в весеннем холоде голос учительницы, просто как телевизор, когда спать хочется, с ток-шоу; а потом был музей – много-много картин, статуй, оружия, дети никак не понимали, несмотря на все усилия экскурсовода, что тут клевого. И только Максу все нравилось – город, полный ворон и католических церквей; и «Омен» он обожал; и был католиком; а в его городке только приход в трех километрах и лишь по воскресеньям, с бабушкой на старом белом кадиллаке; про многие картины он знал из книг; а потом он вдруг увидел Рене Дюрана де Моранжа, одного из основателей своего рода, героя битвы при Креси, в момент самого боя: Рене обернулся, призывая солдат идти за собой, лицо его, на фоне тумана, пыли, флага, – яркое, словно удар молнией, фамильные серые глаза сверкают, светлые волосы рвет ветер, щека рассечена, кровь стекает к губе и ниже – на почерневшие в бою доспехи, а в руке у Рене тяжелый меч, огромный, как каменный мост, с гербом и инициалами; Макс знал, какой он тяжелый, у них в семье этот меч сохранился, несмотря на все смены династий и революции, вместе с библиотекой и портретной галереей. Этой картины Макс никогда не видел, дома в галерее висел приблизительный портрет Рене – черно-белый, из какого-то фрагмента книги по истории, написанной после битвы, примерно два года спустя. Макс оглянулся – его восторга никто не заметил, класс уже ушел далеко вперед, во фламандские залы, а Макс все никак не мог заставить себя сдвинуться с места; картина его заворожила, точно цыганка; люди стали натыкаться на стоящего в благоговении мальчика, стали тоже смотреть на картину: ага, рыцарь, окровавленный, но рвется в бой, кто художник? Гм… неизвестный какой-то, датирована концом восемнадцатого века, видно, кто-то из романтиков вдохновился; гм… время-время, смотреть дальше, за билет уплачено, а еще два этажа… гм… отойди, мальчик, мешаешь проходу. И бежали дальше – к Рафаэлю и прерафаэлитам, к наброскам Леонардо и Сальвадора, к импрессионистам и модернистам; а Макс так и простоял возле картины всю экскурсию, его насилу отыскали служители вместе с учительницей. «Пока, Рене…»

– Бабушка, а ты знаешь, что в городе, в музее, есть портрет Рене Дюран де Моранжа? – они ужинали, бабушка сидела у камина в своем любимом кресле – огромном, белом, мягком, как снежная гора, ноги на скамеечке из красного дерева, на коленях одновременно кот, книга и чашка с какао.

– Конечно. Мы даже пытались ее купить с Евгением, – то есть с дедушкой Макса, – но нам отказали: мол, народное наследие, музей не торгуется…

– В смысле они заломили цену?

– Невероятную. Как на сахар во Вторую мировую. Спекулянты. Картина даже четверти суммы не стоит. На нее даже никто не смотрит в этом музее. Художник неизвестен – какое же это народное достояние? Если бы это был Делакруа хотя бы… – бабушка фыркнула в чашку. Романтиков она не ценила. Вот Вермеер… Максу тоже стало жалко, что музей не продал картины – и что бабушка с дедушкой не купили, не постояли до конца за свое наследие. Макс бы сейчас ходил в портретную галерею и смотрел на Рене, набирался сил и вдохновения, и жизнь не казалась бы такой невыносимой.

Когда-то у Дюранов де Моранжа было все: богатство, и власть, и слава, и милость королей. Потом случилась революция; они воевали на стороне монархии и спасались в других странах, где тоже случались революции и где Моранжа опять выступали на стороне монархии; пока прапрадед и прапрабабушка Макса не уехали в страну, где монархии не было никогда, а только демократия и деньги; деньги, по счастью, у них водились; Дюранам разрешили построить замок на вершине горы – точь-в-точь по планам их родного, но разрушенного; милая причуда, загородное поместье: черный камень, красный кирпич, гаргульи под окнами, колонны, арки; огромный сад, множество лестниц, башни и залы, в которых никто не танцевал; камины, которые никто не разжигал; огромная иллюзия, сказка, замок для двоих. Правда, инженеры осмелились на новшества, канализацию например. Дюраны не возражали. У подножия горы через несколько лет вырос поселок – недалеко нашли золото. Золото закончилось, нашли уголь, провели железную дорогу; поселок рос и превратился в небольшой городок. Замок возвышался над городком, как феодальный, со старинного часослова. Прадед – Ги Дюран – обожал охоту; вокруг замка стоял лес Спящей красавицы, диких зверей там водилось много, поэтому замок стал его постоянным местом жительства. И пришлось покровительствовать городку – прадед дал денег на капитальный ремонт школы и детского отделения в больнице. Дедушка и бабушка Макса – двоюродные брат и сестра, Евгений и Мария Евгения, – родились и выросли уже в замке. В часовне замка они и повенчались. В замке у них появились дети: Макс, не сам Макс, а его дядя, и мама Макса – Марианна.