«Миры, тысячи миров – и я попал не в свой?»

А вдруг в этом мире есть и второй Кай? Он тоже работает на радио? Ездит на красивой машине, любит красивую женщину и у него красивый сын? А вдруг он женат на Джастин? Есть ли Джастин в этом мире? Или Люэс? Или Син? С кого начинать? Но даже отсутствие себя Кай пережил бы, отсутствие и присутствие, но не отсутствие Венеры. Такой мир Каю не нужен. Мир без Венеры. Он будет искать ее. Он-то уже в этом мире есть…

Кай оставил машину на случай, если правила движения и расположение улиц в этом мире отличаются от ему известных, просто пошел, куда получится. «С фонарями у них здесь напряг, ногу сломать можно; они, наверное, и ломают; или режут друг друга почем зря, грабят и прочее, а потом ходят в маленький приход и грехи замаливают», – бормотал Кай, спускаясь по ступенькам; лестницы, что вели к дому, были те же самые, а вот недалеко оказалась автобусная остановка, которой в мире Кая не было. На остановке стояли люди и одна машина такси, черная, с желтыми шашечками, поверх которых – черный силуэт летучей мыши. И надпись «Темный легион» красным.

– Привет, – сказал Кай, нагнулся к окну, шофер его открыл, – в городе есть кафе под названием «Каверн»? Или «Красная Мельня»?

– Садись, – сказал шофер; он был молодой, в черном, с золотой сережкой в ухе, такой цыганистый. Кай сел на заднее сиденье. – Радио оставить?

– Да, – и парень сорвался с места сразу в скорость «Формулы», в стекло ударились камешки. По радио играли HIM, «Кладбище разбитых сердец»; Каю стало легче: по крайней мере, музыка в этом мире такая же. – Что за радио?

– «Европа Плюс».

– А радио «Туман» у вас есть?

– Нет.

– Черт, – «тогда чем же я занимаюсь в этом мире… официантом работаю в «Красной Мельне», наверное…» – А «Радио-любовь»?

– «Love Radio», что ли?

– Ну что ж, похоже, уже легче… А куда мы едем? – «хоть бы и деньги у нас оказались одинаковыми».

– В «Мулин Руж».

– Это что, Париж?

– Нет, не «Мулен», а «Мулин», город-то у нас мудацкий, провинциальный, вот и «и». Типа чтобы не платить по суду, – шофер фыркнул, – будто кто узнает.

– Так это кабаре?

– Нет, просто кафешка круглосуточная в центре, в нее кто только не ходит. А ты турист?

– Почти. Давно здесь жил, уже не помню, что, как и где…

– «Давно» – это в детстве или месяц назад? – парень повернул внезапно на тротуар, чтобы объехать старый муниципальный автобус, а потом пошел по встречной, обгоняя поток машин, будто пассажир опаздывал на самолет. Кай никуда не опаздывал, вцепился в черный бархатный чехол, затошнило, парень явно был сумасшедшим из Люка Бессона. По радио началась песенка «Don't Let Me Be Misunderstood» Santa Esmeralda – невеста в зимнем саду дерется с японкой; шофер сделал погромче; а еще в салоне орала связь с диспетчерской и с другими таксистами: «Антон, ты где?» – «я на Гоголя, с джипом тут на обгон идем», – «дебил, а вдруг бандиты?» – «да ладно, оторвался уже; Слава, а ты знаешь, что такое кайрофобия?» – «а ты гей?» – «ну четы все в абсурд, я же любя…» – «увидимся – разберемся»; «люди, я на Карла Маркса, застрял в пробке, от Музкомедии до самого памятника партизанам»; в лицо неслись огни города – центр был полон сказочных цветных реклам, у Кая голова шла кругом, Лас-Вегас какой-то. Город был и похож, и не похож – словно отражение в луже, фильм-нуар; у главного героя амнезия, а блондинка в белом свитере говорит, что она его жена, и улыбается загадочно; убийство Монро и Кеннеди…

И только деньги во всех мирах одинаковые, подумал Кай, не пахнут, и только в самых чистых, близких к небу, расположенных на этажах, где лампа маяка, свет, – там деньги еще настоящее золото и серебро и драгоценные камни; миры, где еще что-то ценится. Шофер сказал: «ну, давай, здесь неплохо, давай, возьми визитку, позвонишь, если надо будет что-то найти»; на визитке опять черная мышь и красным потекшим: «Темный легион»; жуть, подумал Кай, мир дьявола; и пошел в «Мулин Руж». Кафе расположилось в подвале старинного дома, конечно, бывшего купеческого; хозяина во время революции вместе со всей семьей, горничной, кормилицей младшенького и старым полуглухим дворецким расстреляли вот у этой стены, где сейчас дверь в бильярдную; зал в сигаретном дыму; часы красного дерева, вроде Биг-Бена из «Левиафана» Акунина, громоздкие, резные, бесполезные; и репродукции Тулуз-Лотрека на стенах. Кай оценил – он любил Тулуз-Лотрека, как всех несчастных: котят, несостоявшихся самоубийц, увядшие выброшенные цветы, стихи бесталанные. «Мне кофе, капучино шоколадное, если есть»; девушка кивнула, у нее чуть-чуть в уголке губ размазалась помада, ярко-красная, Кай подумал о Николь Кидман, похожа, только эта девушка была живая, как огонь; повернулся посмотреть на людей: кафе было полно народу, запахов, играла громко музыка – то же радио, что и у таксиста «Темного легиона»; «Мой друг никогда не грустит…» от Би-2; а рядом, почти касаясь локтем, сидел Люэс…

Умру – подумал Кай. Такое потрясение он испытал лишь однажды; когда Венера обняла его сзади внезапно; он стоял у окна, был поздний вечер: верх вечера был уже черный, а низ еще синий – словно простое прекрасное платье, роскошь которого – в ткани, в шелке, в этих изысканных китайских переливах; краски только натуральные, звучат, как названия опер, абстрактно. Кай смотрел на город с высоты двадцать восьмого этажа, ни о чем не думал, он пришел к Венере вернуть книги, которые взял почитать – себе и Матвею; пили шоколад и ели шоколадный пирог по-американски, разговаривали; «ну, я пойду», – «работа?» – «нет, просто пойду», – «я сейчас…»; убежала в спальню, словно что-то подарить хотела, спрятала в нижнем белье, – Джастин сказала, что Венера там прячет подарки; он стоял у окна; город внизу был прекрасен, как блюз; и тут Венера вернулась, неслышно, как кошка, как ночь, темнота, все женское, и обняла, немного напряженно, – ей пришлось встать на цыпочки, маленькая принцесса, регтайм лондонских туманов, – и у Кая остановилось дыхание, как от холодной воды. Она его полюбила. Потом расстегнула ему пуговицы на рубашке – белой, свежей, пахнущей хризантемами в дождь, уронила на ковер, утянула в синеву, и они занимались любовью на ковре, огромном черном пространстве, как в фильме «Вечное сияние чистого разума», когда ледяное озеро – лучшее ложе; Кай боялся, что Венера вот-вот исчезнет, но она не исчезала, она была в темноте рядом, смеялась каким-то нежным смехом, легким, щекотным, как перья, и у Кая волосы на голове шевелились от счастья и в мозгу играла трэвисовская «Love Will Come Through». У них все получилось с первого раза, Кай о таком и не мечтал, созданы друг для друга – белый хлеб и масло, лосось и батон; «что?» – «лосось и батон; раввин Тук сказал деве Мэриан и Робину Гуду, что они созданы друг для друга, как лосось и батон», – «я думала, там был католический монах», – «это пародия Мела Брукса, фильм моего детства, ничего святого»; а ведь думал, будет мучительно, долго, еще лет пять, еще тысяча восемьсот и одна роза, а теперь эти пять лет – подарок от смерти, дополнительные к отпущенному сроку; и теперь Кай понял: получится – найти их всех, всю колоду, выиграть партию, вернуться к Венере, наконец-то поужинать с ней и Руди. Люэс сидел рядом, живой, ослепительный, в оранжевой толстовке с капюшоном, в темно-синих джинсах, на левом колене – дырка, не дизайнерская, а настоящая, от падения, кроссовки пыльные, сбитые, как после долгого пути; Люэс пил пиво из высокого бокала, голову подпирал рукой, слипшиеся рыжие волосы висели между пальцев, под ногтями грязь. «Грязь с пляжа, видимо, его там держали некоторое время…» Кай засмеялся тихо, рассматривая Люэса, как экспонат в музее. Весь Лувр за пять минут тридцать восемь секунд… В этом мире Люэс был усталым и явно несколько недель жил без цивилизации: без шампуней из керамидов и экстракта ромашки, без гелей для душа с оливковым и прочими маслами и даже без самого дешевого стирального порошка…

– Привет, – сказал Кай ему, толкнул в локоть. – Ты чего, спишь? – локоть Люэса поехал по стойке, угрожая его чашке капучино.