Поэтому я вопросительно посмотрел на Вить-Витя, он понял, кивнул согласно. Я взял лист железа, зажал его в клещах, показал Венке, как он должен держать прокладку, прижимая к торцу пальца. Даже человек каменного века справился бы с подобной работой. И Венка сначала тоже справлялся.

Мы с Белендрясом били изо всех сил. Вить-Вить висел на ломе, сотрясаясь всем телом при каждом ударе. Катя-маленькая, закусив губу, держала руки на рычагах, высунувшись из крана. Мои губы стали солеными от пота.

Глаза у Венки были совсем черными. Вдруг он глянул на меня и чуть сдвинул прокладку с торца валика. Пудовая кувалда уже шла у меня сверху вниз и справа налево, чтобы мой удар получился одновременно с ударом Ермакова, тогда стрелу не перекосит. Ударь я кувалдой по краю листа, его могло вырвать из клещей, а клещами – ударить Венку, и он мгновенно переместился бы из цеха на больничную койку! Поэтому я всем телом пошел за летящей, как ядро, кувалдой, спотыкался-спотыкался и наконец растянулся во весь рост на полу цеха.

Коллектив нашей бригады – здоровый, каждый может шутя выжать пудика два. Вот примерно все это и было написано на лицах Вить-Витя и Белендряса, поскольку понимали они: просто так, из-за пустяков, я бы не стал кувыркаться по цеху. Поглядели мы все трое друг на друга, на Венку. Лицо его ничего не выражало, поскольку видеть причину моего падения никто не мог.

Вить-Вить вздохнул, но уж не стал вдаваться в разбор случившегося, глянул на Катю-маленькую, снова навалился на лом. Удара четыре или пять у нас с Ермаковым прошло нормально. Венка старательно держал прокладку. Я не сомневался, что сделал это он неумышленно: ведь впервые в цех пришел, только осваивается с работой.

И опять вспомнилось мне, как он встречал нас с Татьяной у проходной, сидел терпеливо в машине. А еще до этого – вместе готовились они к экзаменам на даче у Дмитриевых. И на прощальном пикнике Венка напился, возможно, с горя… Вот еще и поэтому пришел человек на работу к нам в цех, а не только из-за происшествия, которого никто из нас не знал.

А через четыре или пять ударов все повторилось. Когда я встал с пола и распрямился, Вить-Вить и Белендряс подошли, молча посмотрели на торец пальца, на прокладку в клещах Венки, на него самого,

– Сползает у него прокладка, – объяснил я, потер ушибленное колено; оказалось, до крови я его расшиб, даже брючина порвалась.

– Поздравляю, – прогудел Белендряс.

А Вить-Вить тотчас присел, задрал мне штанину: царапина оказалась пустяковой.

– Не научился еще летать, – сказал мне Вить-Вить. – Залей йодом. – Повернулся к Венке: – Держи как следует, иначе сам без головы останешься!

Я вздохнул, пошел к цеховой аптечке. Сама нога не сильно меня беспокоила, больше штанина: сумеет Татьяна зашить ее или новые брюки надо покупать?

Но и нога, которую я залил йодом, и штанина – пустяки по сравнению с тем, о чем вдруг я подумал: по-прежнему, может, Венка любит Татьяну, вот поэтому и пришел он к нам на завод? Только как-то по-глупому его любовь проявляется.

Когда вернулся на участок, Вить-Вить еще раз осмотрел мою ногу, повернулся к Венке, поглядел на него вопросительно. Венка объяснил поспешно:

– Не умею я еще…

Катя-маленькая сказала ему с крана:

– Доиграешься ты, Ежик!

Вить-Вить и Ермаков повернулись ко мне. Я увидел в глазах Белендряса: «Делать нечего…». Вить-Вить шепнул мне:

– «Поцелуй», если что…

Я вздохнул. Мое положение было сложнее, чем у Вить-Витя и Ермакова. Глянул на Венку, он ничего не понимал, только косился подозрительно на всех по очереди.

Продолжали работать. Я напряженно следил за Венкой, да и Вить-Вить с Ермаковым тоже.

Вышли мы из графика. Уже дядя Федя с Филей вернулись. Филя тотчас взял клещами еще одну прокладку, стал держать ее, прижимая к торцу вала Белендряса.

Устал я сильнее обычного, был весь в поту. А когда заметил, что прокладка у Венки опять сползает, на коротенькую долю секунды задержал вверху кувалду, без всякого усилия пустил ее книзу. Пока кувалда шла вниз, Венка еще больше сдвинул прокладку, я легонько «поцеловал» ее краешек: клещи – в одну сторону, прокладка – в другую, Венка – в третью.

Поднялся он с пола, на ощупь проверил целостность собственного организма. В строгой последовательности ощупывал руками сначала голову, потом плечи, грудь, даже ноги. Внешне никаких повреждений не было, даже грязнее роба Венки не стала. Торопливо вскинул голову, подозрительно глядя на нас.

– Как же это ты, а? – посочувствовал ему дядя Федя.

– Поторопился! – за Венку ответил Филя, «снял» гайку у него с носа, Венка замигал растерянно.

– Наша работа – не детский сад! – обстоятельно прогудел Белендряс.

– Эй, Ежик! – сверху сказала Катя-маленькая. – Беги к мамочке, пока не поздно.

Вить-Вить молчал. Венка посмотрел на меня, а я – на него.

До самого обеда Венка работал нормально. Даже старался, вспотел и откровенно, по-детски устал. Но не поэтому мне было жалко его – это пройдет, когда он по-настоящему втянется в работу, – а потому, что он молчал, когда мы разговаривали, отчуждался все больше и больше. Испугался он так сильно, что ли? Или понял, что «наша работа – не детский сад»? Хорошо хоть быстро понял, а то ведь и настоящее несчастье могло случиться уже по его собственной вине, стоило ему только на секунду зазеваться!

В обед к нам, как всегда, пришла Татьяна. И тут мне, да и остальным, я видел, стало ясно, в чем дело, лишь только Венка поглядел на нее. А Татьяна ласково ему улыбнулась, даже поправила воротничок робы, паяла под руку, повела в столовую. Катя-маленькая бегом догнала их, взяла Венку под руку с другой стороны. А мы постояли еще и покурили, глядя им вслед.

– Да-а-а… – прогудел Белендряс и даже головой помотал.

– Может, и обойдется, а?… – спросил Вить-Вить у дяди Феди. Тот пожал плечами.

На меня они не смотрели. Тогда я сказал:

– Это у него к Татьяне давно. Я об этом знаю, и она знает. Все остальное я вам про Венку рассказывал, а что привело его к нам… кроме вот… Татьяны, я не знаю.

Постояли, покурили, потом пошли мыться и – в столовую. Обедали, пристроившись к одному столу.

Венка молчал по-прежнему. Вить-Вить кивнул дяде Феде, и тот сказал:

– Вот, Вениамин, какое дело. Парень ты нормальный, работать будешь хорошо, это мы видим. – Дядя Федя помолчал, а Венка покраснел, как в школе, и мне почему-то опять стало жалко его. – И всё мы про тебя знаем. И кто твои родители, и что учился ты вместе с Иваном, с Таней. Но вот что мы хотим знать, понимаешь ли… Работа у нас недетская, как ты и почувствовал сегодня, так? – Венка кивнул, еще ниже нагнулся к столу. – Но это – наша работа! И как работа, и чтобы деньги у нас на жизнь были.

– Я понимаю.

– Если она тебе не нравится, отойди вовремя! – Дядя Федя помолчал еще, посмотрел на нас, вздохнул. – Мы тут все сжились друг с другом, ну, вот как ты с папой-мамой, понимаешь?

– Ты извини, что и об этом нам приходится говорить, – мягко сказал Венке Вить-Вить.

– Значит, заводская проходная тебе открыта, – подвел черту дядя Федя. – И на завод, и с завода. Поэтому скажи нам просто, а завтра можешь хоть и не выходить на работу. Даже вот сейчас можешь встать и уйти, и никого из нас, может, в жизни больше не увидишь. Но скажи ты нам просто, честно и коротко: что привело тебя к нам?

Венка все молчал и голову от стола не поднимал.

– Мы ведь понимаем, что не деньги, – по-прежнему мягко пояснил Вить-Вить. – Отец – профессор, десять таких, как ты, прокормить может. Это не любопытство, Вена…

– Да я понимаю. Сейчас… У моего отца есть автомобиль. Был я в одной компании, мы выпили. Потом поссорился… с одной девушкой, сел и поедал домой. Мы были за городом.

– А Ивана на этот раз и не было рядом с тобой! – резко сказала Татьяна.

Венка поморщился, но так и не поднял головы.

– В общем, встряхнуло тебя по пути домой? – Помог ему Вить-Вить.

– Встряхнуло! – громко сказал Венка и поднял голову, глядя на всех так, будто одновременно он и еще что-то видит. – В общем, гнал я довольно сильно. И поссорился, и был пьян. А из-за автобуса, что навстречу мне шел, выскочил самосвал… – Глаза у Венки расширились, так и видел он сейчас этот самосвал! – Ну, а я с машиной – под откос! Он высокий, метров двадцать, и крутой, я кувыркался вместе с машиной. – Вздохнул, помолчал; и всем, я видел, понравилось, как просто он рассказывал об этом, без обычного в таких случаях бахвальства. – Вылез из-под машины, стоять не мог, упал… Со страху… Так-то царапины на мне только были.