– Молодым везде у нас дорога!

– А кого-то ждет сюрпризик! – не удержался Филя, «снял» с плеча Шумилова гайку.

Шумилов быстренько и зорко посмотрел на нас, но ничего не спросил, пошел к себе.

Когда газета вышла, мы сначала забывали ее номер на участке бригады Шумилова. Раза два или три так забывали. Потом Шумилов стал находить газету в кармане своего пиджака, который он оставлял в раздевалке, переодеваясь в спецовку. Оставили газету на имя Пети-Петушка и в проходной, где вахтер вручил ему конверт. Шумилов заметил нас, когда мы подглядывали в окно проходной. Вышел он на улицу в весьма боевом настроении. Сцена была немой, но выразительность ее от этого ничуть не уменьшалась: с одной стороны стояли мы, а с другой – балтийский морячок в отставке.

Может быть, потому, что нас было трое, только Шумилов удалился. Безо всякого достоинства удалился. Удалились и мы, откровенно хихикая, поскольку газета уже была отправлена нами по домашнему адресу Шумилова.

На воротах нашего цеха висело объявление о производственном совещании у Горбатова. И мы знали, о чем пойдет разговор на совещании. Но меня интересовало еще одно: было бы совещание или нет, если бы Татьянин очерк не появился в газете? Сразу после того события с треснувшей втулкой тоже были разговоры о совещании, а потом как-то затихли. В тележках, которые сдавал нам Шумилов, никаких неполадок уже не было: сделал человек необходимые выводы. А собирать специальное совещание для одного вопроca – известная роскошь.

Зашел, как обычно, после работы в редакцию за Татьяной. Она с Веселовым сидели рядышком за столом. То озабоченными были у них лица, то вдруг смеялись они враз, читая что-то. Я сел незаметно в сторонке, ждал нетерпеливо.

– Ну, Иван! – торжественно сказал Веселое, когда они оторвались от бумажки, – Теперь веришь в силу печатного слова?

– Я и раньше…

– Очень даже просто за производственной текучкой мог бы забыться шумиловский проступок! – так же торжественно, как Веселов, сказала Татьяна и спохватилась: – Иван, ты уж не сердись: поешь чего-нибудь и беги в институт, мне надо еще посидеть с Ездокимом Терентьевичем.

– Работайте-работайте, не буду мешать.

Я встал, пошел на цыпочках…

– Иван! – сказал Веселов; я обернулся, держась за ручку двери; он смотрел на меня и улыбался, сказал смущенно: – Нравишься ты мне! Вот и идешь даже на цыпочках, чудак… – Я молчал, а он сказал уже Татьяне: – В «Толковом словаре» Даля «Иван» поясняется и как «простак, добряк»; здорово, да?

– Ну, он у меня – настоящий! – сказала Татьяна.

Я выскочил за двери, прикрыл их тихонько. А ведь еще и в школе многие почему-то позволяли себе в моем присутствии говорить обо мне так, точно самого меня сейчас и нет рядом с ними! Действительно простак…

Ехал в институт, сидел на лекциях и все почему-то вспоминал, как просто и естественно получилось у Веселова: «Нравишься ты мне!» А почему люди, я сам, обычно не говорят вот так прямо, точно даже смущаются хорошего, что ли?… Иногда даже скрывают его так же, как и плохое мнение о человеке. Но ведь хорошее-то не может обидеть!

Производственное совещание Петр Петрович устроил в зале ожидания – а для Шумилова в «зале разочарований». Были все, кому и полагалось быть от нашего участка цеха, но пришли еще и ребята из «кабэ». И Петя-Петушок – я сразу это заметил – именно на них косился опасливо.

Проступок Шумилова был ясен и раньше, но Теплякова все-таки вкратце изложила его. В заключение потребовала разобрать этот случай, строго осудить Шумилова.

Я уже думал, что все будет, как обычно на подобных собраниях: авария вовремя замечена, вовремя устранена, вовремя установлен виновник. Оставалось поговорить по этому поводу да поставить «птичку». Возможно, так и получилось бы, не будь очерка Татьяны. И результат тоже был бы, да он, собственно, и был уже достигнут, потому что поведение Шумилова, отношение к нему самому всех других уже изменилось. Но каждый из нас, сидящих тогда в конторке, так и чувствовал, мне кажется, иронически-насмешливый тон очерка, помнил о нем. А тут еще присутствие ребят из «кабэ»!… И рыжий парень, который привел тогда Татьяну, и Миша Воробьев, не говоря уже про дядю Федю, Вить-Витя и Филю с Борисовым, даже Игнат Прохорыч, даже Белеядряс – все они, выступая, пользовались словами и даже целыми выражениями из очерка Татьяны. Я сидел рядом с ней, мы держались за руки, как обычно, и вдруг поймал себя на том, что откровенно и радостно улыбаюсь. Петя-Петушок буквально места себе не находил, и грудь у него уже не была колесом, и вообще сник он! Шепнул в самое ухо Татьяне:

– А ты похлеще, чем я, залезла на сосну: для всех залезла!

С живым нетерпением я ждал, как отреагирует Шумилов. А он вдруг вскочил, повертел туда-сюда своими сникшими усами и – вылетел за дверь: устроил. из нас всех заключительную сцену «Ревизора».

Ожидали мы с Татьяной человек четырнадцать, поэтому на подготовку вечера ушла половина моей зарплаты. К круглому столу в комнате родителей Татьяны приставили еще столик из кухни, накрыли их вместе белой скатертью. Стульев надо было шестнадцать, а в наличии их вместе с табуретками из кухни оказалось четырнадцать, поэтому за двумя сходили к соседям. Пожилая соседка любезно дала стулья.

– Свадебку играем, Танюша?

– Еще не знаю.

Не успели все приготовить, как раздался первый звонок. Татьяна побежала открывать двери.

– Входите-входите, пара дорогая! – послышался радостно-приветливый голос Татьяны из прихожей.

Пришел Ермаков с женой. В руках у Белендряса был какой-то пакет, перевязанный алой лентой, наверху был даже сделан пышный бант.

– Принимай подарочек, молодожен! – прогудел Белендряс, протягивая мне пакет.

Я взял, с удивлением увидел, как жена его Екатерина Евгеньевна, такая же высокая и. могучая, как и сам Ермаков, обнимает, целует и поздравляет Татьяну. Понял, что они пришли на свадьбу, а не просто по поводу ухода Татьяны в газету.

И Федор Кузьмич, то есть дядя Федя, с Клавдией Георгиевной тоже были нарядными, подарили нам красивый самовар.

– По старинке – основа семейного счастья! – пояснил дядя Федя. Он смотрел очень серьезно и доброжелательно.

– Я хотела, правда, электрический, но из него – чай совсем другой! – как-то очень мягко, просто и хорошо пояснила Клавдия Георгиевна.

Борисов и Филя явились со своими девушками, и все четверо были такими нарядными, точно свадьба не наша с Татьяной, а их. Девушки хоть и видели Татьяну впервые, но горячо расцеловали ее. Я уж испугался, как бы они и меня не стали целовать, – обошлось, слава богу, рукопожатием. А Филя неизвестно откуда «достал» рубашку в целлофановом пакете для меня и коробку с духами для Татьяны. А еще у них оказался портативный магнитофон. Одна из девушек сказала:

– Записи – самые модерные!

Потом возник некоторый перерыв. Гости ушли в комнаты, разговаривали там, смеялись, Филя включил магнитофон. А Екатерина Евгеньевна и Клавдия Георгиевна возились на кухне, завершая приготовления. Мы с Татьяной молча стояли в прихожей. И так было радостно, что наши заводские устроили нам с Татьяной свадьбу, что даже слова у нас не выговаривались. Только держались за руки, смотрели друг на друга и смеялись тихонько.

Евдоким Терентьевич Веселов пришел один, и одет он был как обычно в редакции. Расцеловал сначала Татьяну, а потом и меня. Я только вздохнул: наверно, у журналистов это принято вот так целоваться. А почему же он один, не женат, что ли?

Пришли Вить-Вить с Зиной. Она обняла Татьяну, меня, пошла в комнаты. Вить-Вить улыбнулся Татьяне, крепко пожал мне руку, глядя в глаза.

– Иван! – сказала Татьяна, когда Пастухов ушел из прихожей; я посмотрел на нее; лицо у нее было такое счастливое! – Иван! Я сейчас заплачу! До чего же здорово все к нам с тобой относятся! А?! Ведь свадьбу нам сделали!

– Таня! – позвала из кухни Зина. – У тебя белое платье есть?