– Ну вот! – Вернувшись с долитым чайником к столу, миссис Уинтроп одобрительно кивнула на пустую тарелку дочери. – Съела же все-таки! Не так уж это было трудно, да, Джессика?

– Да, мама.

– Девочка моя, если ты не будешь есть как следует, то снова заболеешь.

Джессика ничего не ответила. Она уже отчаялась объяснить им, что у нее был нервный срыв. Они просто не понимали, что это такое. Согласно их нерушимым убеждениям, человек может заболеть только оттого, что плохо ест или не одевается как следует в плохую погоду. Если же недомогание налицо, то нужно напихать в больного побольше еды и вымазать ему грудь «виком» – и все пройдет. Когда Джессика была маленькой, ее повсюду сопровождала едкая вонь этой мази. Только брат мог бы ее понять, но ей не хотелось взваливать на Алвина свои беды. У него и без нее проблем хватает. Он никогда не говорил о них, но она чувствовала.

– Читать надо меньше! – объявил ее отец, откладывая в сторону журнал и снимая очки (дедовы, но еще послужат; незачем тратить деньги на новые). Он взялся за кружку. – Вот в чем твоя беда, Джесс, с самого детства. Ты слишком мало гуляла и всегда сидела носом в книгу. А десерта у нас сегодня что, не будет?

– И куда ты все время так несешься, Джордж Уинтроп? Я приготовила яблочный пирог. А ты, Джессика, даже не смей говорить, что больше не можешь съесть ни крошки!

– Хорошо, мама. Может быть, мне его подать? – Если ей доверят разрезать пирог, она сможет схитрить и взять себе самый маленький кусок. Если повезет, мать не обратит внимания.

– Ладно. И принеси кувшинчик со сливками. Он на буфете.

Джессика встала и прошла в другой конец кухни. Тут ей был знаком каждый уголок, каждая трещина. Все в этой цитадели домашнего уюта, от списков продуктов, наколотых на гвоздь возле буфета, до висящих на стене медных сковород, несло на себе отпечаток ее детских воспоминаний и являлось частью ее теперешней личности. Но воспоминания не приносили радости. Джессика часто корила себя за почти полное отсутствие привязанности к родному дому. Здесь ее любили, здесь ей всегда было тепло и уютно. Жизнь на ферме должна была быть покойной и счастливой, но почему-то никогда такой не была. Она с таким облегчением уехала отсюда в университет. Но все закончилось тем, что она вернулась. Иногда у нее возникало ощущение, что она связана с фермой резиновым жгутом. Как только она отбегала от нее на некоторое расстояние, жгут тянул ее назад.

С недавнего времени дела пошли еще хуже. После болезни мысль о том, чтобы покинуть ферму, начала пугать ее. Она оказалась между Сциллой и Харибдой противоречивых эмоций. Мелкие проблемы внешнего мира выросли в ее сознании до непреодолимых препятствий, не позволяющих ей даже попытаться начать другую жизнь. Чем дольше она здесь оставалась, тем хуже ей становилось. А уехать она не могла.

Она ничего не могла объяснить родителям. Их жизнь вращалась исключительно вокруг Серой фермы, ее безукоризненным функционированием определялось каждое их действие. Они не нуждались во внешнем мире и ничего не знали о нем. Он их не интересовал. Алвин понял бы ее, но они никогда не разговаривали об этом.

Только Джейми удалось обосноваться и даже достичь успеха во внешнем мире. Но его никогда не заботили вопросы совести или гуманности. Джессика часто жалела, что не унаследовала ни йоты знаменитой жесткости Уинтропов. Зато Джейми, похоже, досталась двойная доля.

Джессика надела толстые рукавицы и вытащила из зева печи большой, пышущий жаром яблочный пирог. Не успела она выпрямиться, как в соседней комнате зазвонил телефон.

– Я подойду! – откликнулся Алвин, поднимаясь со стула. Он быстро прошел мимо Джессики и вышел в дверь, сделанную еще в те времена, когда люди были заметно ниже. Алвину всегда приходилось сильно пригибаться, чтобы не удариться головой о притолоку.

Опустив пирог на мраморную доску, Джессика принялась резать его и раскладывать по белым с голубым узором тарелкам. Ну, не совсем белым – скорее желтоватым, с потрескавшейся от времени эмалью и отбитыми краями. Они уже долгое время почти ничего не покупали. «А что с ними не так? – удивилась миссис Уинтроп, когда Джессика решилась намекнуть, что в целях гигиены… – Если их мыть как следует, то они ничуть не хуже новых!» Да и по правде говоря, у них не было денег ни на новые тарелки, ни на что-либо еще.

Джессика находилась ближе всех к открытой двери и слышала все, что говорил Алвин. Очевидно, звонили ему, и она не собиралась подслушивать, но ее внимание привлекли странные, почти вороватые нотки в его голосе.

– Я же просил вас не звонить мне! – хрипло шептал он. – Да, я знаю… Мне пока не представилось случая… И все равно последнее слово не за мной! – На последней фразе шепот Алвина перешел в приглушенный возглас. Повисла долгая пауза, затем он раздраженно бросил: – Я же вам уже говорил – если получится! – и швырнул трубку на рычажок. Когда он вновь показался в кухне, его лицо было налито краской, как раз в тон его рыжим волосам.

– Кто это был? – спросила его мать.

– Владелец «Лиса и гончих». Он хотел знать, смогу ли я в следующую среду выступить за их команду. Где-то неделю назад я сказал ему, что завязываю с дротиками, но он, похоже, не понял.

Джессика ставила тарелки с пирогом на стол. «Алвин никогда не умел врать», – подумала она. Их взгляды встретились. Алвин нахмурился и подпер кулаком подбородок.

Джессика понимала, что личные дела брата ее не касаются, и не заговорила бы об этом телефонном звонке, если бы позже им не выдалась возможность побеседовать наедине. Она помогла матери убрать со стола и вымыть посуду, а затем ей велели отправляться «подышать свежим воздухом». «Только не вздумай брать с собой книгу и забиваться с ней в какой-нибудь угол», – предупредила ее мать. Поэтому она сняла с гвоздя седло и уздечку и пошла в загон ловить Нельсона.

Здесь она неожиданно наткнулась на брата. Он сидел на полуразрушенной низкой стене, одной из тех развалин, которые остались со старых времен. Вокруг них когда-то давно соорудили загон. У его ног, высунув длинный розовый язык и ожидая команды хозяина, лежал пес Виски. Загорелые руки Алвина лежали на коленях, сильные пальцы были свободно сцеплены, козырек его твидовой кепки отбрасывал тень на лицо. Он крепко о чем-то задумался.

Джессика положила сбрую на землю и тоже присела на стену. Нельсон пасся совсем рядом, но теперь он то и дело косил глазом, потому что заметил седло.

– Этот пони слишком толстый, – сказал Алвин. – Скоро он наест себе такое брюхо, что подпруги не затянешь.

– Я каждый день на нем выезжаю.

– Жрет как не в себя. Никчемное, бесполезное, ленивое животное – вот он кто.

– Алвин, перестань! Ты это говоришь, только чтобы меня позлить! – Он улыбнулся, и она, чтобы отплатить ему, продолжила: – Кстати, а с кем это ты шептался по телефону? Только не говори, что это был хозяин «Лиса и гончих».

Его улыбка погасла, он нахмурился.

– Нет, это был Дадли Ньюман.

Настал ее черед хмуриться.

– Строитель? – с удивлением уточнила она. – Что ему было нужно?

– То же, что и тогда, когда он заявился сюда собственной персоной.

– Он хочет купить нашу землю? – Она отбросила назад свои длинные светлые волосы. – Но ведь папа уже сказал ему, что Серая ферма не продается!

Алвин проворчал что-то невразумительное.

– Так почему он тебе звонил? – настаивала она.

– А я будто знаю!

– Алвин! Я должна знать! Ты что-то замышляешь? Ньюман тебя на что-то подговорил?

– Нет! – отрезал он. – Я что, похож на идиота? К тому же окончательное решение все равно не за мной. Но я действительно сказал, что меня может заинтересовать его предложение – если папа передумает и если нас устроит цена. – Он замолк, словно бы ошеломленный собственной прямотой. – Да ладно, Джесс, ты же тоже этого хочешь! Подумай только, ты получишь свою долю, и мы оба сможем уехать отсюда! – Он впервые делился с Джессикой своими самыми потаенными мыслями о продаже фермы.