— Ах, — вздохнула Серена. — По-моему, у кельтов тоже. Если бы так было и в Риме. — Она внимательно вгляделась в его лицо и продолжила: — Среди последних и самых великих «Сивиллиных Книг» есть пророчество о том, что Рим будет существовать двенадцать столетий. Когда Ромул основал город, он посмотрел в небо и увидел двенадцать грифов, круживших вокруг семи холмов, и понял, что они символизируют двенадцать столетий, во время которых боги позволят Риму триумфально править всем миром. Но город был основан Ромулом в — ты хорошо учишь Ливия?

— Да, — устало отозвался мальчик. — За семьсот пятьдесят три года до Рождества Христова. — Тут он нахмурился и начал подсчитывать на пальцах. Потом потрясенно посмотрел на Серену.

— Да, — печально подтвердила она. — Это грядет. Это произойдет скоро — если в это верить. Или так: если в это верить, это скоро произойдет. — Она втянула в себя воздух. — Я знаю, знаю, в эти дни все говорят загадками. Прости меня. Прин… скажем, императорской властью Стилихону велели уничтожить Книги и не оставить от них никаких следов. «Иначе люди будут продолжать верить», — сказали ему. Но… буря грядет. И многое из того, что было драгоценным и прекрасным, что казалось людям чудом, будет уничтожено и навсегда исчезнет.

Мальчик понял не все, о чем она говорила. Зато хорошо понял, что должен уходить прямо сейчас. Рим перестал быть для него безопасным.

— Куда мне идти?

Она улыбнулась и погладила его по щеке.

— Туда, куда ты всегда хотел уйти, маленький волчонок. Домой. — И встала. — Тот меч, что полководец Стилихон дал тебе…

— Он у меня, — ответил мальчик. — Надежно спрятан.

— Разумеется, надежно, — откликнулась Серена. — А у Стилихона есть еще один дар. Господь велел ему действовать мудро. Последнее, самое грозное пророчество… О, Кассандра, почему мы, сыновья и дочери Трои, не слушали?..

Похоже, она разговаривала сама с собой и, опять погрузившись в загадки Сивиллы, впала в беспокойство и бормотала тихонько, шаря глазами по полу.

— Мы думали, что пророчество обещало конец света, но ошибались. Мы все время истолковывали его неверно. Оно предсказывало не конец света, а только конец Рима.

Она в последний раз сжала руку Аттилы, глядя ему прямо в глаза своими встревоженными, темными, ищущими глазами, словно пытаясь сообщить ему что-то, что невозможно выразить словами, что было старше, чем возраст мира

— Все мы будем уничтожены, и все мы вернемся, — сказала она — Давным-давно меня учил этому один святой человек, а я не хотела ему верить. Зато верю теперь. Его звали Гамалиэль — Певец Солнца, Добытчик Огня, последний из Тайных владык. Где теперь его голос и мудрость? — Рука ее упала, а взгляд сделался далеким.

Наконец озадаченный мальчик спросил:

— А как я убегу?

— Сегодня ночью, — ответила Серена.

Внезапно где-то в дальней части дворца раздались неистовые вопли. Серена вздрогнула, и Аттила к своему немалому смятению заметил, что она дрожит от страха. Серена повернулась к нему.

— Уходи, — сказала она. — Часовой у твоей двери — верный человек. Оставайся в своей комнате. В назначенный час он отопрет твою дверь и проводит тебя к… к выходу из дворца. Оттуда ты дойдешь до Церкви Магдалины, а оттуда тебя выведет из города монах по имени Евстахий, и ты получишь свободу — а может быть, и лошадь.

— Лошадь!

Серена улыбнулась и снова прикоснулась к нему.

— Скачи, как ветер, маленький волчонок.

— Как осенний ветер в степи, когда на Восточном небосклоне восходит Альдеберан, помчусь я, — пробормотал Аттила — И как бледные листья горных берез, когда гонит их осенний ветер, помчусь я.

— А нам говорят, что у варваров нет поэзии! — улыбнулась Серена, но улыбка тут же увяла — Укради все, что тебе нужно. Ни с кем не разговаривай. Никому не сообщай, как тебя зовут!

Она отвернулась, чтобы мальчик не увидел ее слез.

— А теперь уходи, — повторила Серена.

Аттила шагнул к ней, как в мольбе протянув руки.

— Но… Но я…

Серена не оглянулась.

— Я сказала — уходи! — выкрикнула она

Мальчик вздрогнул, отшатнулся, потому повернулся и побежал. В глазах его блестели слезы.

Он вернулся в свою комнату, освещенную факелами, и увидел, что двое гвардейцев переворошили его постель, обыскали комод с бельем и теперь перебирали каждую его вещь. Он вбежал в комнату, но они едва удостоили его взглядом.

— Выйди, — буркнул один.

Аттила вышел и скользнул в коридор, ведущий к статуе Августа — его «загадочным образом» исчезнувший глаз уже заменили другим. Он пошарил за статуей; все на месте — его меч, подарок Стилихона, спрятанный в таком месте, где им вряд ли придет в голову искать.

За спиной послышались шаги.

Евмолпий. Он поднял изящно выщипанную бровь.

— Какие свеженькие разрушения ты намерен учинить сейчас, крысеныш?

Не говоря ни слова, Аттила вытащил сверток из-за статуи, развернул промасленную ткань и повертел мечом перед глазами евнуха.

— Что, красивый? — спросил он.

— Дай сюда.

Мальчик улыбнулся и помотал головой.

У евнуха неожиданно сделался опасный вид.

— Я сказал — дай сюда.

Аттила вскинул глаза, резко поднял меч на уровень плеча, согнул руку, чтобы нанести удар, и направил длинное, смертоносное лезвие прямо в грудь мучителя.

— Если он тебе так нужен, возьми.

Евмолпий посмотрел на него долгим, тяжелым взглядом, внезапно шагнул в сторону и попытался схватить мальчика сбоку. Но Аттила был быстрее. Он нырнул под вытянутую руку евнуха, повернулся на цыпочках и снова направил на него меч.

— Так-так, — тихо произнес Евмолпий. — И кто же — какой изменник — дал такому крысенышу, как ты, такой чудесный подарок?

Вопреки всем ожиданиям евнуха, Аттила неожиданно сделал выпад, испуганный Евмолпий шагнул назад, споткнулся о постамент статуи Августа и упал. С трудом поднимаясь на ноги, утратив все самообладание, он яростно ругал мальчика. Задержавшись еще на мгновенье, чтобы отряхнуть свой ослепительный позолоченный далматик после прикосновения варвара, Евмолпий, как разъяренная гадюка, прошипел по-гречески что-то нечленораздельное и ушел.

— Между прочим, порез у тебя нехороший, — крикнул вслед мальчик. — Вокруг глотки.

Он осторожно завернул меч и спрятал его в складках туники.

Упав, Евмолпий уронил лист бумаги. Когда он исчез за поворотом, мальчик поднял листок. Текст оказался зашифрованным. Он вернулся в комнату. Гвардейцы впустили его, заперли дверь снаружи и задвинули засов. Он рухнул на кровать и попытался разгадать шифр. Аттила любил шифры, но этот оказался сложным. Вскоре усталые глаза закрылись, и он уснул.

Но и во сне он продолжал трудиться над шифром. Он понимал, что это почему-то важно. Аттила видел сам себя как бы на расстоянии, в полумраке, напрягая зрение из-за гаснущей масляной лампы. Из одного из дальних внутренних двориков раздался странный, высокий крик, словно птичий.

Ему снилось, что он вскочил с постели и помчался в Палату Императорской Аудиенции. Там на раскрашенном деревянном троне сидела принцесса Галла Плацидия, окруженная детьми, что показалось ему странным — ведь у нее детей не было. Да и кто бы, как сплетничали в задних комнатах дворца, захотел на ней жениться?

«Галла и муж, — издевались они. — Девственница и страдалец».

Ее брат, Гонорий, сидел у ног принцессы и играл детским волчком. Принцесса гладила козленка, лежавшего у нее на коленях, и улыбалась. Козленок тоже улыбался. Рядом с ней стоял Стилихон. На лице у него было озадаченное выражение. Он прижал руку к спине и издал глухой, протяжный стон. Аттила в ужасе увидел, что у полководца из спины торчит большой нож с золотым орнаментом на рукоятке. «Я должен идти домой, к жене», — сказал Стилихон. Принцесса гладила козленка, смотрела на Аттилу и улыбалась. Он проснулся онемевшим от скорби и услышал крик. Он лежал в холодном поту и прислушивался изо всех сил. Может, это был вовсе и не крик. Может, это тот самый преданный гвардеец стучался в дверь, а может, и сам монах Евстахий. Но тут в ночи снова зазвенел крик, похожий на крик экзотических птиц в императорском птичнике, и мальчик понял, что происходит нечто ужасное. В глубине души он уже знал, что не будет ни преданного гвардейца, ни доброго монаха по имени Евстахий. Он остался один.