в результате прекратилась всякая сексуальная активность среди людей и животных. Последние тринадцать строк ашшурской и ниневийской версий ''Нисхождения Иштар в преисподнюю'' взяты, по-видимому, из поэм сходного содержания и построения'', точно так же как и весь аккадский вариант производит впечатление эпизода, выбранного из большого произведения, связанного с культом бога Таммуза и написанного в основном на шумерском языке [62].

В этой связи следует упомянуть позднюю табличку из Ашшура, содержавшую поэтические видения потустороннего мира, его обитателей и правителей, и имевшую, по-видимому, политическую окраску [63].

Если не принимать во внимание таблички, содержащие ритуальные наставления, то можно сказать, что почти во всех религиозных текстах, имеющих форму молитв и предназначенных для нужд культа, использованы поэтические приемы. Текст, читаемый во время богослужения (в широком смысле этого слова), назывался по-аккадски заклинанием и, как уже говорилось выше, чтобы быть действенным культовым актом, сопровождался определенным ритуалом. Из подобных молитв лучше всего представлен тип, называемый ''воздетые руки''. Эти тексты, хотя и не собранные в специальный компендиум, использовались в различных ритуальных сериях. Отдельные молитвы расположены друг за другом в определенной последовательности: сначала обращение к богу и его прославление, затем (различные по размеру) - жалобы и просьбы молящегося, и, наконец, предваряющие исполнение просьб благодарности и новые, заключительные восхваления в адрес божества. Лишь иногда эти компиляции из стандартных фраз, эпитетов и цитат из гимнов могут быть названы литературными произведениями (например, длинная молитва Иштар или поэма, составленная во славу Шамаша).

В двухстах строках текста (Ниневия, Ашшур и поздний Сип-пар) мы найдем много новых редакций и переработок традиционных мотивов молитв к Шамашу. Одни выражают радость, связанную с восходом солнца и движением его по небу, воспевают благодеяния, которые светило совершает ради богов и людей (временами по своему настроению они напоминают египетские гимны солнцу), восхваляют роль солнечного бога, устанавливающего справедливость в обществе, причем часто в этих местах можно предположить наличие социальной критики. В других молитвах язык и содержание зависят от характера божества или от конкретной цели, ради которой совершается молитвенный ритуал. Цели эти различны - от придания магической силы священным предметам, материалам и личному имуществу и до ограждения от вредных последствий затмений и неблагоприятных снов. Были также особые молитвы, состоящие из ламентаций и жалоб, и ikribu , предназначенные для благословений и благодарений.

Стилистически эти молитвы написаны довольно плохо, несмотря на хитроумные приукрашивания, применяемые в отдельных случаях. Эта оценка подкрепляется тем различием, которое явственно проступает, если сравнить их с молитвами, которые мы встречаем вне культа и связанных с ним пособий. Молитвы, добавленные к новоассирийским и нововавилонским царским надписям, показывают больше подлинного чувства, яркости и поэтического вдохновения, чем те, которые составлялись для культового использования. Это касается сложных и часто трогательных царских молитв, которые начали появляться к концу II тысячелетия до н. э. Еще раньше сочинялись гимны в честь некоторых божеств. Их назначение - установить связь божества с названным по имени царем [64]. Таким образом мы обнаруживаем, что в поэтическую традицию при дворе, которая сначала создавала царские гимны, а затем сложные и изысканные царские надписи, входили также и произведения на религиозные темы.

Компендии для жрецов (они специализировались на изгнании злых духов и подобных операциях), к которым обращался за помощью больной или пострадавший, содержат молитвы иного характера. В двух родственных сериях, называемых Шурпу и Мак-лу, мы находим заклинания, обращенные либо к божествам, известным своей способностью избавлять от злых сил, либо к стихиям (например, огню, который использовали, чтобы уничтожать фигурки, сделанные из воска или других горючих материалов и воспроизводящие врагов пострадавшего) [65]. Молитвы эти значительно отличаются от предыдущих по своему стилю, содержанию и литературной ценности. Наряду с по праву высоко оцениваемой ''Молитвой к богам ночи'' мы найдем беспорядочные повторения стандартных фраз или текст, состоящий из бессмысленного набора слов [66]. Часто, однако, подобные молитвы содержат ссылки на мифы и яркие, заимствованные из фольклора образы, свидетельствующие о том, что при определенных обстоятельствах и в некоторых исторических условиях устное творчество влияло на литературное оформление молитв.

Среди немногих произведений месопотамской литературы, выражавших религиозные чувства, но не предназначенных для отправления культа, особенно интересна поэма Ludiul bel nemeqi . В ней вельможный страдалец весьма детально перечисляет, употребляя при этом необычные слова, несчастья, которые навлекли на него опалу и привели к болезням. Эти жалобы, по временам весьма многословные и повторяющиеся, создают интересное представление о социальном климате и психологической основе взаимоотношений между богом и человеком и заслуживают подробного исследования. Жалобы заполняют первую табличку (если не считать вводного гимна, посвященного Мардуку), вторую и часть третьей, в которой рассказывается о трех снах, предвещающих прощение богов и сулящих благополучие. Меньшее внимание уделено самим результатам божественного вмешательства; дистихи, рассказывающие о чудесном исцелении, посвящены главным образом контрасту между описаниями во время и после болезни, причем акцент делается на последнем. Четвертая и, вероятно, последняя табличка сохранилась плохо. В ней продолжается гимн в честь Мардука - спасителя, описывается выздоровление страдальца, демонстрирующее могущество бога. Композиция поэмы технически беспомощна - не сделано ничего, чтобы как-то упорядочить длинные жалобы и какими-то замечаниями, дающими возможность предположить внутреннее состояние страдальца во время болезни, подготовить читателя к развязке. Все это вполне возможно было сделать в молитве, обращенной к Мардуку. Может быть, все это входило во фрагменты, которые, к сожалению, утрачены.

Хотя поэму Ludiul bel nйmeqi довольно безосновательно называли вавилонской ''Книгой Иова'', ее стихи лишь весьма косвенно затрагивают проблему теодицеи. Этой теме целиком посвящена другая поэма, отличающаяся несколькими удивительными особенностями. Текст, его обычно называют ''Вавилонская теодицея'', вероятно, был составлен позже, чем Ludiul, в конце касситского периода, и оказался столь же популярен и. в I тысячелетии до н. э. [68]. Копии обеих поэм происходят как из Вавилонии, так и из Ассирии, и наличие комментариев к каждой из них свидетельствует об интересе, который они вызывали у месопотамских писцов. ''Теодицея'' состоит из стихотворного диалога, написанного в форме акростиха (акростих раскрывает имя поэта, содержащееся в благочестивой фразе) [69]. Стихи представляют собой стансы по одиннадцать строк в каждой строфе (необычная метрическая структура). В этой поэме два собеседника в вежливой форме церемонно и попеременно выражают свои взгляды, прибегая к ученым абстракциям и искусственным аналогиям: один - благочестивый, другой - скептик. В диалоге скептик вновь и вновь противопоставляет несчастья 'и невезение благочестивого успехам нечестивца. Его оппонент, также повторяясь, восхваляет достоинства благочестия и преданности богам, мудрость которых при распределении успехов и неудач остается за пределами человеческого понимания. Аргументы лишены живости и убедительности, конец скомкан и неудачен. Скептик в конце концов полагается на милость богов, но совершенно непонятно, почему он поступает именно так: единственной причиной, по-видимому, является то, что акростих достиг своего естественного завершения.