Акселю хотелось заняться сексом с Юлиусом, однако его неуправляемая похоть ему мешала. Если бы Юлиус был просто голубым, Аксель бы с ним сразу поладил.

В каком-нибудь клубе или просто на улице можно было бы найти сколько угодно парней на него похожих. Всегда готовых пойти с тобой или, наоборот, заехать по морде. Или если встретить его на пустынной улице, на ночной площади или у бортика какого-нибудь декоративного фонтана.

Покинуть Лейлу и ее квартиру оказалось нелегко. Они говорили, что вот, мол, сейчас уйдут, но на самом деле были не готовы.

Не сменив ни одежды, ни места действия, трудно перейти к чему-то новому. Как в домашнем порно, когда нетрудно догадаться, что оба и без видеокамеры занимаются сексом точно так же. То, чего зритель ожидал и что ему продали без обмана. Чтобы он помучился как следует или ощутил себя недоноском, чтобы все тайное, стыдное, забытое выперло из него наружу. Образцом служит чужая правда, чужое счастье. Или вообще без зрителя — человека нет, есть только вещь, которой все равно. Или если уж за тобой наблюдает человек, то пусть и ему достанется по полной, как и тебе.

Лейла вытащила из кармана несколько клочков бумаги и сложила их на столе. Получилась почти целая 500-марковая банкнота, не хватало лишь пары кусочков. Сказала, что нашла их перед дверью, и тут же начала сочинять историю, в которой участвовали чуть ли не все жильцы ее дома и соседних. Но банкнота не вызвала у мужчин ничего, кроме слабой улыбки.

Деньги, особенно если их много, делают человека другим. Нечего было и говорить, что о деньгах нечего думать.

Лейла заговорила, как бы ни к кому не обращаясь:

— Ты не любишь нищих. Потому что стыдишься собственного достатка или боишься, что они будут от тебя чего-то хотеть? Что твое присутствие причинит им боль?

Ответил Юлиус:

— Я не разговариваю с бедняками. В моем присутствии они чувствуют себя неловко, потому что думают только о моих деньгах и считают, что мне хочется успокоить совесть.

— Ты не из касты привилегированных. При других обстоятельствах — просто они не сложились — ты был бы в таком же положении. Да ты и сам считаешь себя одним из них, как бедняк, женившийся на богатой. Ощущаешь свой достаток как случайную фору, позволившую тебе прикрыть нищету. Все это слишком просто.

Намек на то, что он нашел себе богатую невесту в лице Акселя, или это упрек им обоим, только Аксель уже сто раз его слышал?

Это была провокация, но состояла она не в том, чтобы показать им, что их отношения на самом деле строятся на деньгах или что она относится к деньгам иначе, чем они оба. Вопросы Лейла задавала серьезные, да и знала она о Юлиусе больше, чем он сам. Если он знал, что он в каждый данный момент чувствует, то она знала еще, и как он при этом выглядит. Возможно, он знал то, чего ему нельзя было знать, зато она знала, сколько денег можно из него выжать, если бы они у него были.

— Это сад, полный битого стекла. Но ты-то давно уже не ребенок, который боится, что вот родители купят новый дом и будут гулять в саду одни, без него. Туда им возврата нет.

Просто взяла и показала, что будет.

— Я никогда не зарабатывал систематически.

— Доход тебе приносят твой имидж, твое воспитание, твой опыт, а не деньги.

Деньги, которых у нее не было или она не хотела давать ему. Она сама хотела быть деньгами, эдаким переходящим призом. Отдавшись на его волю, она его переиграла.

Деньги давал ему Аксель. Возможно, ему приходилось пахать на Юлиуса в поте лица, однако Юлиус был в его руках.

Пока тот кормил его, Юлиус старался ему нравиться. Он соблюдал дистанцию, но не больше той, которую соблюдал сам Аксель.

Они были верны друг другу и, невзирая на массу расхождений, могли сказать, что у них общая судьба.

У одного случайно всегда водились деньги, это не менялось с годами и нравилось обоим.

Они избегали думать о будущем или менять что-либо. Когда один загибался, другой думал, что тот просто решил расслабиться. Каждая минута безделья лишь подстегивала их.

Сомнение зудело, не дожидаясь превращения в уверенность. Аксель во всем видел злой умысел. Задавал вопрос, чтобы тут же задать следующий.

Согласись Юлиус на такой разговор, ему пришлось бы самому перейти в наступление. Аксель понимал это:

— Извини, что я тебя нервирую. Но я не могу этого не делать.

Он воспринимал все настолько остро, что, в сущности, разговаривал даже не с Юлиусом, заранее принимая в штыки все, что тот скажет. Того, в свою очередь, это задевало, заставляя продолжать разговор.

— Ты меня любишь?

Неужели Аксель выдал себя, перестарался с маскировкой или просто успел разочаровать Юлиуса?

— Почему ты спрашиваешь?

Вопрос следовал за вопросом. Новый вопрос заставлял забыть о старом так быстро, что Аксель даже ощутил удовлетворение. Первоначальное любопытство вовремя сменялось скукой, и этот калейдоскоп его вполне устраивал. Во взгляде Юлиуса чувствовался упрек, нажим и, возможно, некоторая неприязнь к Акселю. Не пора ли сменить эту жалкую тряпицу, вконец изодранную ветром, на новую?

— Ты веришь в проект, только пока он еще начинается. Прежде чем разочароваться в своих ожиданиях, ты уже хватаешься за следующий. Каждый проект вселяет в тебя новые надежды. Но ты никогда не думаешь: «Уж этот-то проект наверняка окажется лучше всех предыдущих!» Просто переходишь от одного к другому, и все. Но конец-то должен быть.

Нет, это не по его, Акселя, адресу. И незачем было говорить об этом. Все, проехали. Что прошло, то прошло, и возвращаться нет смысла. Может, поэтому им и в самом деле пора взяться за какой-нибудь новый проект? Причем давно пора?

Кто хочет испить свою чашу до дна, всегда цепляется за жизнь. Кто не способен избежать непредвиденных потерь, вовремя снизив свои запросы.

Юлиус потрепал Акселя по руке. Тот не пошевелился. Они расстанутся, не обсуждая этого вслух.

— Ты наверняка еще что-нибудь придумаешь, — сказал Юлиус, давая Акселю возможность укрыться под защитой слабости.

— Мне хочется покоя, но я знаю, что и в покое мне лучше не будет. Накоплено не так-то уж и много, но я быстро устаю. Не спотыкаюсь, нет, а просто вожусь со множеством мелких кусочков, складывая их воедино.

Вижу, что не хватает еще того, сего. Но как только картина начинает вырисовываться, я ее бросаю.

— Как только появляется что-то новое, обнаруживается неполнота старого.

— Все, в чем я сумел разобраться лучше других, утрачивает для меня всякий смысл.

— А свои недоделки ты исправлять не любишь?

— Какие-то детали, на которые я почти не обращал внимания, действительно потом вылезают. Это от невнимательности — я ловлю себя на этом на каждом шагу. Но когда я пытаюсь что-то исправить, то с ужасом замечаю, что за деталями для меня всегда пропадает целое. Это как пакт: я не вникаю в детали, а вещи за это раскрывают передо мной свою суть.

Легкое движение, и они обнялись. Было хорошо сознавать, что у тебя есть кто-то. Правда обоим больше всего хотелось бы не встречаться вообще никогда, но ни один не желал делать это намеренно.

В еде они были разборчивы. Часто готовили дома, комбинируя нескоро портящиеся запасы со свежими закупками — тушили, варили. Мясо тоже. Тошниловка ничуть не большая, чем застоялый запах цветов, росших и цветших буйным цветом, хотя с ними ничего не делали, только поливали.

Дома у них было много контактов с внешним миром. Однако это не были ни долгие или краткие телефонные разговоры, ни письма, писанные на скорую руку ежедневно или раз в месяц, ни ежевечерние телесериалы, которым рано или поздно тоже приходит конец, ни бесконечная череда конов любимой игры. Уютная забота о растениях и домашнем обеде отнимала не более получаса в день, хотя и грозила стать навязчивой самоцелью. Им это нравилось, да, но заставляло всякий раз преодолевать свою лень. Они не были привязаны ни к ребенку, ни к навязчивой идее выживания, ни к партнеру. Домашние дела делались как бы сами собой, и они почти не замечали, что за весь свободный ото сна день у обоих набегало не больше пары часов, когда они могли не думать друг о друге, не смотреть в лицо и не торчать в одной комнате.