— Где? С Дори, где же еще, — мгновенно ответила она. — Должен же кто-то помочь ей в организации всего этого.

— «Этого» — чего? — опять спросил я, ощущая огромное удовольствие от самых простых вещей, которых касался наш разговор. Чего я ожидал от мисс Кольби? Секретов? Семейных тайн? Но все оказалось гораздо проще. Она имела в виду помощь в делах будничных, ординарных, вполне заурядных — таких, как банковские счета, страховки Лазара, документы на машину и различные счета, разборку которых мисс Кольби взяла на себя, поскольку лучше других знала, что жена Лазара абсолютно беспомощна в подобных делах. Но было во всем этом что-то обидное, что заставило меня встать на защиту Дори.

— Почему вы считаете ее столь беспомощной, — сказал я. — Она ведь работает. Она — партнер, совладелец серьезной адвокатской конторы. Это очень солидная фирма.

— Совершенно точно, — подтвердила мисс Кольби. — Это очень солидная фирма с целым батальоном помощников и секретарш, которые берут на себя всю практическую сторону вопроса, оставляя ей лишь юрисдикцию. А дома Лазар освобождал ее буквально от малейших забот.

— А дети?

— А дети выросли. Их нет, — живо откликнулась она. — Эйнат вернулась к себе на квартиру, а мальчик служит в армии. Кто-то должен ей помогать.

— Сейчас она тоже одна? — прошептал я, испытывая смешанное чувство тревоги и радости.

Мисс Кольби посмотрела на меня с удивлением, как бы желая убедиться в истинном значении сказанного, а затем сообщила, что последние три ночи, с тех пор как солдат вызвали на их базу, она спала в квартире Лазаров вместе с Дори.

— Вот, значит, как, — не сдержался я, чувствуя известное облегчение. — Значит, она была не одна. Но вы… наверное, вы чувствовали себя в чужой квартире не слишком комфортно?

— Даже если так, — отвечала она уклончиво, — даже если так, кто-то должен помогать ей, до тех пор, пока не будет найдено более радикальное решение.

— Радикальное? — я даже хихикнул — настолько это слово показалось мне неподходящим, и оно на самом деле не годилось для ситуации, обрисованной секретаршей. Радикальным решение было бы, если бы мать Дори вернулась пожить с ней, или, еще лучше, на какой-то срок домой вернулась бы Эйнат, или Дори сдала бы одну из комнат одинокому студенту, пока ее сын не закончит воинскую службу, длящуюся шесть месяцев, при условии, что он, подобно его сестре, не решит отправиться в путешествие по дальним странам. — Я полагаю, вы имели в виду нечто более радикальное. — Опустив глаза, я надавил на рычаг регулировки кресла, что дало мне возможность вращаться на нем то туда, то сюда.

— Да, такое решение было бы, пожалуй, приемлемым со многих точек зрения, — согласилась мисс Кольби; согласилась, к моему удивлению, без возражений и притворства, с той практичностью, которую она усвоила от Лазара за долгие годы их совместной работы. Но она тут же добавила оговорку: — Если уж так, то это должен быть кто-то, подобный Лазару. Кто-то, кто представляет, как надо ее любить и холить, и заботиться буквально обо всем, что ей необходимо, с тем чтобы она могла воспрянуть духом и к ней вернулась бы ее способность одарять всех ее знаменитой покоряющей улыбкой и выслушивать всех, страждущих понимания и утешения. Потому что, даже если вы не поверите тому, что я вам скажу, это чистая правда: иногда она ведет себя, как маленькая испуганная девочка; испуганная, но при этом упрямая, и какой беспомощной, и вместе с тем какой глупой, может она быть, когда ей приходится иметь дело с какой-нибудь техникой, даже такой простой, как кухонные приборы. — На мгновение она остановилась, колеблясь, может ли она доверить мне секреты, открывшиеся ей в последние несколько дней. — Даже я, очень хорошо знавшая их обоих, не представляла, насколько велика была забота Лазара о ней. Можете ли вы поверить, что она не имела ни малейшего представления о том, как работает ее собственная стиральная машина?

Мисс Кольби рассмеялась над еще одним уроком, который она получила для себя. Это выглядело так, как если бы ее бывший босс, или далее призрак босса, испустил поток внутренних инструкций, отменяющих все существовавшие прежде. Я искренне присоединился к ее смеху. Был я восхищен этим поворотом в разговоре, коснувшемся беспомощности моей любимой, от часа к часу становившейся для меня все более достижимой. И мысль о том, что, возможно, вот в эту самую минуту холодным осенним вечером она идет домой, чтобы бродить в одиночестве по квартире, беспомощная и печальная, или стоять перед стиральной машиной и большой сушилкой, не говоря уже о плите, которые отказываются работать, точно так же, как стереосистема, отказавшаяся играть, пробудила во мне — в отличие от секретарши Лазара — нечто вроде смеси жалости с отвращением, вылившихся странным образом в почти непреодолимую страсть.

На мгновение мною овладело искушение, отбросив предосторожность, поведать встревоженной секретарше о моей непреодолимой, странной, непонятной и сумасшедшей любви и тем самым заверить ее, что плечо, готовое разделить все тяготы, существует. Но даже если я готов был разоблачить себя, я совершенно не был уверен, что имел право подобным же образом выдать Дори, даже если речь шла о ближайшем друге семьи.

— Пойдете ли вы туда спать сегодня ночью? — осторожно спросил я, чувствуя, что не в состоянии контролировать дрожь вожделения в голосе.

Нет, она еще не решила. Дори утверждала, что уже не нуждается в постоянной компаньонке, поскольку худшее уже осталось позади, и у нее достаточно сил, чтобы побыть одной, и самое лучшее, что можно для нее сделать сейчас, это оставить ее наедине с ее собственными проблемами. Все было бы так, продолжала мисс Кольби, если бы два дня назад Дори не простудилась, а вчера ее даже лихорадило, и в этом была причина, по которой мисс Кольби полагала, что ей стоило бы навестить Дори, — просто для того, чтобы проверить, как та себя чувствует. А потому прямо сейчас она собирается ей позвонить.

Хотя, как врач, знакомый с членами семьи, я вполне мог воспользоваться возникшей ситуацией, я придержал язык за зубами и не попросил хоть как-то упомянуть обо мне. Тогда, ночью, когда молча стоял я у ее входной двери, я дал себе слово, что какой-то знак, указывающий на возможность возобновления наших отношений, должен исходить от нее, а не от меня. Сейчас, когда естественная защита, исходившая для нее от Лазара, исчезла, сделав ее не только одинокой, но и очень уязвимой, я должен был сдерживать свое желание проявить какую-либо инициативу, дождавшись, пока желание увидеться возникнет у нее, как если бы это было непременной обязанностью любой чужеродной души, переселившейся в другое тело, — защищать ее от всех неприятностей, включая и собственное мое вожделение к ней, равно как и от страсти, которую мог бы испытывать к ней призрак Лазара.

А пока что мисс Кольби начала по телефону разговаривать с Дори. Я подошел к окну и, опустив шторы, встал за ними, вполуха прислушиваясь к оживленному разговору, глядя, как осенний свет поглощает человеческую реку, устремившуюся прочь после посещения больницы с ощущением облегчения и с опустевшими сумками для передач. Во все время телефонного разговора я прилагал максимум усилий, чтобы остаться незамеченным в своем укромном убежище, чтобы секретарша, увидев меня, не сочла себя обязанной — хотя бы из простой вежливости, упомянуть Дори о моем присутствии, создав у той впечатление, что я пытаюсь связаться с нею через ее друзей, в то время как по моему убеждению, она должна была чувствовать себя совершенно свободной в своих решениях. Когда я выбрался из своего убежища, прежде чем я открыл рот, чтобы спросить, как Дори себя чувствует, секретарша повернулась ко мне и, сохраняя на лице серьезное выражение, сказала:

— Она вас ищет. — И как бы сомневаясь, что я понял всю важность сообщения, подчеркнуто повторила: — Дори разыскивает вас, — как если бы это было самым важным пунктом в долгом разговоре между ними.

— Так почему же вы не позвали меня к телефону? — с улыбкой деланного удивления спросил я мисс Кольби.