Литмир - Электронная Библиотека

— Как мне туда пройти? — спросил я человека в справочном бюро, расположившемся в вестибюле рядом со входом, и дежурный рассказал мне, что и где, утверждая при этом, что в такие часы морг закрыт и никого в нем нет. — Не говорите чепухи, — сказал я сердито. — Люди умирают ночью тоже, — и двинулся по направлению к цокольному этажу.

Там, на лестнице, я столкнулся с тремя врачами, которых сразу узнал. Это были доктор Амит, заместитель заведующего отделения сердечной хирургии, доктор Ярден, анестезиолог, принимавший участие в операции Лазара, и старейший патологоанатом доктор Хейфец. Я понял, что они возвращаются оттуда, куда я направлялся. К моему изумлению, они, в свою очередь, не только узнали меня, но и не выглядели удивленными, увидев меня в таком месте, как если бы это было вполне естественно — то, что я шел в морг в два часа ночи.

— Был ли ты там, когда все это случилось? — сразу же спросили они, как будто искали, кого проклинать.

— Нет, — ответил я. — Но хотя все это время я находился в операционной, я ни на минуту не переставал думать о возможности вентрикулярной тахикардии.

Доктор Амит опустил голову. Он не был со мною согласен. Возможно, считал он, непосредственной причиной смерти и была аритмия, но он подозревал, что причиной катастрофического ухудшения состояния Лазара был инфаркт, вызванный закупоркой одного из шунтов. Все трое выглядели очень подавленными случившимся.

— Эта смерть не улучшит репутации нашей больницы, — сказал доктор Хейфец, согласившийся спуститься со мной и показать тело. — Но от него мало что осталось, — предупредил он меня, спускаясь по ступеням, — потому что Лазар, как и все мы, завещал свои органы исследовательской лаборатории.

Мне показалось странным, что патологоанатом без малейших колебаний согласился на мою просьбу, как если бы он тоже понимал, что я имею на это некоторые права. Слышал ли он о нашей совместной поездке в Индию? Он открыл дверь, ведущую в два соединенных вместе помещения. Посередине образовавшегося пространства находился огромный холодильник с рядами металлических корыт. Одно из них он вытянул. Я увидел уменьшившегося, сморщенного Лазара, всего покрытого грубыми швами, после того как из него изъяли внутренние органы.

— А сердце они забрали тоже? — спросил я.

— Разумеется, нет, — изумленно ответил доктор Хейфец.

Внезапно я успокоился и ощутил жажду деятельности. Я понимал, что не следует мне будить родителей посреди ночи, но я должен был хоть с кем-то поделиться переполнявшими меня чувствами. И я позвонил им и рассказал о внезапной смерти Лазара. Как и все отзывчивые люди в подобной ситуации, они были ошеломлены и обескуражены, снова и снова забрасывая меня вопросами, как подобное могло случиться, как если бы, сидя у себя дома в Иерусалиме, они могли понять, что за смертельную ошибку допустили такие выдающиеся специалисты своего дела, как Хишин и Левин. Внезапно мне захотелось их утешить и попросить их не предаваться отчаянью, поскольку душа Лазара уже переместилась в меня, хотя и понимал, что первой их реакцией будет мысль о том, что я повредился рассудком. А потому я лишь спросил у них телефон моей тетушки в Глазго, по которому я мог бы связаться с Микаэлой.

Я взял бипер из палаты скорой помощи, включил и поспешил по направлению к офисам администрации, которые, я был уверен, в общей суматохе остались незапертыми. Я не ошибся. Дверь, ведущая в офис Лазара оказалась открытой, и мне не пришлось даже включать в нем свет, поскольку луна четко высвечивала мне цифры на телефонном диске. Я разыскал Микаэлу и Стефани у моих родных в Шотландии, рассказал ей о внезапной смерти Лазара и попросил, прервав ее путешествие, как можно скорее вернуться домой. На другом конце провода повисло молчание.

— Послушай, — сказал я, чувствуя, как злость охватывает меня, но стараясь не дать ей выплеснуться наружу. — Послушай меня. Я знаю, что ты настроилась провести в Британии еще неделю.

Но я считаю это неправильным… то, что ты в этой новой ситуации хочешь оставить меня одного с ребенком.

— О какой такой ситуации ты мне толкуешь? — не понимая, спросила издалека Микаэла.

На мгновение я испугался, что вот-вот сорвусь. Неужели она не понимала? Стараясь держать себя в руках, я сказал ей:

— Микаэла. Я тебя прошу… — Я говорил тихо, но твердо. — Речь идет не только о Шиви, которой ты нужна. Мне ты нужна тоже. Только с тобой я могу поговорить о том, что произошло со мной. Потому что никто, кроме тебя, не в состоянии поверить, что душа Лазара переместилась в мое тело.

И снова на другом конце провода воцарилась глубокая тишина. Но теперь уже это была не тишина сопротивления. Это была новая, совсем не похожая на прежнюю, тишина. И я знал, что сказанные мною сейчас слова поразили ее воображение, возбудили ее любопытство настолько, что, не сомневаясь более, она откажется от своего путешествия на остров Скай и первым же самолетом вернется домой.

Часть четвертая

ЛЮБОВЬ

XVI

Дважды в течение траурной недели я звонил Лазарам с выражением соболезнования. Первый раз я звонил сам, а на следующий день после похорон — с Микаэлой, которая вернулась в страну на четвертый день после нашего ночного разговора по телефону. Мне предстоял еще один визит — к моим родителям, которые разрывались между желанием пойти на похороны и звонком с выражением соболезнования, но я уговорил их ограничиться сочувственным письмом, которое я и продиктовал им в телефонную трубку. Так как на меня легли, в связи со смертью Лазара, как скрытые, так и явные заботы, я попросил родителей забрать Шиви с собой, пока Микаэла не прилетит.

Заботы явные были более ясны, чем тайные, и включали в себя собственно похороны, назначенные на следующий день после смерти, ибо больничная администрация и многочисленные друзья Лазара задались целью организовать величественную церемонию погребения, дабы реабилитировать репутацию больницы и пресечь слухи о неудачной операции и неправильном диагнозе. На меня легла обязанность поддерживать больничное реноме на должном уровне, исходя из ощущения, что именно я мог быть рассматриваем как источник наиболее достоверных сведений; более достоверных, чем те, что исходили от профессора Левина, который был просто раздавлен смертью своего друга, случившейся не только в его отделении, но и при его непосредственном участии. Это поразило его настолько, что он просто опустил руки и передал часть своих обязанностей своему заместителю; выглядело это, как вынесенный им самому себе приговор. Тем самым он отвел от себя все критические стрелы, перенаправив их на профессора Хишина, который не только «стащил» операцию у кардиохирургов, но мало того, — привлек специалиста из другой больницы.

Следовало бы сказать правды ради, что время от времени больные умирали во время операции по аортокоронарному шунтированию и в отделении сердечной хирургии тоже, но это рассматривалось как «внутренние» случаи, в то время как смерть Лазара была «внешней», привнесенной со стороны, что виделось многим, как акт предательства. А так как я был убежден, что причина смерти Лазара была никак не связана с хирургией, а являлась следствием ошибочного диагноза, в момент нарастания критики я считал своим долгом прервать молчание и выступить на защиту профессора Хишина от хулителей и клеветников, большинства из которых я даже не знал раньше — всех этих докторов, медсестер и административного персонала, всех тех, кто начал прихватывать меня в коридоре на следующий же день после смерти Лазара, пытаясь вытянуть из меня истинную картину происшедшего. Доктор Накаш, случайно оказавшийся свидетелем одного такого коридорного собеседования, отвел меня в сторону и предупредил с несвойственной ему резкостью, чтобы я держал рот на замке. И во время похоронной церемонии, проходившей на площадке перед фасадом больницы, я заметил, что он и его жена ненавязчиво обретались неподалеку, словно желая уберечь меня от намерения присоединиться к наиболее интимному кругу провожающих Лазара в последний путь — членов семьи, старых и верных друзей, окруживших Дори, державшуюся с горестным достоинством возле своего любимого мужа.

112
{"b":"160589","o":1}