– Мне кажется, что…

Она перебила его:

– Другими словами, эта Эллен Квернеланн права. Ничего нет странного в том, что она сбежала. Карстен Осли едва ли годился на роль заботливого папочки. Но доказать это в суде было невозможно. Он был чист перед полицией и, безусловно, понимал, как вести себя, чтобы произвести хорошее впечатление.

– Но могло ли дело о ребёнке…

– Превратить его в психопата? Нет. Конечно же, нет.

– Хуже всего, – сказал Ингвар, – что мы никогда не узнаем, почему он делал всё это. Кто он на самом деле, этот Карстен Осли? Что он за человек?

Ингер Йоханне медленно покачала головой. Теперь стекло под отпечатком ладошки стало ледяным, и она опустила руку в карман.

– Хуже всего, что погибли трое детей, – возразила она. – И что Эмили, видимо, никогда…

Она больше не могла плакать, зажмурилась и ощутила такую боль в сердце, что ей пришлось согнуться. Она прислонилась лбом к стеклу и попыталась перевести дыхание.

– Ты не можешь знать наверняка, что будет с Эмили, – сказал Ингвар, поднимаясь. – Время лечит. Или, по крайней мере, помогает нам жить с тем, что с нами произошло.

– Ты что, не видел её? – раздражённо спросила Ингер Йоханне, отстраняясь от руки, которую он положил ей на плечо. – Не видел, какой она стала? Она никогдане станет прежней. Никогда!

Она обхватила плечи руками и начала раскачиваться из стороны в сторону, как будто продолжая укачивать ребёнка.

– Damaged goods, – сказал однажды Уоррен, когда они нашли мальчика, пропавшего на пять дней. – Those kids are damaged goods, you know. ^[30]

Мальчик онемел, но врачи обнадёжили, что он когда-нибудь снова заговорит. Нужно просто подождать. Повреждения прямой кишки тоже должны зажить. Уоррен непонимающе покачал головой, пожал плечами и снова заявил:

– Damaged goods.

В то время он был слишком молод, молод и влюблён, он был полон амбиций и собирался сделать карьеру в ФБР. И она ничего не ответила.

– Можно, я останусь? – спросил Ингвар.

Она взглянула на него.

– Уже слишком поздно, – объяснил Ингвар.

Она снова попыталась перевести дыхание, но что-то застряло в горле, её лихорадило.

– Можно? – переспросил Ингвар.

– На диване, – ответила Ингер Йоханне и сглотнула. – Ты можешь лечь на диване, если хочешь.

Она проснулась от яркого солнца, которое проникало в комнату через щель между шторой и подоконником. Вставать не хотелось, и она долго нежилась в постели, прислушиваясь к тому, что происходит в квартире. Вокруг было тихо, только у какой-то птицы уже начался день. На будильнике было десять минут седьмого. Она спала всего три часа, но чувствовала, что уже выспалась. Она заглянула в комнату, где спал Ингвар.

Он лежал на спине с раскрытым ртом. Но дыхания слышно не было. Одеяло наполовину сползло с него, и обнажило мускулистое бедро. На нём были голубые трусы и её футболка. Он откинул руку на спинку дивана, словно боялся, что может свалиться на пол.

Он так сильно напоминал Уоррена внешне! А на самом деле был совершенно на него не похож.

«Когда-нибудь я расскажу тебе о нём, – подумала она. – Когда-нибудь я расскажу тебе о том, что случилось. Но не сейчас. Я надеюсь, у нас впереди много времени».

Он пробормотал что-то и перевернулся, пытаясь улечься поудобнее. Одеяло соскользнуло на пол. Она осторожно укрыла его, задержав дыхание, когда накрывала его красным клетчатым пледом, а потом ушла к себе в кабинет.

Солнце заливало комнату и слепило глаза. Она опустила жалюзи и включила компьютер. Мейл из университета: секретарша переслала ей пять сообщений. Лишь одно из них представляло интерес.

Аксель Сайер в Норвегии. Он хочет с ней встретиться, для связи оставил два номера телефона. Один из них – телефон отеля «Континенталь».

С тех пор как им удалось разыскать Эмили, она словно забыла об Акселе Сайере. Историю, рассказанную Унни Конгсбаккен, вытеснило из её сознания увиденное в том подвале, в Снаубю. Под впечатлением встречи с вдовой прокурора Ингер Йоханне поначалу бесцельно бродила по улицам Осло и мучительно раздумывала, как ей поступить.

Теперь сомнения рассеялись.

История об убийстве Хедвиг Госой – это история Акселя Сайера. Она принадлежит ему. Ингер Йоханне решила встретиться с ним, вернуть ему его собственность, а после этого навестить вместе с ним Альвхильд. Но сначала рассказать ему всё.

Ингер Йоханне обернулась. В дверях стоял Ингвар, босой. Он чесал живот и улыбался, щурясь и встряхивась ото сна, как щенок.

– Рановато ты. Приготовить кофе?

Не дожидаясь ответа, он подошёл к ней и нежно обхватил ладонями её лицо. Не поцеловал, просто разглядывал и улыбался. Ингер Йоханне почувствовала, как свежей ветерок из приоткрытого окна обдувает ноги. И всё-таки метеорологи не ошиблись.

– Намечается прекрасный денёк, – сказал Ингвар, не отпуская её. – Думаю, Ингер Йоханне, лето всё же наступило.

69

Когда утром 9 июня Ингер Йоханне встретила Акселя Сайера в холле гостиницы «Континенталь», она с трудом узнала его. В Харвичпорте, одетый в джинсы и клетчатую фланель, он выглядел словно рыбак или разнорабочий из какой-нибудь деревушки Новой Англии. Теперь он больше напоминал туриста из Флориды, приплывшего в Норвегию на шикарном лайнере. Волосы были коротко подстрижены, и ему некуда теперь было прятать глаза. Он не улыбнулся, увидев её, и не предложил присесть. У него не оказалось свободного времени. Рассказывая о своём сыне, который попал в серьёзную аварию, он перешёл на английский. «Он умирает. Речь идёт о нескольких часах», – объяснил он спокойно. Ему пора.

– Может быть, – начала Ингер Йоханне тоже по-английски и замешкалась, сбитая с толку тем, что у Акселя Сайера здесь, в Норвегии, есть сын, который сейчас умирает в больнице. – Может, мне поехать с вами?

Он кивнул:

– Да. Спасибо.

Она догадалась в такси.

Потом, по прошествии дней, а может быть, и недель, когда она снова и снова пыталась осознать, что же произошло в такси по пути в больницу, где лежал умирающий Карстен Осли, ей вспомнился старый учитель математики.

В гимназии она почему-то выбрала естественные науки. Вероятно, потому, что естественные науки считались прерогативой одарённых. Ингер Йоханне никогда не понимала математику. Большие числа и математические знаки для неё были столь же бессмысленны, сколь и иероглифы, и все её усердные попытки разгадать их смысл ни к чему не приводили. Но на письменном экзамене с ней что-то произошло. Она восприняла это как чудо. Числа словно вдруг открыли недоступный ранее смысл. Арифметические знаки сдались. Она попала в новый, незнакомый мир, где царили строгая логика и гармония. Ответы возникали в конце стройных рядов из знаков и чисел. Учитель стоял, склонившись, и изучал её работу, от него чуть пахло луком. Он прошептал:

– Ну надо же, Ингер Йоханне. Поглядите, молодая фрекен видит свет!

То же случилось с ней в такси.

Аксель говорил о Карстене. Она не реагировала. Он говорил о Еве. Она слушала. И потом он назвал их фамилию, случайно, когда такси уже почти подъехало к больнице.

Ей-то казалось, что её уже ничем не удивить, однако почувствовала озноб.

Всё встало на свои места. Карстен Осли был сыном Акселя.

– Поглядите, Ингер Йоханне, – прошептал учитель математики и слегка прищёлкнул языком. – Молодая фрекен видит свет!

В коридоре стояли полицейские в штатском, но Аксель Сайер едва ли обратил на них внимание. Ингер Йоханне поняла, что он до сих пор не знает о преступлениях, которые совершил его сын. Она молилась лишь о том, чтобы он ничего не узнал об этом, пока всё не кончится.

Она положила руку ему на плечо. Он остановился и посмотрел ей в глаза.

– Я хочу рассказать вам кое-что, – сказала она вполголоса. – Вчера я узнала правду об убийстве Хедвиг. Вы невиновны.