А вот и мой последний шанс спастись. Рядом со мной свободное такси. Нет. В такси опаснее, чем на улице. Идеальная цель. Открыть дверцу и выстрелить. Убить ничего не стоит.
Фантазия лихорадочно рисует мне сцену в «Макдоналдсе». Приезжает Джованна с сумкой через плечо (не удержалась, взяла с собой кое-какие пожитки). Находит место подальше от окна. Столик с остатками еды. Так меньше подозрений. Не спускает глаз с двери. Время идет. Джованна ерзает на стуле. Огрызается, когда ей делают замечание, что она долго сидит и ничего не заказывает. Ее больше не трогают: она — Саварезе. Ей хочется в туалет, но Джованна не уходит, боясь меня пропустить. Чтобы отвлечься, начинает мечтать о новой жизни, но от этого становится только хуже. Ждать особенно тяжело.
Потом входит Лоренцо. Гомон умолкает — всем известно, кто он такой. Почти два года имя его и фото не сходили со страниц газет. Джованна перепугана, ищет, куда бы скрыться, но понимает: брат пришел не один. Он хватает ее за руку, она визжит. Лоренцо невозмутим. Подождав, пока сестра устанет визжать, он наотмашь бьет ее. Джованна падает. Ему хочется ударить ее ногой. С пола Джованну поднимают… ее братья.
Или: она все еще там. Три-четыре часа бесплодного ожидания. Встревоженная. Нервная. Пересаживается ближе к окну. Рискует. Хочет, чтобы была видна площадь Гарибальди. Не пропустить англичанина. Скоро и вечер наступит. А я обещал прийти еще днем.
Только ничего этого мне увидеть не дано. Должно что-то случиться, что подтолкнет меня к правильному решению. Я же сделаю выбор, когда не останется ничего другого. Вот единственное преимущество, которое у меня есть: перенести развязку в самый конец игры.
«Да не игра же это, твою мать!» — слышу в ушах истошный крик Луизы.
Нет, это не игра. И именно поэтому я узнаю кое-что новое о самом себе. Есть два способа принимать решения: думать и действовать. И я брошу Джованну, если только другого выхода не будет. Я ускоряю шаги, моя цель — вокзал.
Пересекаю крохотную площадь Нило и устремляюсь к Спаччанаполи: поворот направо. Легкого поворота головы достаточно, чтобы убедиться: Гаэтано идет следом. Теперь нас разделяет всего несколько шагов. На этой улице нет тротуаров и проезжей части. Между нами лишь медленно двигающийся поток машин.
Я увеличиваю скорость. Если Гаэтано увяжется за мной, значит, охота началась — тут все просто и ясно. А он отстает. Чутье подсказывает, что он все еще у меня за спиной. Возможно, таков их план. Сальваторе должен выйти прямо на меня, а Гаэтано сзади. Спотыкаюсь о край булыжника. Растопыриваю руки, пытаясь удержаться на ногах. Чья-то рука подхватывает меня. Должно быть, это Сальваторе. Но оказывается — просто незнакомый неаполитанец. Бормочу: «Grazie, grazie, grazie». В голове у меня все перепуталось. Где Гаэтано? Где Гаэтано?
Он по-прежнему рядом, никуда не подевался. Знает, что кратчайший путь на вокзал — через Форчеллу. И еще он знает: им никто и ничто не помешает расправиться со мной. Никто не станет вызывать полицию, никто не станет вмешиваться. Кто посмеет связаться с парнями Саварезе! Наверное, Гаэтано догадывается, что если я направляюсь на вокзал, то идти через Форчеллу не рискну, а пойду к виа деи-Трибунали. Там Сальваторе и объявится? Прохожу еще два перекрестка. Улочки узкие, темные, безлюдные: никак не разглядеть, прячется ли там Сальваторе. Я сворачиваю. Выбора у меня нет. До Форчеллы осталось всего несколько кварталов. Гаэтано останавливается. Улыбка его исчезла. Этого момента он дожидался с той самой поры, как сообразил, куда я направляюсь.
Нас разделяет меньше пяти шагов. Гаэтано поджидает своего братца. Видно, что он в напряжении, но страшно-то не ему, а мне. Заметно это или нет, я не знаю. Должно быть, заметно: перед глазами все ходит ходуном. Я смотрю мимо Гаэтано, в самый конец Спаччанаполи, на заходящее солнце. Вот чего я жду. Ослепляющего света. Я видел его уже дважды. Знает ли Гаэтано, что сейчас произойдет? Надеюсь, что нет: ведь можно всю жизнь прожить в Неаполе — и не знать, что есть определенный момент, когда солнечный диск касается самой высокой, самой узкой точки Спаччанаполи и живой огонь вырывается на простор, свет низвергается вниз мощным потоком добела раскаленной лавы. Я знаю, что момент этот вот-вот настанет. А он знает? Солнечный диск золотится, начинает краснеть, играет огнем. Край его касается крыш, повисает между зданиями.
Мы с Гаэтано мешаем уличному движению. Пешеходы нас подталкивают, «веспы» объезжают впритирку, машины гудят на все лады. Но я не двинусь с места, пока солнце не обрушится и не ослепит нас. Это мой последний шанс.
Гаэтано нерешительно делает шаг вперед. Я не шевелюсь. Тело одеревенело. Нет сил повернуться и бежать, даже если бы я и захотел. Гаэтано это понимает. От его нерешительности не осталось и следа. Теперь Гаэтано играет со своей жертвой. Я в его власти. За спиной Гаэтано солнце разрастается в огромный слепящий круг, еще несколько секунд — и свет зальет всю Спаччанаполи. У меня нет сил даже руки поднять, чтобы защититься. Я проиграл. Мне казалось, что я могу держать себя в руках. Я считал себя храбрее, чем на самом деле. Гаэтано запускает руку во внутренний карман. Вот, значит, как это происходит. В гуще машин и мотороллеров, у всех на виду. Единственное, что я чувствую, — пульсирующая боль в голове. Единственное, что я вижу, — Гаэтано, делающий еще один шаг вперед и держащий руку во внутреннем кармане пиджака. Позади него солнце взрывается огнем, и свет ринулся вниз. Гаэтано вытаскивает руку из кармана.
Я инстинктивно делаю шаг назад. До спасения остаются секунды. Движения мои озадачивают Гаэтано. Он размышляет, не собираюсь ли я задать стрекача. Свет уже почти рядом. Еще несколько секунд — и я исчезну. И Гаэтано исчезнет. Он и теперь уже едва-едва различим. Между нами чуть больше шага. Достаточно протянуть руку. Если он намеревается меня зарезать, то вполне дотянется.
Наконец свет заливает Гаэтано. Потом меня. Мы оба ослеплены. Продлится это с минуту — не больше. Я срываюсь с места, ищу какой-нибудь выход, темную боковую улочку. Бегу, не разбирая дороги, меня толкают, я падаю и ударяюсь головой о брусчатку. Не чувствую боли. В глазах море света — от него мой череп разламывается. Заставляю себя встать на ноги и идти вперед. Нащупать стену, бежать вдоль нее до угла. Свет меркнет. У меня осталась всего пара секунд. Затаив дыхание, я жду удара ножом — молчаливым орудием смерти. Внимательно смотрю себе под ноги и старательно обхожу препятствия. Слышу родную речь с американским акцентом: «Что за черт? Чак, ты куда подевался?» Ответа нет. Мелькает нелепая мысль: может, по ошибке Чака зарезали вместо меня? Разворачиваюсь всем телом и протискиваюсь между какой-то машиной и стеной.
Свет уходит, втягивается обратно к началу улицы, вслед заходящему за гору солнцу. Я снова оказываюсь незащищенным, весь как на ладони, но в тот же миг проваливаюсь во тьму боковой улочки. Как и раньше, я бегу в никуда, но знаю, что путь свободен: впереди маячит прямоугольник дневного света. Надеюсь, это виа деи-Трибунали. Даже не смотрю, преследуют ли меня: я снова обрел способность двигаться. Резко бросаюсь за угол, прямо в толпу туристов. Те тут же расступаются, видя, как решительно я расталкиваю их локтями. Впереди виден Везувий. Вот и виа деи-Трибунали. А там — вокзал.
Это мой единственный шанс перехитрить бандитов. Они наверняка решили, что я перепуган до смерти. Так оно и есть — и этим можно воспользоваться. Это дает мне преимущество. Я жадно глотаю воздух. В голове стучит: «Зачем? Зачем?» И я отвечаю: все определяется действием. Ничего больше не остается. Я нужен Джованне и дал ей слово.
Вот чего я ждал. Вот что мне нужно было понять. Мое слово. Пока я жив, я должен сдержать его. Как раз это и отличает меня от местных жителей. Неаполь — город, где обещания даются на постоянно изменяющихся основаниях: новая привязанность, новая угроза, новая измена. Это место, где могут что-либо пообещать, пустив в ход едва уловимый жест или под конец неожиданно перейдя на каверзный неаполитанский диалект. Здесь, по сути, вся жизнь — игра. Луиза не права. Неаполь — это большая игра. Выживешь ты в ней или нет, зависит от того, насколько верно сумеешь определить в сопернике меру его желания, скупости, двуличия, милосердия, сострадания, чести и — что, наверное, важнее всего — стремления к власти. В этом причина непостижимости неаполитанцев. Обнаружить уязвимое место означает допустить тактическую слабость. Правила этой игры здесь давно известны — всем, кроме меня. Вот почему данное мной слово — ошибка: с ним не поторгуешься. И хотя правила не запрещают давать обещания, только идиот решится на такую игру.
