Офицер на паспортном контроле лениво машет рукой, пропуская меня: его ничуть не трогает, что с фотографии в моем паспорте смотрит сущий террорист, а хозяин документа едва на ногах стоит и с него пот катит градом. Я ковыляю через зал для прибывающих, следуя указателям «к стоянке такси». Получается, будто эти гипнотические знаки манят меня куда-то в неведомые чудесные края. Купленный в аэропорту путеводитель, куда я едва удосужился заглянуть, еще в предисловии предостерегает от коварства неаполитанских таксистов. Во-первых, гласит мудрая книга, убедитесь, что водитель такси включил счетчик; во-вторых, убедитесь, что он вас не похищает. Только сейчас мне настолько муторно, что, наплевав на все страхи, я направляюсь к первой попавшейся машине. Водитель, мужчина лет сорока пяти, хмурый, небритый, стоит в ожидании у распахнутой задней дверцы, будто наемный шофер в ливрее. Делаю невнятное движение рукой, означающее: свободен? Таксист кивает и сует в рот зажженную сигарету.
Валюсь на заднее сиденье. Таксист захлопывает дверцу и обходит машину спереди. Мне бы лечь, но я держусь прямо, опершись на сумку. Рассмотрев меня в зеркальце заднего вида, водитель, положив руку на спинку переднего сиденья, оборачивается и смотрит мне в глаза. Может, прикидывает, стоит ли меня похищать и сколько удастся выручить? Холодный пот покрывает мой лоб, шею сзади, скатывается по спине. Рубашка намокла и липнет к телу. Джинсы, влажные, как сырой картон, тяжелеют и сковывают движения. Даже руки покрываются какой-то сырой пленкой. Хотелось бы знать: это признаки болезни или просто от страха? Глубоко вдыхаю — произношу по-английски:
— Простите, одну минуточку…
Водитель не отвечает, продолжая пялиться на меня. Когда же наконец он открывает рот, то лишь затем, чтобы выпустить густое облачко дыма. Сопровождается это скрежещущим хрипом из самой глубины глотки. Поначалу я думаю, что он горло прочищает, и только потом различаю в хриплом рычании некое подобие слов. Таксист говорит со мной. В его выговоре прослеживается что-то от итальянского мавра: речь резкая, раздраженная, совсем не похожая на нежную пленительную музыку, посредством которой общались юные итальянские туристы в Лондоне.
Выставив руку ладонью вперед, говорю: «Постойте… пожалуйста» — и ставлю к себе на колени сумку. Ощупью открываю ее, достаю путеводитель. Гостиницу я не заказывал. План мой, основанный на невесть откуда взявшейся решимости, состоял в том, чтобы прибыть пораньше, рвануть в город и отыскать какое-нибудь пристанище — что-то по-настоящему неаполитанское, небольшое, эдакий семейный пансион. Только рейс задержали на три часа, и уже вечер. К тому же жарко. Очень жарко. Цифровое табло, установленное поверх рекламного щита Banco di Napoli, [3]высвечивает время и температуру: 19.45/34°. На какое-то время даже усомнился, а болен ли я вообще. Может, попросту не сообразил, что вокруг жара, что горю я от невыносимой духоты, окутавшей меня с головы до ног. Волной накатывает облегчение. Смена климата: из холодного Лондона в жаркий, влажный Неаполь? И опять я не прав: руки с трудом держат путеводитель, опухшие вялые пальцы слабо ворошат страницы. Наконец удается добраться до раздела размещения, но глаза никак не могут разобрать мелкий шрифт. Слова плывут, прыгают и соскальзывают со страницы. Хочется плакать. Бросаю путеводитель и снова откидываюсь на спинку сиденья.
Все это время таксист не сводит с меня глаз, все так же сигарета торчит у него изо рта и рука покоится на переднем сиденье. Потом ни с того ни с сего (уж точно не по моей просьбе) резко поворачивается, щелчком выстреливает сигарету в окно и заводит мотор. В голове смутно брезжит: он же не знает, куда мне ехать. Но это уже не имеет значения. После неудачной попытки разобраться в путеводителе я по какой-то необъяснимой причине проникся к таксисту доверием, точнее, доверил ему себя. Соображаю, и на сей раз отнюдь не смутно (очевидно, недомогание неведомым образом на миг наделило меня болезненным прозрением): а что на самом деле может случиться? Возможных исходов я насчитал четыре. Он везет меня в известную гостиницу: получит мзду за доставку клиента. Он везет меня к себе домой: от людей, привыкших путешествовать, порой можно услышать истории о великодушии незнакомцев, идущих на помощь в трудную минуту. Он везет меня в больницу: я слишком болен, чтобы позаботиться о себе. Наконец, он возит меня по кругу, пока я сознание не потеряю, грабит и выбрасывает где-нибудь: выживай или помирай, это уж как тебе инстинкт самосохранения подскажет. Только и всего. Похищение в варианты не вписывается: за меня много не получишь.
Мы выезжаем из аэропорта. Я тупо гляжу в окно, силясь разобрать дорожные указатели. Если следуем указателям на Неаполь, то можно немного расслабиться. Иногда следуем, иногда нет. В любом случае, получается, едем в город. На горизонте что-то громадное и черное. Решаю, что это Везувий. Я его в жизни не видел. Как я ни болен, а вид потрясает меня по-настоящему. «Ого, Везувий», — вяло мямлю я, надеясь вызвать водителя на разговор, установить с ним контакт. Тот молчит.
Неожиданно останавливаемся у центрального железнодорожного вокзала Неаполя. У него длинная низкая крыша, выглядящая одним сплошным серым пятном с единственной яркой точкой — эмблемой «Макдоналдса». В главном вестибюле оживленно, повсюду околачиваются неаполитанцы, беседуют, курят. На поезд, похоже, никто не торопится. Ближе всех ко мне кучка молодых мужчин. Им лет по тридцать с гаком — моего возраста. Все одеты в темные костюмы, белые сорочки, верхние пуговицы расстегнуты, галстуки изысканно скособочены. Да, еще: лица у мужчин смуглые. Некоторые довольно красивы, большинство, судя по всему, ребята крутые. Нет ни одного, чей вид вызывает доверие. Болезненное воображение вселяет в меня легкое ощущение угрозы.
Отворачиваюсь и оглядываю просторную площадь: городские и междугородные автобусы пристроились у травяных газончиков, разделяющих автостоянки и подъездные дороги. Здесь Неаполем, считай, и не пахнет.
Моему водителю удалось отыскать зазор между машинами, и мы втягиваемся в медленно ползущий поток, пересекающий площадь. Снова останавливаемся. На сей раз я не вижу никакого просвета, дороги забиты. Легковушки, такси, трамваи и мотороллеры — все проталкиваются к двум полосам движения. Забавно, наверное, наблюдать эту картину с высоты: движение машин похоже на подводную мозаику, замысловатую, размытую, меняющуюся.
От воображаемого вида кружится голова. Шофер ворчит себе под нос, лается с другими водителями, подкрепляя низкий хрип собственного голоса хриплым лаем клаксона. То и дело он, оборачиваясь, поглядывает на меня. Лицо его хранит непроницаемое выражение. Беспокойство, раздражение, подозрительность? Сил хватает у меня лишь на вымученную улыбку: так беспомощный малютка улыбается родителям, требуя любви, ответственности и заботы. Таксист прикуривает очередную сигарету, свешивает руку из окна и барабанит пальцем по дверце. Мы медленно приближаемся к большому отелю «Кавур». Это здание восемнадцатого века, богато украшенное и величественное, с фасадом, закопченным от выхлопов постоянно застревающих в пробках машин.
На крыше следующей гостиницы сияет здоровенный неоновый знак: «Люксотика». Ага, думаю, этого мне как раз и не хватает, роскоши люксов с экзотической обстановкой. Пока проезжаем, всматриваюсь, стараясь представить себе внутреннее убранство — шикарное, как следует из названия, однако эта гостиница схожа с любым другим крупным европейским отелем: вращающиеся двери, обслуга в плохо подогнанной униформе, высоченные букеты цветов в высоченных вазах. И все покрыто позолотой. Корпоративная роскошь. Гарантированный уровень удобства и обслуживания. Стоит здесь снять номер, тебя сразу же окружат заботой, будут говорить по-английски, моментально отыщут доктора — только плати! Но — не могу. Или, скорее, не хочу. Что-то удерживает. Как мне ни плохо, как ни душит жара в такси, все ж решаю отдаться воле волн, что несли меня до сих пор, а это значит, что я намерен положиться на таксиста и следовать его планам в отношении своего пассажира.
