Нам понадобилось еще пятнадцать минут, чтобы проложить себе путь вокруг площади Гарибальди и выйти на более свободную дорогу. У меня духу не хватает взглянуть на часы. Над нами ревет «Боинг-737», он снижается. Массимо легко петляет среди машин, его корпус наклоняется влево и вправо при каждой смене полос движения. Я на заднем сиденье тоже шатаюсь из стороны в сторону. Большой указатель над дорогой направляет поток транспорта в аэропорт. Вначале — вылеты, потом — прибытия. Слева один за другим приближаются два поворота с главной дороги, но мы едем мимо. Кричу по-английски: «Что же ты делаешь! Мы проехали…» Массимо молча показывает вперед, нимало не тревожась. И снова у меня в голове зашевелились мысли о похищении. Неужто знакомство с Алессандро придало известную цену моей персоне? Теперь я чего-то да стою?
В конце концов мы свернули круто влево. Шины визжат, я валюсь на сиденье. Мы оказываемся на краткосрочной стоянке, тянущейся до аэровокзала. Слева на обычном подъездном пути стоят в пробке такси и частники. У меня всего пять минут до вылета. И все же еще могу успеть: самолет ни за что не отчалит вовремя, здесь так никогда не бывает. Вытаскиваю две последние десятитысячные купюры и держу их наготове. Примерно в двадцати ярдах от вокзала мы резко останавливаемся: перед нами только припаркованные машины, небольшое ограждение — и вход. Выскочив из машины, Массимо бросается открыть мне дверь. Выбравшись из такси, сую купюры в руку Массимо, а тот и не думает пересчитывать, даже не смотрит на них. Вместо этого обнимает меня, будто сына, и крепко целует в обе щеки. И это еще не все! Похоже, Массимо хочет вдоволь наглядеться на меня перед разлукой, держит меня, чуть отстранив, своими тяжелыми ручищами paesano, [27]сильно сжимая мои предплечья. Должно быть, после того как Массимо доставил меня больного к синьоре Мальдини, он решил, что между нами теперь есть незримая связь. И такое отношение трогает меня до глубины души. Да только надо бежать. Со словами: «Arrivederci е molto, molto, molto grazie, Массимо» — срываюсь с места. Перескакиваю через ограждение и вбегаю в здание вокзала. Надписи и указатели плывут у меня перед глазами точно так же, как и в день прибытия. Я ориентируюсь по эмблемам и фирменным цветам авиакомпаний. Возле регистрационной стойки стоит одинокий пассажир. Я встаю за ним, стараясь отдышаться. Пассажир отходит, и я протягиваю свой билет. Девушка смотрит на билет, потом на меня и качает головой:
— Самолет улетел.
— Самолет улетел?
— Да, signor.
Смотрю на часы: прошло две минуты после времени вылета.
— Улетел две минуты назад, — говорит девушка.
— Да ведь они никогда не улетают вовремя! — упорствую я. — Всегда задерживаются!
— Извините, signor. Если вы подойдете вон к той стойке, сможете забронировать место на ближайший рейс.
Оглядываюсь вокруг. Раньше, попав в такую историю, я пустился бы в спор с ближайшим служащим авиакомпании, пребывая в капризной уверенности, что простая логика или блистательное красноречие сможет изменить ситуацию, обратить время вспять: и самолет как бы не улетел, а задержался, и я вроде не опоздал и лечу домой, ну и так далее. Однако сейчас я спокоен. Пересекаю вестибюль. Мне говорят, что есть свободное место на рейс во вторник. Я, конечно, могу заплатить две цены и лететь домой завтра. И так и эдак на работу я опаздываю. Отхожу и присаживаюсь на свою сумку, надо пораскинуть мозгами. Наличных у меня нет, деньги на кредитной карточке почти на исходе, каждое пенни на моем счете расписано на прямые платежи, постоянные заказы и на всякий прочий подходящий электронный способ вытянуть из меня деньги. Я никак не могу заплатить за завтрашний рейс. Придется лететь во вторник. Еще два дня в Неаполе: судьба наконец-то подыгрывает мне. Всего-то и придется звякнуть завтра на работу, извиниться, объяснить и договориться, что я начну со среды, а то и со следующей недели.
В киоске обмена валюты мне вручают триста тысяч лир. За перемену даты заказа билета с меня берут двадцать фунтов стерлингов. Потом я покупаю телефонную карту и звоню себе на автоответчик с целью поменять исходящее сообщение на тот случай, если завтра никого не застану в клинике. Я занемог. Застрял в Неаполе. Вернусь во вторник вечером. Прошу прощения за любые неудобства. Сделав это, удаляюсь из аэровокзала, чувствуя себя заметно лучше в сравнении с тем инвалидом, который едва дотащился до стоянки такси три дня назад. Но и теперь передо мной возникает та же картина: Массимо стоит у распахнутой задней дверцы своего такси, будто швейцар в ливрее. Я развожу руками: вообще-то неизбежность присутствия Массимо меня не удивляет. Он точь-в-точь повторяет мой жест, потом указывает на заднее сиденье. Без лишних слов (то есть без тех, что понятны мне) меня снова доставляют прямо к синьоре Мальдини, причем в транспортном потоке мы лавируем так легко, будто машина сделана из ртути.
Шагаю снова к себе в комнату и понимаю, что все это похоже на длинный-предлинный сон: пансион Массимо, синьора Мальдини, девица-красавица из моего прошлого, ее муж, pentito этот самый, — может, я еще не вполне оправился от болезни, просто пустился в полубредовое путешествие по Неаполю. Что делать, когда думаешь, будто видишь сон, и в то же время знаешь, что не спишь? Чтобы убедиться окончательно, надо ущипнуть себя? Вот ведь какая глупость, и я все же резко оттягиваю кожу на тыльной стороне ладони. Больно. От щипка остается красное пятно. Это не сон.
Смотрю вниз через перила на зеленовато-лимонный дворик. Синьора Мальдини сидит в шезлонге рядом с пожилой леди в кресле с прямой спинкой. Я их не заметил, когда входил.
— Signor Jim! — удивленно восклицает синьора Мальдини и тут же вытаскивает ключ из переднего кармана халата и машет мне.
Когда я подхожу, она представляет меня пожилой леди:
— Mia madre. [28]
— Buon giorno, signora, — приветствую я мамашу, и мы пожимаем друг другу руки. Рука у нее маленькая, сухая, похожая на куриную лапку.
— Caffe? — привычно спрашивает синьора Мальдини.
Я отказываюсь и беру у нее длинный ключ.
— Grazie.
Войдя в комнату, сразу замечаю: деньги и записка исчезли. Я доволен. Теперь любая наша следующая договоренность становится более формальной. Постель с утра так и не застелена. Опускаю сумку на пол и выхожу на балкончик. Семейства напротив не видно. Придвигаю стоящий возле кровати стул, который на узком балкончике помещается только наполовину. Качаюсь на стуле, уперев для равновесия ноги в балконную ограду. Настроение приподнятое: я отдыхаю в своей комнате, приехав из аэропорта, сейчас намечу план действий. В прошлый раз я позволил себе роскошь обойти стороной большую часть достопримечательностей. Еще остаются Капри и Помпеи, эдакий диснеевский Неаполь. Однако сейчас они мне кажутся слишком тривиальными. Волей случая мне предоставлена еще одна возможность, и я намерен заняться чем-нибудь более оригинальным.
Луиза говорила, что завтра свободна: позвоню ей и попрошу показать мне что-то стоящее. Вообще-то она предлагала поприсутствовать на судебном процессе, который ведет Алессандро. Вот это мне и надо. Доподлинно неаполитанские впечатления. Девять солдат каморры обвиняются в убийстве с помощью свидетельских показаний одного человека, этого обаятельного collaboratore. [29]Я оборачиваюсь. Газета лежит на кровати. Снова разглядываю фото Джакомо Сонино. Интересно, в суде он держится так же нагло, каким предстает на снимке? Вынимаю из бумажника карточку Алессандро.
Телефон на тумбочке посреди коридора. После долгих гудков наконец включился автоответчик. Голос Луизы, говорящий на итальянском: чарующая напевность, восхитительная музыка звуков, — записывая сообщение, она слегка рисовалась, наверное, чтобы себя потешить. После сигнала объясняю, что произошло, и прошу, если есть возможность, помочь мне попасть завтра на процесс.
